Феликс Гваттари: Шизоанализ и производство субъективности

Гваттари - практикующий врач-психиатр, поэтому и его семиотические концепции имеют ситуативный характер, не претендуя на фундаментальную критику Ф. де Соссюра и замену последнего Ч.С. Пирсом. Именно благодаря своей клинической практике Гваттари пришёл к необходимости конструирования нового учения об означаемом. Исходным пунктом для него стала критика семиотических концепций, которые Лакан считал чрезвычайно важными для психоанализа и психиатрии.

Гваттари критикует Лакана за использование соссюровской бинарной оппозиции. Существует, говорит он, множество различных планов значения, в том числе и такие, в которых можно проследить чёткую оппозицию означающее /означаемое. Однако гораздо чаще психоаналитику приходится сталкиваться с такими планами, в которых отношение между содержанием и выразительной формой имеет совсем иной характер, а оппозиция означающее/означаемое не играет важной роли. В качестве примера Гваттари приводит кино и сновидение.⁹⁰

Как в кинофильме, так и в сновидении мы никогда не сталкиваемся с однозначной оппозицией «выражение/содержание» (expression/contenu). Здесь имеют место оппозиции, в которых не две, а более составляющих. В кино мы находим визуальный, музыкальный, звуковой, устный тексты. Бинарную оппозицию можно

усмотреть лишь в фильмах с субтитрами. В некоторых случаях визуальный ряд может иметь в качестве означаемого музыкальное сообщение, и наоборот. Иными словами, возникают различные планы, в которых происходит «узурпация власти» тем или иным выразительным элементом, что и задаёт различные способы прочтения общего кинематографического послания: фильм можно воспринимать через цвет, ритм и т.п. При этом никогда нет однозначного отношения между означающими и означаемыми.⁹¹ Точно так же обстоят дела и в сновидениях, где нет однозначной связи между скрытым содержанием и выражением; здесь слово зачастую указывает на предмет, который, в свою очередь, отсылает нас к новому слову, и так до бесконечности (см. анализ сновидения в гл. 5).

Иными словами, все связи носят ситуативный характер и несводимы к бинаризму. Здесь просматривается близость идей Гваттари к прагматизму Ч.С. Пирса, которым был увлечён не только он, но и его соратник Делёз. Пирс писал: «Знак, или репрезентамен, это нечто, что обозначает что-либо для кого-нибудь в определённом отношении или объёме… Далее знак что-то обозначает, - именно свой объект. Но он обозначает объект не во всех отношениях, но только в отношении к своего рода идее…»⁹² Эта идея, о которой говорит Пирс (основа репрезентамена), согласуется сама с

собой лишь в определённый момент в конкретном контексте. Таким образом, каждый репрезентамен соотносится с основой, объектом и интерпретантой.

Гваттари стремится «реабилитировать означаемое». Любые ссылки на «первичные» механизмы означивания сводятся к установлению логики, трансцендирующей движения означивания и задающей им произвольные закономерности. А между тем восприятие любого визуального объекта предполагает дискурсивное чтение, обусловленное определённым выразительным планом: ребёнок, первобытный человек, наивный дилетант или компетентный специалист пользуются различными моделями дискурсивного чтения. Все эти особенности Гваттари фиксирует в понятии «перцептивная ритурнель» (ritournelle perceptive).

По мысли Гваттари, существуют различные типы темпорализации и различные способы ритурнелизации (о понятиях «ритурнель» и «ритурнелизация» см. гл. 6) в прочтении иконических сообщений, и нет никакой всеобщей схемы оппозиции между изображением и смыслом, т.е. универсальной дискурсивной системы. Например, условное время кинематографического произведения может быть структурировано различными темпами и ритмами, и при просмотре такого фильма высвобождаются «потенциальные ритурнели». Время музыкального произведения удваивается и утраивается гармонией, мелодией, полифонией и ритмом. Таким образом, соссюровская оппозиция «означающее/означаемое» здесь не работает. Существуют, говорит Гваттари, план содержания и выразительный план, и совпадения между ними носят лишь случайный характер. Эти планы подвергаются территориализации и детерриториализации: например, французский текст при переводе на английский язык получает новые соотношения между означающими и означаемыми. Другим примером, который ближе и важнее для Гваттари-психиатра, служат патологические семиотики тела: при истерии элементы тела подвергаются детерриториализации по отношению к языку, так что тело может стать чем-то вроде простран-

ства, в котором и на котором происходит записывание дискурсивных выражений.⁹³

Любая выразительность, утверждает Гваттари, носит не структурный, системный или математический (в смысле лакановской «матемы») характер, но имеет изначально в своём основании микро-политическую оппозицию, связанную с планами, создающими логические связи и осуществляющую диаграмматическую функцию.⁹⁴ Таким образом, на месте оппозиции «означающее/означаемое» оказывается некоторый план, в который входит некоторое количество n выразительных элементов и n элементов содержания. Все смыслы возникают как эффекты территориализации элементов избыточной «машинности». При этом не существует никакого прогнозируемого или скрытого равновесия между элементами выражения и содержания. В соссюровских терминах можно сказать, что есть серия означаемых и серия означающих, между которыми возникают связи, что и создаёт «план». При этом связь не является линией структурного корреспондирования, само корреспондирование конституируется тем или иным планом, который может возникнуть, а может и не возникнуть.⁹⁵ Понимать это надо в том смысле, что означаемые могут создавать свой собственный план, а могут «взрывать» его, как это происходит в параноидальном бреде. Гваттари иллюстрирует эти положения схемой:

Абстрактные машины содержат в себе все возможности (potentialites); поток (flux) выразительности есть то пространство, в котором конституируются все возможные территории; связь между этими парами и, в то же время, их конституирование, возможны только в каком-либо конкретном «плане» (agencement). Таким образом, выразительность, по Гваттари, не сводится к бинарной оппозиции означающее/означаемое, но представляет собой более сложную связь машинного типа. Кроме того, никакой план не является универсальным, поэтому вернее было бы говорить о серии планов:

Эта схема иллюстрирует представление Гваттари о сериях означающего и означаемого: серию означающих составляют абстрактные машины с порождаемыми ими возможностями, серию означаемых - вещественный поток (термин Л. Ельмслева, которым обозначаются фонетические, письменные, визуальные и прочие

выразительные серии) и становящиеся в нём «территории». На месте структуры оказываются выразительные планы, обеспечивающие бесконечную гибкость всей системы.

План характеризуется парой «предмет/сущность», отношения между которыми и составляют выражение. Эти отношения или логические связи - не жёсткая форма или структура, которую постулировали структуралисты, но стихийно сформировавшийся «план». Все территории имеют собственные системы координат и потому отделены одна от другой, а отношения между ними есть отношения сегментации. Все «вещественные потоки»⁹⁶ (flux materiels) смешиваются, поэтому на деле ситуация всегда оказывается ещё сложнее. Вместо означаемых, говорит Гваттари, мы находим машинные типы, составляющие содержательные планы как субъективные невещественные «миры»:

Машинные типы, составляющие содержательные планы как субъективные невещественные миры

Каждый машинный тип производит свой собственный «мир».⁹⁷ Например, собственный «мир» производит каждая система

музыки. Рядом с ней существует определённый тип математики, также производящий свой «мир». Математика и музыка существуют на различных территориях и не смешиваются, однако в определённом плане математика и музыка могут обрести тесную связь (об этом много и хорошо писал О. Шпенглер в своём «Закате Европы»). Другой пример - любовь Свана к Одетте в первом томе эпопеи Пруста: страсть Свана производит в его сознании многообразные «миры» - мир женщин лёгкого поведения, мир женщин, похожих на Рахиль с картины Боттичелли, музыкальная ритурнель (фраза Вентейля) и т.п. Всё это богатство гетерогенных «миров» уживается вместе лишь в определённом плане, описанном Прустом. В другом плане все эти «миры» будут связаны совсем другим образом: вспомним, например, как в «Маятнике Фуко» У. Эко «орхидеиться» перерастает в «архетипиться».

Такое производство возможных событий обусловлено не тем, что за всем этим стоят различные индивиды со своими индивидуальными особенностями. Ссылки на индивида, считает Гваттари, здесь неуместны и излишни. Такое производство может представлять собой не индивида, а картину, научную концепцию, природный пейзаж, который в определённом плане функционирует как машина. В этой машинерии нет иерархических отношений типа «базис/надстройка». Здесь нет никакого телеологизма: например, химические эксперименты производят на «химических территориях» новые вещества, однако никто не говорит об их пред-существовании; именно в этом химическом плане они и возникли. Таким образом, направление развития описанной схемы никогда не задано заранее. Семиотический треугольник есть, скорее, четыре треугольника, каждый из которых является возможным. Действительно, четыре пары объединены не чем иным, как «планом»:

Семиотический треугольник есть, скорее, четыре треугольника, каждый из которых является возможным

Пристрастие Гваттари ко всякого рода графическим схемам объясняется его стремлением быть понятным и понятым. Отказываясь от соссюровской бинарной оппозиции, он постулирует более сложную и динамичную схему. Но самым важным в его семиотической концепции является, пожалуй, утверждение о том, что все эти смыслопорождающие конструкции не нуждаются в суверенном индивиде как своём носителе и центре. Всякое высказывание производится машинным планом, за которым не стоит никакой картезианский или феноменологический субъект как автор и хозяин высказывания. Сходную мысль высказывал в своей «археологии» М. Фуко: всякое высказывание обусловлено в своей возможности тем или иным исторически сложившимся дискурсом. Гваттари идёт ещё дальше: в любую эпоху, считает он, может возникать не единый и единственный, обусловленный диспозицией эпистемы и «архивом» дискурс, но бесконечное множество дискурсивных машин. Более того, эти машины лишь случайным образом могут соотноситься с индивидом или человечеством в целом. И действуют они не в рамках линейного течения истории, а «поперечно» ей.

Гваттари считает, что традиционная теория коммуникации более всего мешает психоанализу. Самое скверное в учении Лакана, подчёркивает он, - «иллюзия означающего» (illusion du signifiant), унаследованная от структурного языкознания и пред-

ставляющая собой злоупотребление теорией информации в системных теориях. Это злоупотребление ведёт к «иллюзии существования» (illusion de l'etre), столь характерное для эпохи Сартра. Гваттари стремится выработать такую систему анализа, которая не исходила бы из предубеждений в отношении означающего, теории информации или имплицитной теории существования.⁹⁸

Поясним, что Гваттари подразумевает под «злоупотреблением». С точки зрения коммуникативной теории, знаки представляют собой средство коммуникации. С инженерной точки зрения, на входе в коммуникационные сети определяется способ перехода от источника информации к сообщению, а на выходе происходит переход от приёма сигналов к их интерпретации. Таким образом, постулаты теории коммуникации должны выглядеть следующим образом:

1. Код предшествует сообщению. Иными словами, код предшествует пользователю и определяет все ситуации, в которых он может быть использован.

2. Код не зависит от сообщения. Это означает, что сообщение не может содержать ничего, не предвидимого в коде, а принимающий способен сравнивать то, что было сказано, с тем, что могло бы быть сказано.

3. Код не зависит от передающего. Следовательно, совокупность возможных сообщений конечна при любом богатстве кода.

В русле теории коммуникации лежит доктрина структурализма: так, по К. Леви-Стросу, структурированы культурные институты; так структурировано бессознательное у Лакана. При этом структурализм не учитывает того обстоятельства, что «в реальном акте литературной коммуникации код отправителя, код самого текста и код получателя заведомо не совпадают между собой»⁹⁹, полагая, что эти различия принадлежат к внеструктурной вариативно-

сти и потому несущественны. С точки зрения структуралистской семиологии, язык человека аналогичен коммуникационной системе. Поэтому каноническими утверждениями структурализма, по В. Декомбу, являются следующие:

1. Означающее предшествует означаемому. Язык не есть медиум, т.е. средство выражения, поскольку код предшествует сообщению. Сообщение не выражает опыта, но отражает возможности и границы кода.

2. Смысл возникает из бессмыслицы. Поэтому говорящий может создать смысл, только продуцируя бессмысленное («поэтическое») сообщение, непредвиденное в коде. Таковы «колеблющееся означающее» Леви-Строса и «означающая метафора» Лакана.

3. Субъект подчинён закону означающего. Вместо говорящего субъекта всегда говорит язык, а смысл появляется только вместе с означаемым.¹⁰⁰

Для наглядности сведём всё сказанное в таблицу:

Теория коммуникации	Семиология	Структурализм Ж. Лакана
Код предшествует сообщению.	Означающее предшествует означаемому.	Бессознательное структурировано как язык.
Код не зависит от сообщения.	Смысл возникает из бессмыслицы.	Бессознательное выражает себя для другого в языке.
Код не зависит от передающего.	Субъект подчинён закону означающего.	Выражение подчинено означающему.

Гваттари стремится избежать представления о привилегированной позиции означающего. Свою позицию он считает не научной, трансцендентальной или критической, но феноменологической, каковая, по его мысли, наиболее близка «мирам» ребёнка, фантастики или архаичных обществ. Концепция Гваттари - не научная претензия, но своего рода «семиотические леса», позволяющие подступиться к экономии бессознательного желания.

Гваттари выделяет четыре типа «машинных мощностей» (machiniques actuelles), обнаруживаемых им в ризоматическом ветвлении значений. При этом он предлагает не выделять в ризоме отдельные пункты, а довольствоваться только их «работой».

1. Количество движения (quantite de mouvements), т.е. квантифицируемых переходов, которыми занимается кибернетика.

2. Измерение апроприации (dimension d'appropriation) - категория, сходная с понятием «бытие-в-мире», данная в то же время как «бытие-для-себя» и «бытие-для-другого». Эта категория не может быть подвергнута квантификации, это то, что или есть, или нет. Вспомним, что в «Бытии и ничто» Сартра гегелевские категории «бытие-в-себе» и «бытие-для-себя» означают соответственно самотождественную вещь, не нуждающуюся ни в чём, кроме бытия, и сознание как предстающее перед самим собой. Точкой пресечения этих двух начал является бытие. Но, если «бытие-для-себя» никак не может обойтись без «бытия-в-себе» (ибо esse = percipi), то «бытие-в-себе» нуждается в «бытии-для-себя» только для того, чтобы явиться. Поэтому мир не включает в себя человека. Теперь становится понятнее замечание Гваттари об «иллюзии существования» в философии Сартра, где бытование исчерпывалось этой позицией.

3. Бестелесные (incorporels) формы - категория, которую как Гваттари, так и Делёз заимствуют у стоиков. Гваттари определяет эту категорию как то, что может быть сказано по поводу предметов, не обладающих бытием предшествующей категории. Обратимся за разъяснением к Делёзу.

Структурализм воспринял сюссюровскую тернарную схему: означающее - означаемое - референт. Делёз предлагает при анализе текстов применять квартенарную структуру знака, разработанную стоиками: выражение - десигнация - сигнификация - смысл.¹⁰¹ У стоиков Делёз заимствует учение о двух состояниях су-

ществования: 1) реальные сущности (физические тела) и 2) эффекты (логические атрибуты вещей - то, что происходит на их «поверхности»).¹⁰² (Семиотическую теорию Стои Делёз использовал для создания концепции т.н. «шизофренического языка», принципиально отличную от структурализма.) Поворот «от Платона к стоикам» позволяет Делёзу не только наметить новую теорию значения, но и показать её онтологический статус. В «Логике смысла» он говорит: «…У Аристотеля все категории высказываются о Бытии. Различие присутствует внутри Бытия - между субстанцией как первичным смыслом и другими категориями, связанными с субстанцией как акциденции. Для стоиков же положения вещей, количества и качества - такие же сущие (или тела), как и субстанция. Они - часть субстанции и на этом основании противостоят сверх-бытию, учреждающему бестелесное как несуществующую сущность. Таким образом, высшим понятием выступает не Бытие, а Нечто (aliquid), поскольку оно принадлежит бытию и небытию, существованию и присущности»¹⁰³.

4. Машинная эффективность (efficience machinique), которую Гваттари называет также «потенциальной эффективностью» (efficiences potentielles) и абстрактной машиной.

Используя эти четыре категории, Гваттари намечает своеобразную топику высказывания и анализирует экономику желания. Первая категория отсылает нас к вещественным (materiels) энергетическим потокам; именно она заставляет функционировать конкретные машины совершенно независимо от сознания человека. Это функционирование, подчёркивает Гваттари, носит механический характер. Опираясь на «точечные знаки» (points-signes) с присущими им кодами, такая машина порождает положительный спин экономии. Если же она утрачивает «точечные знаки» вместе с их имплицитными кодами, она порождает отрицательный спин. Таким

образом, возникают векторы «желающей машины» и её противоположности - механической автоматики повторения. Этот второй тип не порождает возможности, а бесконечно воспроизводит одно и то же.

Положительный спин порождает операцию апроприации. Гваттари замечает, что речь здесь должна идти о сознании, а не о субъекте, поскольку он опасается смешения своей концепции с учением Лакана, у которого означающие отсылают к другим означающим, образуя в этой всеобщности субъективность. Гваттари же полагает, что на деле происходит субъективация потоков, создающих территории в этологическом смысле, а также перцептивные территории и тела. Все эти территории принадлежат телу, которое, в свою очередь, конституируется перцептивными отношениями. Это и есть сознание присваивающее, апроприативное. Когда Лакан говорит о языке, подчёркивает Гваттари, он имеет ввиду язык как территорию. И, несмотря на критичное до неприязни отношение к Лакану, Феликс соглашается с этим определением, но вновь заявляет, что речь идёт не о категории означающего. Хотя апроприация связана с операцией перцептивного сознания, это вовсе не предполагает привилегии означающего. Означающие не составляют «вещественный поток», наоборот, синтагматизация территорий как операция перцептивного сознания проецируется на системы «потока», выделяя в них то, что станет сигналетическими потоками (flux signaletiques). А сигналетические потоки остаются таковыми только в определённой экономии территориализации и синтагматизации. Только в этом качестве они становятся потоками энергетическими. «Иллюзия означающего» (она же иллюзия существования) представляет собой унификацию «потоков», т.е. унификацию процессов сознания. Однако означающее как раз и возникает на уровне сознания, а «потоки» как таковые не являются потоками означающих сами по себе. Сигналетическими они становятся благодаря селективным операциям не-тетического сознания.

Не-тетическое сознание, говорит Гваттари, обнаруживается как «абсолютное бессознательное» (inconscient absolu). Парадокс состоит в том, что сознание «по эту сторону предмета» всегда есть сознание предмета, данного самого-по-себе, но как таковое оно есть абсолютное бессознательное, которое Гваттари отличает от

субъективности. Абсолютное бессознательное представляет собой семиотику «потока». Сознание не может обрести на этом уровне самотождественности. «Потоки» сами в себе не несут синтагматической операции; эта операция может быть проделана над ними лишь в том случае, если они попадают в операционное поле некоторого плана. Но оказываются здесь они вовсе не благодаря категории означающего, которая вдохнула бы в них жизнь и стала их душой. Напротив, они оказываются здесь, когда «поток» избавляется от своей инертности и разбивается на сингулярности, т.е. начинает функционировать в качестве машинной системы. Например, потоки углеродных соединений, энергетические потоки и т.п., сами по себе «неживые», в определённом машинном типе образуют теплокровный биологический организм.

«Бестелесные формы», несмотря на свою нематериальность, существуют и обладают определённой синтагматической организацией. Их семантическое содержание порождает референты, которые представляют собой детерриториализованные «миры», обладающие чувственными качествами. Например, музыка при всей своей нематериальности может порождать математически выверенные «миры» и вызывать чувственные аффекты. Это уже не сегментированные территории, но конкретные машинные типы, порождающие некоторые «миры».

И наконец, машинные типы, которые, не будучи конкретными машинами, выступают причиной возникновения определённой машинной логики организации. Если сегодня мы видим, как сменяют друг друга «поколения компьютеров», «поколения фотокамер» и т.п., это значит, что машины встречаются друг с другом, заключают браки и производят потомство. (Отметим, хотя это и так очевидно, параллель с мыслью Бодрийяра о том, что «симулякры производят симулякры».) Таким образом, ризома, о которой много говорили Делёз и Гваттари, есть ризома машинная. Машинные типы не занимаются изобретательством по собственному почину, они всего лишь реагируют на некоторую экономию и отвечают некоторому детерриториализованному референту.

Первый вопрос, который следует задать аналитику, сталкивающемуся с этими машинными аспектами: с чем мы имеем дело?

Имеем ли мы дело с экономией тел, территорий, бытия-в-мире? Или с бестелесными потоками? Все планы имеют свои особенности. У «бестелесного» своя собственная странная логика, поскольку оно не имеет референта: оно не может быть зафиксировано в пространственно-временных или кантианских координатах. Если же речь о машинных системах, мы вступаем в механосферу - область машинных ризом и различных систем бытия-в-мире. В случае с абстрактными машинами требуется прогнозирование их функционирования в конкретных машинах. На уровне стигматизации и перцепции аналитик имеет дело с единой структурой. На уровне машинной прагматики - с системами, на уровне семантики «бестелесного» система включает формы, несущие различные философские концепты и свои способы формализации (аристотелевскую или какую-то иную). Таким образом, анализ, к которому призывает Гваттари, использует гипотезы структурализма, формализма, системного подхода и т.п. Гваттари замечает, что «планы» могут быть как реальными, так и виртуальными. Когда какой-либо из четырёх элементов (системы, структуры, формы, машины) вступает в связь с другими, возникает реальный «план». В противном случае мы имеем дело с планом виртуальным. Ещё раз подчеркнём важнейший момент: в «плане» все четыре аспекта взаимодействуют.

В этой семиотической концепции просматривается представление Гваттари об истории. Историю составляют машинные типы, так что имеет смысл говорить только о «машинной истории» (histoire machinique). Тот или иной тип государства создаётся конкретными машинами, однако государство как таковое, государство как машинерия существует всегда. На уровне индивида примером может служить какая-либо травма, которая имела место в конкретный момент существования индивида, однако как таковая была «всегда»: индивид может сломать или не сломать руку, но машинерия перелома руки есть всегда. Таким образом, машины всегда трансверсальны по отношению к хронологическому потоку.

В машинном плане, который включает четыре перечисленных аспекта, происходят процессы смыслообразования:

В машинном плане, который включает четыре перечисленных аспекта, происходят процессы смыслообразования

Психоаналитики, говорит Гваттари, уделяют явно чрезмерное внимание означающему. А между тем Фрейд вовсе не требовал сводить всё и вся к означающим. Лакан и его последователи вообще ничего не анализируют, а занимаются чистым трансфером, однако трансфер имеет место не внутри определённого «плана», но между различными планами. Таким образом, лаканизм не в состоянии постичь природу какого бы то ни было конкретного «пла-

на». Концентрируя всё своё внимание на означающем, лаканисты детерриториализуют фрейдизм со всем его антропоморфизмом и анимизмом. Эти последние, считает Гваттари, следовало бы восстановить в правах, ибо именно обращение к психической жизни первобытных народов позволило бы нам многое узнать о бессознательном. Единственный положительный момент в лакановском учении состоит в том, что психические феномены не сводятся теперь исключительно к сексуальности.

Исходным пунктом фрейдовского психоанализа, напоминает Гваттари, была энергетическая модель психических процессов, из которой вытекают понятия психического конфликта и подавленных желаний. Основными элементами фрейдовской энергетической модели выступают либидинальный толчок, органическое начало, объект влечения и цель. Д. Лагаш редуцировал цель, превратив её в отношение, поставив под вопрос даже понятие психогенеза. У Лакана, наоборот, центральным стало понятие цели, а представления об энергетике были практически отброшены. Фрейд говорил об импульсах Эроса и Танатоса, которые в единстве образуют либидинальную экономию (Гваттари использует термин Ж.-Ф. Лиотара), которая, в зависимости от интеграции или дезинтеграции импульсов, принимает тот или иной вектор. (Гваттари замечает, что представление о смешении импульсов у Фрейда имеет много общего с понятием динамического напряжения.) Лакан, отвергнув энергетическую модель, представлял импульсы как систему эквивалентностей. Даже либидо у Лакана не рассматривается как сексуальный инстинкт. Таким образом, на месте импульса у него оказывается некий «резервуар означающих», синхрония которых и образует «план». Но при этом для структурирования бессознательного в матемы необходима энергия, так что Лакан также нуждается в некоторого рода энергетическом эквиваленте.

Схема, которую предлагает Гваттари, претендует на снятие крайностей как фрейдизма, так и лаканизма. В самом простом виде его идея сводится к тому, что «машинные типы» и «вещественные потоки» функционируют по энергетическому принципу, а «терри-

тории» и «возможные миры» организованы по принципу семиотическому:

'Машинные типы' и 'вещественные потоки' функционируют по энергетическому принципу, а 'территории' и 'возможные миры' организованы по принципу семиотическому

Возможные миры есть область, в которой существуют философские концепты, а эти последние а-энергетичны в том смысле, что в них нет энергии, а есть только интенсивности. Энергия - не интенсивность, а способ её развёртывания и уничтожения в экстенсивном состоянии вещей.¹⁰⁵ «Эти вселенные ни актуальны, ни виртуальны - они возможны, понимая возможное в эстетическом смысле… как существование возможного».¹⁰⁶

Гваттари подчёркивает, что в ходе анализа никогда не стоит говорить об энергии вообще (типа либидо и т.п.); всегда следует уточнять, о какой именно энергии идёт речь. Ведь существуют только конкретные машины, в которых циркулирует специфический для них вид энергии. Поэтому «религия Энергии» здесь неуместна. «Линия гилеморфической актуализации» (ligne d'actualisation hylemorphique) на схеме Гваттари обозначает подвижную границу «fort/da», т.е. «импульс смерти» - ограничение энергии. Импульс, сталкивающийся с этой границей, ведёт не к

реализации «потока» в «машину», а к пустому повторению. При этом возникают «конкретные машины», но не машинные типы, а вместо возможных миров становятся идеальные формы. Когда эта граница «поднимается», «бестелесное» порождает «миры»; когда же она «опускается» - возникают семиотические треугольники, в которых записываются все событийные процессы.

Собственно, для нас важны не столько предлагаемые Гваттари графические схемы (хотя они внутренне весьма стройны), сколько его основная мысль: переживаемая событийность носит всецело машинный характер, независимо от индивида. Таким образом, для субъектно-объектной оппозиции просто не остаётся места. В духе Л. Витгенштейна можно сказать: машина - это и есть то, что происходит.

Выступая против привилегированного положения означающего, Гваттари должен отказаться и от соссюровского представления о референте. В традиционных семиотике и лингвистике, идущих от Соссюра, бытует представление о том, что существуют выражение и содержание, или означающее и означаемое. Гваттари ближе копенгагенские глоссематики, которые понимали структуру как совокупность отношений, в которой составляющие её элементы выступают точками пересечения отношений и всецело детерминируются ими. Л. Ельмслев понимал лингвистическую реальность как исключительно формальную, считая, что языковой элемент определяется посредством правил, от которых зависит его наличие или отсутствие в речи. Таким образом, язык есть система «чистых отношений», и только полное абстрагирование от «субстанции» может сделать языкознание точной наукой. Значение языковых единиц игнорируется, а признаётся лишь дифференциальная «значимость».¹⁰⁷ С этой позиции Х. Ульдалль утверждал, что «научная концепция мира представляет собой скорее диаграмму, чем картину».¹⁰⁸ И даже человек, по мнению датского лингвиста, должен рас-

сматриваться не как «вещь», а как точка пересечения абстрактных функций.

Человек, по мнению датского лингвиста, должен рассматриваться не как 'вещь', а как точка пересечения абстрактных функций

Гваттари говорит, что всякое высказывание имеет множество референтов, а точнее, референтных пространств. Он вновь прибегает к графической схеме, в которой высказывания 1, 2, 3 и 4 пе-

ресекаются друг с другом и образуют совокупности I, II, III и IV, т.е. планы выражения:

Высказывания 1, 2, 3 и 4 пересекаются друг с другом и образуют совокупности I, II, III и IV, т.е. планы выражения

Таким образом, вместо единого плана референции существуют множественные референтные отношения между суждениями. Гваттари приводит пример: «Мне кажется, что у Жан-Клода не всё в порядке с головой».¹⁰⁹ В этом суждении можно выделить несколько планов: «мне кажется», «у Жан-Клода», «непорядок с головой» и т.п. Отношения между этими элементами образуют ризоматическую сеть, а не единую референтность.

Если же говорить о планах выражения и содержания, то здесь обнаруживаются «прерывания», поскольку «бестелесные» выражения абсолютно внереферентны. Отказываясь от оппозиций «означающее/означаемое» и «символическое/воображаемое», Гваттари предлагает объединить эти четыре категории. Общая схема (в которой планы I и II содержат соответственно планы III и IV) будет выглядеть следующим образом:

Общая схема (в которой планы I и II содержат соответственно планы III и IV) будет выглядеть следующим образом

Или, возвращаясь к первоначальной схеме выразительного производства:

Машинные типы производят машинные пропозиции (enonces machiniques); экзистенциальные территории - «бестелесные субстанции» (substance incorporelle); «миры» - содержательные формы (formes de contenu), к которым относятся ноэматические структуры (structures noematiques) и парадигматические аффекты (affects paradigmatiques); «потоки» - семиотические элементы (matieres semiotiques). Все эти единицы взаимодействуют в едином плане и не имеют всеобщего внешнего референта.

Такая схема, считает Гваттари, пригодна для описания любых машинных процессов - как на уровне человеческой психики,

так и на уровне государства. Например, мы можем наблюдать перемены в этой подвижной системе во время мировых войн или экономических кризисов, когда сахар становится не просто продуктом питания, но приобретает значение менового эквивалента. При этом значения всех элементов схемы изменяются, но сама схема, благодаря своей гибкости, продолжает функционировать. Эта же схема объясняет причины того, что, казалось бы, отжившие своё формы общественного устройства возрождаются в новых условиях. Например, возрождение аристократии в форме бюрократии социалистического государства. Однако Гваттари как психиатра и психоаналитика интересует прежде всего анализ бессознательного.

Феликс предлагает использовать свою схему для построения модели бессознательного, в котором выделяются три уровня.

Гваттари подчёркивает, что бессознательное, о котором он говорит, основано не на понятии конфликтов и их разрешений, как это было у Фрейда, но на различных уровнях «плана». Первый уровень, имеющий системный характер, формируется отношениями между выразительными элементами «потока» и машинной ризомой. Таким образом, «поток» циркулирует в машинных системах кодирования. С другой стороны, этот первый уровень создаётся отношениями между «бестелесными мирами» и экзистенциальной матрицей. В очередной раз обратимся к примеру из Пруста: музыка представляет собой поток звуков разной высоты, организованный музыкальной машиной; в плане «бестелесности» существует ритурнель Вентейля, которая соотносится с экзистенциальными переживаниями Свана. На втором уровне бессознательного действуют тензоры (ноэматический, чувственный, машинный и диаграмматический), пересекающие дискурсивное пространство. Исходя из системных или структурных позиций, они направляются к точкам потенциализации. Машинные пропозиции соотносятся с ноэмой через внутренний референт, например, понятие. В то же время, тензоры чувствительные и диаграмматические связаны в единой экономии энергетических потоков. Чувственный тензор является машинным, а диаграмматический - ноэматическим.

Тензоры второго уровня задают дискурсивности специфические условия темпорализации, описанные И. Пригожиным и И. Стенгерс. Эта темпорализация делает возможными бесконечные повторения. Третий уровень создаётся синапсами эффекта (synapse d'effet) и синапсами аффекта (synapse d'affect). Гваттари подчёркивает, что на этом уровне действует «двухвалентный синапс», так что машинная пропозиция, имея его в качестве интермедиации, становится машинной ризомой; такой системный референт оставляет неразрешёнными как машинную пропозицию, так и диаграмму. На ином, структурном уровне «четырёхвалентный синапс» (валентностями которого служат машинная пропозиция, ноэма, чувственная территория и диаграмма) возникает лингвистический рефе-

рент. «Двухвалентный синапс» порождает тревогу, а «четырёхвалентный», напротив, даёт умиротворение. Сходную мысль высказывал Р. Барт: система, в которой мало означающих и много означаемых, порождает тревогу, поскольку каждый знак в ней может читаться по-разному; система, в которой много означающих и мало означаемых, вызывает умиротворение и эйфорию.¹¹⁰

Психические расстройства, по мысли Гваттари, представляют собой не энергетические конфликты, но особые модификации семиотической системы. Когда чувственная территория не соотносится с аффектом, возникает своего рода смысловой тупик - истеричное сознание. Фокусируясь на своих «внутренних территориях», это последнее становится навязчивым. Напротив, блокировка ноэмы ведёт к формированию шизофренического сознания. Блокировка машинных пропозиций порождает паранойю. А блокировка диаграмматического вектора порождает бесконечную регрессию и слабоумие. Впрочем, эти процессы могут вести не только к клиническим расстройствам, но производить и другие, распространённые в обществе модели бессознательного. Так, блокировка ноэмы может вести не только к шизофрении, но и к мистицизму, а блокировка диаграмм - к религиозной экзальтации.

Гваттари рассматривает свою семиотическую конструкцию как не-семиотику, противопоставляя, как мы уже сказали, гипотезе Соссюра учение Л. Ельмслева. На семинаре 25 апреля 1984 г.¹¹¹ он говорил о двух формах субъективности: 1) «коммуникационная субъективность» (subjectivite communicationnelle), в которой присутствуют говорящий и слушающий, отправитель сообщения и его получатель, или же в которой функция говорящего/слушающего совмещается, и 2) субъективность коллективного энонсиативного плана (subjectivite d'agencement collectif d'enonciation). Отношение говорящего/слушающего

имеет своим соответствием не-семиотический план вещей. Таким образом, то, что Гваттари называет не-семиотическими отношениями, представляет собой отношения не-презентные. На уровне повествования здесь существует говорящий/слушающий, а на формальном уровне высказывания - отправитель/получатель. Человек в состоянии наркотического опьянения или при истерической глоссолалии может выполнять прагматическую функцию говорящего/слушающего, однако по необходимости здесь будет сохраняться (виртуальное) разграничение между говорящим и слушающим. Ситуация говорящего/слушающего заключается в детерриториализации сообщения. Это означает наличие коммуникационного канала, некоего послания и определённого кода. Кроме того, здесь всегда присутствует своеобразная аксиоматика субъективности - контекст так называемого здравомыслия. Прямо противоположным этому первому типу субъективности является субъективность коллективного энонсиативного плана. Здесь нет распределения говорящий/слушающий, отправитель/получатель, объединительной функцией в этом плане выступают отношения солидарности. Эти два типа субъективности противостоят один другому как логика «тел без органов» и «логика ансамбля», как капиталистическая субъективность и субъективность с многообразными формами семиотизации и субъективации. Второй тип субъективности (он замечает, что оба они могут сосуществовать) интересует Гваттари по преимуществу. Субъективность коллективного энонсиативного плана характеризуется транзитивностью. Таковы переживания ребёнка: я падаю, и некто плачет.

Такой ход рассуждений приводит Гваттари к выводу о том, что значительная часть человеческой субъективности ускользает от дискурсивности.

Такой ход рассуждений приводит Гваттари к выводу о том, что значительная часть человеческой субъективности ускользает от дискурсивности

Левая часть схемы отображает семиотические процессы, происходящие на уровне «тела без органов», где действует отношение говорящий/слушающий в форме отправитель/получатель сообщения и семиотический треугольник которых выглядит следующим образом:

В правой части схемы, отражающей энонсиативный план, эти оппозиции не работают. Это не-дискурсивная и не-семиотическая область в том смысле, что здесь нет чёткой однозначной оппозиции означающее/означаемое и универсальной связи с референтом.

Если в случае «коммуникационной субъективности» поток смысла возникал по отношению (и в направлении) к отправителю/получателю сообщений, то мета-модель энонсиативной субъективности предполагает четыре направления, в которых происходит

становление смысла: экзистенциальный, диаграмматический, машинный и пропозиционный. Эти направления смыслообразования, по мысли Гваттари, определяют те или иные модели субъективности.

Эти направления смыслообразования, по мысли Гваттари, определяют те или иные модели субъективности

Связи между обозначенными модусами бытия имеют различный характер: вертикальными стрелками обозначены энергетико-пространственно-временные потоки, связывающие форму и содержание и взятые в чувственном аспекте; горизонтальными стрелками Гваттари обозначает сигналетические потоки, аналогичные операторным потокам в кибернетике и имеющие машинный характер. Именно по этим последним векторам идёт смыслообразование.

Сопоставляя эту схему с предыдущими, нетрудно понять, что экспансия машинных смыслов в область «бестелесного» ведёт к формированию параноидального типа субъективности, обратное

движение пропозиционных смыслов из области «бестелесного» в «машинность» конституирует шизофрению как расщепление машинности; движение экзистенциальных смыслов как сигналетических потоков к экзистенциальным территориям порождает истерию как следствие дезориентации в избытке знаков, а обратное движение диаграмматических смыслов вспять сигналетическим потокам производит обсессивный невроз. Кроме того, стоит помнить как об оппозиции дискурсивное/не-дискурсивное, так и о различии между двумя обозначенными Гваттари типами субъективности: так, экзистенциальные территории «заимствуют» дискурсивность, чтобы проявиться как «тело без органов», не становясь при этом дискурсивными. И наконец, можно выявить в этой последней схеме три уровня бессознательного, о которых шла речь выше.

Разобравшись с сущностью и функционированием машин у Гваттари, мы можем, наконец, посмотреть, как они работают в конструкциях «Анти-Эдипа». При этом следует помнить, что эта ранняя работа Делёза и Гваттари пользуется весьма специфической терминологией, а многие её концепты получили прояснение лишь впоследствии.

Глава 3. Семиотические концепции