Глава 5. Шизоанализ

Через все работы Гваттари проходит мысль о том, что бессознательное имеет отношение не к конкретному индивиду и его мифическим и семейным координатам, но ко всему общественному, экономическому и политическому пространству. Либидо в его представлении - то, что инвестирует и дезинвестирует разнородные потоки желания и сексуальности в социальном пространстве. Человеческие страсти зависят не от мифических «папы-мамы», а от общественных процессов. Таким образом, основной упрёк, который Гваттари адресует фрейдовскому психоанализу, заключается в следующем: психоанализ систематически не замечает социо-политического содержания бессознательного. Психоанализ страдает нарциссизмом и стремится к идеалу общественной адаптации, который он называет выздоровлением.

На семинаре 10 февраля 1981 г. Гваттари говорил о том, что первоначально учение Фрейда было сциентистским и нейрофизиологическим. Однако впоследствии оно стало антропоморфным. Кляйнианцы населили бессознательное целым «манихейским театром», что, по мнению Гваттари, только пошло ему на пользу. Французская школа очистила психоанализ от антропоморфизма, сведя бессознательное к матеме и структуре. Но все они тяготели к некоторому универсализму, говоря о бессознательном как о том, что остаётся неизменным во все времена и в любых географических регионах. Гваттари предлагает построить такую модель бессознательного, которая, будучи чем-то вроде «объективной субъективности», могла нам что-то сообщить о бессознательном мексиканского индейца или полинезийца Бороро, а именно - рассказать нам, какие вещи, пейзажи и социальные отношения населяют его.

На коллоквиуме «Практика и терапия», проходившем в Триесте 22 - 24 сентября 1986 года, Гваттари обращается к опыту

[105]

итальянского реформатора психиатрии Ф. Базалья.¹⁴⁹ Гваттари считает, что разрушение психиатрической клиники как репрессивного учреждения ставит вопрос о производстве экзистенции индивида. Таким образом, на повестке дня оказывается ресингуляризация - восстановление субъективности во всей её сложности. Это означает, что нужно снова вернуться к дебатам о бессознательном и вновь попытаться определить его, избегая как наивности герменевтического подхода, так и редукционизма психоанализа. Мы больше не можем, считает Гваттари, пользоваться моделями бессознательного, которые нам предлагают Фрейд, Юнг или Лакан. Сегодня существует необходимость в выработке некой мета-модели.

Гваттари вновь говорит о том, что для понимания бессознательного необходимо обращать самое пристальное внимание на общество, в рамках которого происходит его формирование. Средства массовой информации, медицина и воспитательные учреждения занимаются массовым производством субъективности, а значит, бессознательное не может не зависеть от этих институтов. Поэтому лучше было бы сегодня говорить не о бессознательном, но об экстра-сознательном.

Субъективность формируется на пересечении траекторий власти, знания, сексуальности и т.п., и характер этого локуса различен, например, у психотиков и преступников. Таким образом, все общественные институты так или иначе имеют дело с бессознательным. А вот психоанализ всегда существовал вне общественных процессов и учреждений. Это значит, что мобилизация понятий классического фрейдизма при исследовании субъективности оказывается бесперспективной. Поэтому психоанализ и следует подвергнуть существенной ревизии. Гваттари настаивает на необходимости выработки новой картографии и новых моделей производства субъективности. Очень важно работать и думать внутри общественной группы или учреждения. Ещё один важный момент: по мысли Гваттари, карты совпадают с территориями. Таким образом, деятельность по картографированию субъективности есть не что иное, как создание этой субъективности. Шизоанализ выступа-

[106]

ет не только и не столько как анализ, но как практика конституирования субъективностей.

Бессознательное, говорит Гваттари, никогда не бывает сугубо индивидуальным. Оно всегда в той или иной мере носит коллективный характер. При этом коллективность, как мы знаем из истории, имеет многообразные формы. Что общего между баскскими сепаратистами, арабскими террористами или итальянскими неофашистами? Всё это малые группы, однако есть ещё и большие. И свести функционирование бессознательного всех этих людей к единой схеме не представляется возможным. Когда мы сталкиваемся с типами субъективности, не вписывающимися в схемы классического психоанализа, мы не должны их игнорировать, разрушать или интерпретировать в соответствии с теми или иными априорными схемами. Напротив, следует изучать механизмы их функционирования и играть по их правилам. Не устраивать общественные судилища над бессознательным на индивидуальном и коллективном уровнях, но заниматься систематическим «прочтением» и реквалификацией значений желания и экзистирования. Это значит, что изучение сингуляризации следует производить средствами искусства, а не науки, ведь наука заботится об общих закономерностях, а в отношении субъективности заботиться нужно не об унификации, но о многообразии.

Феликс Гваттари задумывал свои семинары в виде, как он выражался, «полигона», в котором должны были соединиться терапевтические размышления, психоаналитическая практика и критическая работа, которой он занимался совместно с Ж. Делёзом. Как отмечал Гваттари, эта работа должна заключаться в освобождении всего ценного, что ещё осталось в психоаналитических руинах, и что достойно переосмысления с теоретических позиций, «менее редукционистских, нежели фрейдовские и лакановские»¹⁵⁰. Гваттари предупреждает свою аудиторию, что многие его положения могут показаться «спорными», поскольку его мысль рискует двигаться там, куда рациональное мышление обычно не заглядывает. Здесь нет ни педагогики, ни методов научного сопоставления;

[107]

«полигон» шизоанализа - пространство, в котором все участники движутся собственным путём в надежде, что эти пути будут пересекаться в многочисленных точках, образуя «ризому». Этот режим функционирования Гваттари определяет как «мета-моделирование».

Посмотрим на конкретном примере, как функционирует шизоаналитическая практика. Обратимся к семинару 10 февраля 1981 года, на котором разбирался весьма оригинальный случай того, что Фрейд однозначно назвал бы Эдиповым комплексом:

М.: Ему 33 года, он живёт вдвоём с матерью с трёхлетнего возраста; аналитик направил его ко мне после 8 лет анализа. У него то, что принято называть неврозом навязчивости: крайне скрупулёзный, настолько, что делает работу психолога невозможной, сводя её к полной ерунде. Это началось ещё в школе: например, когда надо было сосчитать двух или трёх баранов, он интересовался, какого размера баран, о котором спорят ученики. Эта проблема носит для него всеобщий характер: необходимо измерить каждую мелочь специальным инструментом. Утром, когда он встаёт, он размышляет о параметрах одежды: каков её коэффициент, учитывая, что нательное бельё составляет ?, а рубашка - ??

Гваттари: В каких единицах?

М.: У него есть своего рода теоретическая единица, соотносимая с коэффициентом согревания, например, однажды он говорит себе: «О, сегодня утром 2,3/4!» и одевается в 2,3/4 (учитывая, что нижнее бельё = ? и т.п.). В это утро он слушает по радио метеорологическую сводку: «О! О! а что было вчера вечером? Каковы были метеорологические данные? Я не знаю цифр!» - и он впадает в панику. Ему совершенно необходимо знать вчерашние цифры, чтобы сориентироваться по отношению к утренним данным, нужно знать, какие показатели возросли, а какие снизились и т.п. У этого человека невероятная жизнь! Он собирается пойти к мессе. Проблема: он должен в чём-то покаяться, но в это утро его не посещали грязные мысли, и каяться не в чем. Тогда он решает рассказать исповеднику, что гла-

[108]

дил живот своей собаке и ненароком вызвал у неё эрекцию пениса. Исповедь заканчивается, и он запрещает себе думать о чём бы то ни было до момента причастия. Вот такая несчастная жизнь! (смех) На одевание у него уходит до полутора часов, ведь он должен тщательно обдумать: что одеть в соответствии с коэффициентом? Надо выбирать. В конце концов, я начал работать с ним, применяя классическую систему, используя прежде всего то, что ты называешь стратифицированным аспектом плана. Я познакомился с его матерью, и она очень ясно отвечала на мои вопросы. Она не может оставить его из финансовых соображений: будучи женщиной преклонного возраста, она располагает лишь очень ограниченными средствами; она зависит от него и эмоционально: без него она не может ничего делать и не может представить себе, чтобы он её оставил.

Первый сеанс. Я объясняю, что он делает: он хороший сын, помогающий своей матери и позволяющей ей сохранять финансовое равновесие; он эмоционально близок к ней, и на нём сосредоточены все её интересы. Таким образом, не стоит ничего менять.

Через месяц я узнаю, что у него возникло желание сосать грудь своей матери и спать с нею. Он водил её в кино, на фильм, рассказывающий об инцесте, и держал её за руку…

Мать: Вы хотели, чтобы он был хорошим сыном, но он захотел стать хорошим мужем…

Он: Что же произошло?

М.: А что такое?

Он: Это ненормально, в 33 года жить с матерью вот так!

М.: Почему нет? С каких это пор ненормально жить с матерью, если она одинока?

Он: Но это ненормально!

М.: Что такое нормальность?

Он: Но я пришёл к вам, чтобы вы меня изменили!!!

М.: Я не вижу в этом ничего особенного. Извините меня. Нужно, чтобы всё оставалось, как прежде.

[109]

Тогда он возвращается к своему аналитику.

Он: Тот, к кому вы меня направили - шарлатан! Он смеётся надо мной! Представьте себе: он говорит, что не надо ничего менять!

Аналитик: Пожалуй, мне не стоит вмешиваться в эти дела.

Он возвращается вместе со своей матерью.

Он: Я понял! Это уловка: вы говорите мне «не изменяйся», чтобы я изменился. Об этом говорит то, что я больше не хожу к мессе. А теперь? Стоит мне идти к мессе?

М.: Не меняйтесь.

Он: Не меняться! Но я не знаю, как! Поскольку я не пошёл к мессе… если я туда пойду, я изменюсь или нет?

М.: Вот это очень хорошо!!! Оставайтесь в нерешительности. Не меняйтесь!

Он: Но!.. Но!.. Но!.. Но!.. Но!..

М.: Вот это замечательно! Мои поздравления! Браво! Это то, что надо!

Мать: В конце концов, это очень хорошо, потому один из психоаналитиков, наблюдавший его до вас, сказал ему, что не нужно ничего менять в настоящее время, а вот потом понадобятся перемены. А вы говорите ему: Нужно, чтобы это не менялось никогда!» - это очень, очень хорошо. (смех)

Таким образом, мы имеем дело с тем, что мы называем стратифицированным аспектом плана: некий контр-парадокс, мешающий ему занять противоположную позицию. И вот, в рамках той рабочей ситуации, которая у нас с ним сложилась, мы принимаемся болтать: говорим о метеорологии, о тумане, о температуре; я - о тумане и противотуманных фарах, он - о фарах и о тумане. Потом мы говорим о ясном и сокрытом, о вещах понятных и непонятных. Для него повседневная жизнь непонятна, а ясны только цифры: лишь цифры приносят ему желанную понятность. Неожиданно он говорит мне, что его цифры (коэффициенты и т.п.) - это то, что придаёт ясность и одно только светит в по-

[110]

вседневности, наполненной эмоциональным туманом. С этого момента течение сеанса радикально меняется: он уселся по-другому, чтобы описать мне свой мир коэффициентов, ? и т.п., имеющих фундаментальное значение. И чем дальше я слушал, тем больше он мне объяснял.

Он: Вы понимаете, это как противотуманный маяк, только так я ориентируюсь в мире, где всё перемешано: всё! всё! всё! Но когда я упускаю цифру, наступает паника!

М.: Записывайте цифры!

Он: О! Это хорошая мысль! Вы хотите сказать: записывать метеорологические сообщения по радио?

М.: Да. Почему бы нет?

Тут он окончательно почувствовал себя в своей стихии, с одной стороны, признавшись в своём своеобразном отношении к цифрам, а с другой - даже поощряемый записывать эти цифры, чтобы получить возможность ориентироваться.

На следующем сеансе он рассказал, что впервые провёл каникулы без матери, совершив поездку с друзьями, и в первый раз в одиночку пошёл на танцы:

Он: Девушки мне отказывали, но я не чувствовал себя обиженным; в конце концов, они тоже имеют право отказаться!

Он больше не принимает лекарств, отказался от антидепрессантов и засыпает без проблем. Тогда я стал притворно рвать на себе волосы:

М.: Боже мой! Не бегите так быстро… Нужно сохранить всё хорошее, что было в вашем прошлом, и отбросить всё плохое…

(…)

Он: Я знаю, что надо сделать!

М.: О! И что же?

Он: Я хочу рассказать свою историю с юмором. Не беспокойтесь, в следующий раз вы увидите это!

В следующий раз он принёс текст. Его мать и я, мы оба покатывались со смеху на протяжении всего се-

[111]

анса. Он рассказывал о своей панике, о своей тревоге и смеялся. После обсуждения я предложил сделать из этого сценарий, как у Вуди Алена.

(…)

Гваттари: Вот что меня сразу же поразило: аналитики, наблюдавшие этого молодого человека, акцентируют - в той или иной форме - рассказ о груди, о матери, о её зависимом положении, о кончине отца и т.п. Это очевидно! Полагая, что где-то на этой территории присутствует экономика «чёрной дыры», нарциссизма, эдипова комплекса или… Это неважно!

Ситуация - которую, впрочем, ты не объяснил - представляется мне индуцированной другим планом. Ты всё время возвращаешься к определённым составляющим: как я понимаю, мать постоянно присутствует здесь, так что один выразительный план постоянно усложняется другим. С другой стороны, есть ты, который старается по отношению к пациенту быть тем, кем он ожидает тебя увидеть. Кроме того, ещё одним элементом выступают деньги: «В конце концов, мне необходимо, чтобы он был болен!». Это, несомненно, одно из классических блюд, изготовляемых вашей семейной терапией. (смех) Оно играет роль объединяющей модели с точки зрения представленных высказываний. Очевидно, что самое существенное надо искать в другом месте! Настоящий феномен декомпенсации («чёрная дыра»?) в свете всеобщей инфляции составляющих оказывается позитивным уровнем инвестирования элементов высказывания, которое представляется обсессивным: операциональность, чудовищная страсть выражать явления с большой долей точности, все эти чудачества, которые ты так замечательно описал. Аспект валоризации приводит тебя к границе абсурда, границе отмены. Но отмены чего? Отмены всех остальных компонентов высказывания, кроме этого. Но желание позитивно присутствует здесь, в этой экономии, оно было бы негативным по отношению к отсутствию: отсутствию матери, отсутствию материнской груди, отсутствию пульсационной укоренённости, нехватке предмета и т.п…

[112]

Что же касается признания, то это не что иное, как: «Я сумасшедший! Сделай же что-нибудь!». Это этико-политический ход: вывод о человеке на основании того, что он сделал или того, чего он не сделал... Действуя таким образом, ты можешь свидетельствовать только о себе, о своей экономии желания, дополняя изученные в университете приёмы своими собственными уловками. Иначе получится скандал: «Ой! что же делать! Что это за выразительный план, в котором человек говорит согласно своей собственной экономии желания, а не согласно тому, за что он платит по договору? Куда это нас приведёт! К нерегулируемому психоанализу! Скандал! Надо призвать врачей к порядку! Этот человек - извращенец, сумасшедший; во всяком случае, он опасен!»

Кроме того, мы имеем дело с планом такой сложности, которую не может охватить никакой фрейдо-лакановский анализ. Нужно проделать огромную работу, чтобы изучить возможность моделирования истории, с которой мы имеем дело: различные способы выражения + мать + видеофильм (это один из существенных элементов машины) + церковь - которая в то же время отсылает нас к четвёртому машинному плану… Именно абстрактные машины - а не отдельные кванты либидо, «очищенные» инвестицией священника - могут вмешиваться в определённую конфигурацию информационного плана, придавая ему форму коллективного высказывания, с тремя действующими лицами, видеофильмом и бог знает чем ещё!¹⁵¹

Приведённый фрагмент семинара позволяет увидеть всё различие между психоанализом и шизоанализом. Прежде всего, аналитик, излагающий случай молодого человека, не является ортодоксальным фрейдистом. Фрейд однозначно квалифицировал бы этот случай как проявление эдипова комплекса: ведь молодой человек откровенно признался в инцестуозном влечении к матери. Кроме того, фрейдизм нашёл бы здесь подтверждение своей гипо-

[113]

тезе, обратив внимание на материальную зависимость матери от сына и устранение отца. Итак, для Фрейда всё прозрачно, и практические действия ортодоксального психоаналитика должны были бы направляться на то, чтобы заставить пациента вспомнить об истоках своего инцестуозного желания в раннем детстве, при жизни отца, а затем сублимировать невроз в переносе. Собеседник Гваттари, конечно же, уделяет сексуальным влечениям пациента значительное внимание, но не старается представить их единственным источником невроза. Напротив, он хочет составить целостное представление о личности наблюдаемого невротика, не ограничиваясь областью либидо. И, самое главное, - он не собирается делать пациента «нормальным», заявляя, что «нормальность» - понятие условное, и у каждого человека своя собственная норма. Поэтому он не стремится изменить личность пациента, но пытается лишь упорядочить её функционирование. Таким образом, мы наблюдаем работу не фрейдиста, но лаканиста. «Французский Фрейд» не стремился поставить диагноз своим пациентам и не желал во что бы то ни стало привести их к среднестатистической «нормальности». «Нормальным» для Лакана был любой параноик (а таковыми у него представляются все люди, за исключением совсем уж среднестатистически «нормальных», паранойя которых неизлечима), бред которого имеет свою собственную логику. Вот эту-то логику навязчивости и стремится упорядочить коллега Гваттари, предлагая своему пациенту не забыть о «коэффициенте согревания», но обращаться с ним как можно более педантично.

Однако для Гваттари этого оказывается недостаточно. Он заявляет, что его собеседник всё ещё пребывает во власти фрейдовских представлений о семейном неврозе, представляя даже экономические проблемы матери в свете инцеста. Всё это ведёт к упрощению ситуации: такой анализ не учитывает многих элементов невроза и, самое досадное, рассматривает их в изоляции друг от друга. Гваттари настаивает на том, что никогда нет отдельных «элементов», но всегда есть «машины» - абстрактные ансамбли разнородных компонентов. Лишь учёт всех факторов индивидуальной и коллективной психической жизни, а также системное, «машинное» описание их функционирования позволит уйти от уп-

[114]

рощений психоанализа и семейной терапии. При этом лакановская установка не на диагностику и «возвращение к норме», но на упорядочивание функционирования «шизо-машины» у Гваттари сохраняется.

Обсуждение этого случая заставило Гваттари задуматься над феноменологическими основаниями обсуждаемого предмета

Обсуждение этого случая заставило Гваттари задуматься над феноменологическими основаниями обсуждаемого предмета. Феноменологически, говорил он на семинаре 10 марта 1981 г., мы исходим из простого факта наличия проблем, причём проблемы существуют не только в представлении, но и в реальности. Эту «реальность» Гваттари понимает как «реализм идей» (realisme des idees), в пространстве которого происходит «сгущение проблематичного». Иными словами, человек сталкивается с проблематичным точно так же, как и со всеми другими вещами, которые окружают его в повседневной жизни. «Конкретизация проблематичного» может принимать самые различные формы, такие, как народность, клан, семейная структура или технология. Гваттари предлагает своего рода «вирусную» концепцию проблем, учитывающую способность проблем к мутации. Проблема никогда не есть нечто априорное и универсальное, как полагают психоаналитики; проблема формируется во всём своём своеобразии в каждом конкретном случае. Проблема всегда разворачивается согласно определён-

[115]

ному порядку и в соответствии с разметкой территории, становясь индивидуальной, семейной, микро-социальной и т.п.

Гваттари предлагает различать следующие типы квалификации проблем:

1. «Зоология проблем», потребность в которой возникает из-за того, что проблемы имеют различные статус и план. Это ведёт к необходимости инвентаризировать проблематику, выделяя такие инстанции, как поэтика, ритурнели и т.п., которые могут иметь устный, письменный и другие выразительные планы. Гваттари предлагает серии примеров из математики, капиталистического градостроительства и литературы.

2. «Этология проблем», потребность в которой обусловлена стадным образом жизни человечества. В человеческих сообществах Гваттари выделяет три основных вида проблематизации: 1) «сгущение проблематичного» заключается в существовании подле «чёрной дыры», представляющей собой глубинное желание устранить проблемы: любая детерриториализация, способная породить проблему, выглядит крайне непривлекательной и порождает стремление вернуться к старому. Такая позиция порождает весьма распространённый императив многих научных дисциплин и профессиональной деятельности: «это так, потому что это так». Таким образом, все сингулярности ограничиваются «сгущением», «отвердеванием»¹⁵²; это и есть «чёрная дыра», засасывающая сингулярности. Основным механизмом такого «погашения проблематичного» выступает постулирование оппозиций хороший/плохой, верно/неверно и т.п. 2) «Инкорпорация проблематичного», которая, наоборот, направлена на внедрение проблемы в тот или иной план, контролирующий и структурирующий проблему. Это своего рода стабилизация предыдущего плана («сгущения»), политика поддержания равновесного существования проблемы. 3) «Неравновесный

[116]

план проблематичного», в котором сингулярности порождают новые пространства и планы.

Гваттари подчёркивает, что проблемы могут существовать в любых планах, однако они всегда связаны с базовым проблематическим планом - планом прибавочной стоимости. Иными словами, проблематичность всегда представляет собой надстроечный феномен по отношению к базисным экономическим процессам. Так, примером «инкорпорации проблематичного» может служить музыка Монтеверди, возникновение которой тесно связано с «семиотическим взрывом» буржуазности в Венеции. Глупо было бы утверждать, замечает Гваттари, что капитализм родился из музыки Монтеверди, но столь же глупо было бы утверждать обратное, ведь пространства проблематичного коррелируют с планами инфраструктуры. Перемещаясь по различным уровням, проблематичное существует в сегментарных регистрах, которые связаны с функционированием абстрактных машин, деятельность которых определяется тем же видом проблематичного. Именно так связаны экономия нарциссизма и экономия эдипова комплекса, образующие сегментарные регистры на оральном, анальном и т.п. уровнях.

Более того, перемещение проблематичного с одного уровня на другой возможно только благодаря абстрактным машинам. Гваттари, таким образом, отказывается от предложенной Фрейдом энергетической модели невроза. Проблематичное ускользает от «демонов места» благодаря абстрактным машинам, которые абсолютно детерриториализованы и существуют вне каких бы то ни было координат. Гваттари говорит, что абстрактные машины перемещаются с бесконечной скоростью: абстрактная машина, перемещающаяся с малой скоростью, не функциональна, это, собственно, уже и не абстрактная машина, поскольку на её месте зияет «чёрная дыра». Этот момент в учении Гваттари созвучен представлению Делёза о парадоксальной инстанции, перемещающейся между семиотическими сериями с бесконечной скоростью, так что, хотя именно эта инстанция создаёт серии и обеспечивает единственно возможную связь между ними, она не обнаруживается ни в одной из точек своей траектории ни в какой момент времени, будучи

[117]

«пассажиром без места». Такую инстанцию Гваттари и характеризует как абстрактную машину.

Абстрактные машины образуют все возможности, сами возможностями не являясь. Гипотеза относительно абстрактных машин ставит под сомнение любые экономические и энергетические модели психики. Ведь сами абстрактные машины - не проблематичны, но трансактны: перемещаясь с бесконечной скоростью, они пребывают везде и одновременно нигде. А любая проблематичность возникает лишь тогда, когда перемещение прекращается и происходит «сгущение» и «инкорпорация». Лишь в этом случае становится возможным феноменологическое суждение: «что-то происходит». Происходит же не что иное, как неравновесная семиотизация. Энергия либидо, Эрос и Танатос - не стратифицированные сущности, обитающие в человеческой психике; наоборот, функционирование абстрактных машин может порождать такие планы, в которых становится возможным говорить о либидо, Эросе или Танатосе. При «поломке» абстрактных машин возникают психические расстройства, сущность которых, по Гваттари, состоит в утрате подвижности и безнадёжном «сгущении» проблематичного.

Гваттари подчёркивает, что шизоанализ был задуман не как новая специальность, конкурирующая с психоанализом. Его намерения одновременно и скромнее, и претенциознее. Скромнее, поскольку шизоанализ, по мнению Гваттари, уже существует повсеместно в эмбриональном состоянии и совсем не нуждается в единой учреждающей форме. Претенциознее, поскольку его предназначение состоит в выработке единой дисциплины прочтения других систем моделирования, т.е. как инструмент дешифровки прагматического моделирования в самых разных областях. Шизоанализ - это перспектива, в которой моделируются связи между абстрактной «машинностью» и экзистенциальными территориями. Суть его заключается в перемещении аналитического акцента с субъективных структур изложения на единый повествовательный план, задающий новые координаты понимания и помещающий повествовательные предложения в область экзистирования. Таким образом, шизоанализ пребывает на периферии профессионального психоанализа с его корпорациями, обществами, школами и т.п.

[118]

Шизоанализ - стратегия анализа экзистенциального плана бытия, предполагающая развёртывание субъективности, самоорганизацию или сингуляризацию индивида. Шизоанализ постоянно обращается к семиотическим проблемам изложения, что позволяет ему не увязнуть в понятии бессознательного. Не редуцируя плана субъективности, шизоанализ обращает самое пристальное внимание на интра-субъективные и интер-субъективные отношения. Таким образом, проблематика здесь шире проблематики индивида, ограниченной мыслящей монады или мыслительных способностей души. Кроме того, шизоанализ всегда имеет дело с совокупностями - методологически-семиотическими, индивидуально-коллективными, активно-пассивными и т.п. Поэтому речь здесь идёт о статусе составляющих взаимодействия и о взаимодействиях совершенно различных сфер. Гваттари прибегает к забавной аналогии: «…Мы хотели создать науку, в которой тряпки и полотенца смешивались бы с другими разнородными предметами; где тряпки и полотенца не объединяли бы под общей рубрикой «бельё», но были бы готовы принять возможные контекстуальные различия, где разбирался бы вопрос о бармене, протирающем стаканы тряпкой, и о военных, подающих взмахом полотенца сигнал к бою».¹⁵³

Таким образом, Гваттари выступает против ограниченности классического психоанализа, который не принимает во внимание контекста излагаемого пациентом материала. Шизоанализ позволяет анализировать, например, ограниченные социальные группы - банды подростков, общности, сложившиеся в гетто и т.п., - не подгоняя их под общую схему «папа-мама-Эдип». Основной вопрос шизоанализа: как возможна микро-политика этой новой планировки исследований? Гваттари считает, что решить его можно, предприняв в каждом конкретном случае «субъективное» исследование, вроде прустовских «поисков». Это требует нового понимания субъективности. Субъективность, утверждает Гваттари, это не совпадение с воспринимаемым, не головокружительная и недостижимая адекватность самому себе, единственным свидетелем которой выступает Бог; шизоаналитическая субъективность конституи-

[119]

руется на пересечении смыслов, материальных и социальных фактов и зависит от условий внешней «планировки». Всё это создаёт «территорию» человека, демонстрируя процесс «сингуляризации». Человек - больше не «мыслящий тростник» и не машина.

Архаичные формы выражения основываются по большей части на устной речи и непосредственном общении; сегодня индивид существует в мире информационных потоков, которые носят машинный характер. Поэтому специалисты по технологиям, социологи, эстетики и т.п. всё больше проникают на территории, которые некогда были субъективными. Логоцентричная территориализация дискурса (как персонального, так и коллективного), подвергается детерриториализации, становясь машино-центричной и анти-гуманной. Шизоанализ отклоняет обе планировки исследования. По сути, Гваттари высказывает недоверие к возможности существования «универсального языка» человеческой психики.

Шизоанализ интересуют такие «редукционистские» структуры, как эдипов треугольник и символическая кастрация, в которых Гваттари усматривает некоторое «накопление субъективности» в рамках субъективности капиталистической. Однако это, подчёркивает он, не отменяет изучения субъективности в других областях. Шизоанализ исходит из гипотезы о существовании бессознательного, соотносимого со структурами языка, в которых действуют органические, общественные, экономические и другие факторы. Иными словами, в центре внимания шизоанализа оказывается не лингвистика, как это было в лаканизме, но проблематика бессознательного, а также сознания. Предметом шизоанализа становятся различные уровни машинизированных систем автоматического регулирования. Мета-моделирование занимается картографированием бессознательного, изменяющегося в связи с преобразованиями в общественной жизни, технологии, искусстве, науке и т.д.

При этом шизоанализ представляет собой коллективную деятельность. Ж.-Ф. Казье замечает: «Как «наука» будущего, шизоанализ представляет собой искусство не быть частным лицом, не определяться в самотождественности, это искусство быть одним из

[120]

анонимного множества».¹⁵⁴ Прямая противоположность категорическому утверждению Фрейда: «психоанализ - моё творение».¹⁵⁵

Гваттари считает, что следует различать «абсолютное» (absolu) или «молекулярное» бессознательное, которое ускользает от исследователя и лишь насильственно может быть сведено к фигурам описания, и бессознательное «относительное» (relatif), которому можно приписать некоторую организацию и о котором можно составить более или менее устойчивое представление. Гваттари стремится избежать топики психических инстанций - как фрейдовской, так и лакановской. Фрейд резко противопоставил сознание (заодно с предсознательным) и бессознательное; Лакан, по сути, сохранил это противопоставление, говоря о Реальном и Воображаемом. «Молекулярные» процессы, которые не вписываются ни во фрейдовское, ни в лакановское понимание бессознательного, ответственны за возникновение истеричного или навязчивого невроза и неотделимы от конкретного типа сознания и сверхсознательного. Фантастическая топография психики, предлагаемая психоанализом, неспособна разглядеть в этих процессах ничего, кроме своих собственных фигур. Таким образом, утверждает Гваттари все инстанции психики должны иметь отношение одновременно и к сознательному, и к бессознательному.

Сознание и бессознательное порождают машинерию человеческой психики. В точке их пересечения должно существовать некое абсолютное сознание, совпадающее с абсолютным бессознательным, как учреждающий модус не-самоприсутствия, не нуждающийся ни в какой инаковости или социальности. Именно эту точку исследует шизоанализ.

Такая картина функционирования психики должна означать, что первичные процессы бессознательного хаотичны и никак не структурированы, а вторичные откуда-то получают структуру. Сближавшийся со структурализмом Леви-Строса Лакан считал, что этой универсальной структурой является язык. Гваттари справед-

[121]

ливо задаёт вопрос: какой язык? французский? санскрит? русский? Ведь организация этих языков совершенно различна. Поэтому Гваттари отказывается от лингвистики Лакана и признаёт, что вопрос о том, каким образом происходит оформление материала абсолютного бессознательного, остаётся без ответа. Он предпочитает говорить о детерриториализации желания.

Категория детерриториализции, говорит Гваттари, позволяет избежать попыток превращения трансцендентного в конкретные значения

Категория детерриториализции, говорит Гваттари, позволяет избежать попыток превращения трансцендентного в конкретные значения. Это отказ от универсальной экономики человеческой психики как схемы обмена эквивалентностями. На семинаре, где обсуждался вопрос о шизоанализе (21 июня 1984 г.) Ж.-К. Полак резюмировал идею Гваттари как стремление оставить открытую возможность не для интерпретации, но для многообразных соединений удалённых один от другого планов человеческого бытия. Категория детерриториализации, таким образом, позволяет очистить проблематику сознания и бессознательного от представления о «Я» как о монаде - основополагающего момента буржуазного мифа о субъективности. Субъективность, по Гваттари, существует как совокупность процессов детерриториализации, многократных и запутанных перемещений по экзистенциальным территориям. Но, кроме того, это ещё и средство конституировать самого себя и дру-

[122]

гих, а потому может быть описано как энергетическая дискурсивация.

Гваттари иллюстрирует свои идеи следующей схемой:

Гваттари иллюстрирует свои идеи схемой

Четыре функтора, вступая во взаимоотношения, развёртывают четыре области: 1) материальное и символическое производство; 2) экзистенциальные территории; 3) абстрактные машинные типы; 4) нематериальные миры (в данном конкретном случае рассматриваемые как сознание). Изучение этих функторов и их взаимодействий, утверждает Гваттари, позволяет картографировать конфигурации субъективности, не прибегая к традиционным понятиям телесности, инстинктов, поведенческих установок и т.п. Вместе с тем, эта схема не предполагает постоянной самотождественной личности. Описанная конфигурация динамична и способна поддерживать отношения между функторами при самых разных изменениях их статуса и состояния. Так Гваттари предпринимает мета-моделирование, не прибегая к топикам. Ещё один важный момент: для того, чтобы поддерживать взаимные отношения,

[123]

функторы должны составлять пары возможного и реального, т.е. настоящего и виртуального:

Гваттари говорит, что Фрейд в своих бесконечных метаниях между сциентизмом и свободным творчеством получил серию ретерриториализаций вместо детерриториализации. Поэтому, например, Фрейду не удаётся совместить либидо как процессуальную энергию и либидо как статическую энергию психических образований. Да и само бессознательное предстаёт у Фрейда недифференцированным хаосом. Классический психоанализ подчиняется бинарной логике капитализма, и это ведёт фрейдизм к редукции психической жизни. У Фрейда даже населённые пункты нередко оказываются конкретными лицами. Гваттари предлагает собственную схему функционирования бессознательного и либидо.

Как замечает Э. Холланд, «хотя шизоанализ, по всей видимости, - не постмодернизм, он бросает вызов представлениям о «модерности» современной субъективности».¹⁵⁶ В «Анти-Эдипе» Делёз и Гваттари намечают параллели между капиталистическим производством и производством в т.н. «ядерной» семье: отец символизирует капитал, мать - землю как источник ресурсов, ребёнок выступает как рабочий и потребитель. Психоанализ полагает, что семья представляет собой модель и ядро социальных отношений; с точки зрения шизоанализа, социальные отношения выступают жёстким детерминантом, а семья копирует капиталистическую модель экономики.

[124]

Психоанализ не просто неверно трактует эдипальный треугольник, но ошибочно принимает его за универсальную определяющую структуру

Психоанализ не просто неверно трактует эдипальный треугольник, но ошибочно принимает его за универсальную определяющую структуру. В шизоаналитическом семейном треугольнике мать представляет собой источник жизни, питания, комфорта, любви, радости. Доступу к этим благам угрожает интервенция со стороны отца - своего рода угроза рыночной кастрации. Угроза потери родительской любви предписывает повиновение ребёнку, как угроза потерять работу и лишиться доступа к рынку предписывает повиновение рабочему. Утрата непосредственного доступа к благам, даваемым матерью, вызывает компенсирующее стремление кастрировать отца-посредника. Психодинамика эдипальной семьи, таким образом, воспроизводит социодинамику капиталистического рынка. Впечатление такое, будто схема ядерной семьи специально была разработана для капиталистического производства субъективности. Таким образом, утверждают Делёз и Гваттари, не общественное производство копирует семейные отношения, но наоборот: ядерная семья как специфически капиталистическое учреждение усваивает и затем воспроизводит эдипальную социодинамику капитализма. Эдипальная семья приучает человека принимать ка-

[125]

страцию, смиряться с недоступностью матери и отсрочивать вознаграждение до тех пор, пока он сам сформирует новое эдипальное семейство. Альтернативной формой получения вознаграждения являются перверсии (в том смысле, в каком писал о перверсиях Ж. Батай в «Истории ока».) Точно так же социальный Эдип приучает нас подчиняться начальству, смиряться с недоступностью «красивой жизни», а вознаграждение откладывает до выхода на пенсию, за которым вскоре следует смерть. Эдип приучает нас не к абсолютному аскетизму, но к принятию замещающих элементов. Так, законная жена - замена запретной матери, точно так же как защита прав потребителей служит упрощённой заменой самореализации индивида.

Как мы уже видели выше, шизоанализ не ограничивается сферой семьи, но тяготеет к политике. С тех же самых позиций Делёз и Гваттари «шизоанализируют» деятельность Французской коммунистической партии: её члены пребывают во власти эдипального плана. Вместо немедленного удовлетворения революционного желания коммунисты воздерживаются от активных действий и довольствуются ролью посредников между рабочим классом и революцией.

Завершая рассмотрение шизоанализа в настоящей главе, давайте рассмотрим ещё один случай шизоаналитического толкования. Если выше мы разбирали отношение Гваттари к практике семейной терапии в рамках психоанализа, то теперь мы обратимся к толкованию сновидений. На семинаре 30 октября 1984 г. Феликс рассказывает свой сон:

В компании Яши Давида и его супруги я выхожу из дома А (см. схему ниже - А.Д.), который смотрит на большую прямоугольную площадь, расположенную скорее в большом посёлке, чем в городе. По двум длинным сторонам этой площади идёт одностороннее движение, по коротким - двустороннее. Всё вместе составляет овал, по длинной стороне которого я иду во сне. Мы собираемся в путь, и тут я обнаруживаю, что не помню, где оставил свою машину. Я собираюсь обойти площадь, чтобы найти её. Яша, который вроде бы помнит,

[126]

где она находится, сопровождает меня вместе со своей женой. Втроём мы находим искомое на правой стороне площади. У меня возникает желание поздравить Яшу с успехом нашего совместного предприятия (выставка «Столетие Кафки» в «Бобуре»), но я останавливаюсь на первой фразе, обнаружив, что собирался назвать его Жилем. Я начинаю заново. Я говорю о препятствиях, с которыми мы столкнулись. Мы были близки к поражению, но в конце концов неплохо выпутались из трудного положения. В дружеском порыве я собираюсь обнять их обоих, но снова останавливаюсь, сказав себе, что Яше может не понравиться то обстоятельство, что я обнимаю его жену, с которой едва знаком; учитывая его крайне ревнивый характер, я ограничиваюсь тем, что пожимаю им руки.¹⁵⁷

Какое толкование этому сновидению предложил бы З. Фрейд, трудно сказать, ведь его система интерпретации заключалась в бессистемности и произвольности.¹⁵⁸ Скорее всего, он оставил бы без внимания направление движения по площади и марки автомобилей. Впрочем, вполне возможно и то, что он сосредоточился бы именно на них, а отбросил всё остальное. Его последователи могли бы предложить множество толкований, самое простое из которых напрашивается само собой: в этом сновидении мы имеем дело с классическим Эдиповым треугольником, Давид и его жена означают соответственно отца и мать Гваттари, который вожделеет к матери и опасается отцовской ревности. Посмотрим, какое толкование предлагает сам Гваттари.

Яша Давид (Yasha David) - чешский диссидент, попросивший политического убежища во Франции. Гваттари поручил ему организацию выставки к столетию Ф. Кафки в Центре Ж. Помпиду. Гваттари замечает, что его жену он во сне смешивает с Хеленой

[127]

Галлар (Helena Gallard), которая также происходит из Чехословакии и тоже работала над подготовкой выставки. Феликс встречался с мужем последней в Мехико, Париже и Амстердаме. Эта пара вызывает у него глубокую симпатию; в то же время, он чувствует, что между ними существуют некоторые трения.

Прямоугольная площадь напоминает Феликсу площадь мексиканского городка в провинции Михоакан, которая произвела на него впечатление своим обаянием захолустья; взгляд на неё вызвал у него мысли о вечности. По размышлении он приходит к выводу, что это могла быть большая тенистая площадь его детства в Нормандии. А через несколько дней ему стало понятно, что дом из сновидения был тем домом, который арендовал его отец в 1940 г. и в котором его семье так и не довелось пожить. Для Гваттари эта площадь представляется очень важным образом, так что он даже воспроизводит её схему:

Для Гваттари эта площадь представляется очень важным образом, так что он даже воспроизводит её схему

Гваттари подчёркивает близость этой схемы к приведённой ранее схеме базовых элементов психики - «потоков», машинных типов, экзистенциальных территорий и «бестелесных миров».

Самым важным моментом сновидения Гваттари считает двойное забвение автомобиля: во-первых, он не помнит, где оставил его, а во-вторых, путает его марку - на месте «Рено» оказывается «BMW». Автомобиль марки «BMW» был у Гваттари в 1960-х гг., и эту подмену он склонен объяснять отсылкой к другому сну, в котором он также оставил машину (именно этой марки) на улице Гей-Люссака (название подверглось цензуре), так что ему при-

[128]

шлось добираться на собрание Социалистической партии на велосипеде. Подмену имени Яши Давида именем Жиля Делёза Феликс объясняет следующим образом: имя «Яша Давид» фонологически напоминает ему имя «Аделаида», отсылающее к Арлетт Донатти (итальянская подруга Феликса); кроме того, аббревиатуры имён Давида и Делёза содержат литеру D, как на письме, так и в произношении. Таким образом, Гваттари выделяет два канала, по которым идёт подмена имён: забвение марки автомобиля и замена Давида Делёзом. Ещё один важный момент - ревность Давида. Выражение «он ревнив» означает, что, в противоположность ему, сам Феликс не ревнив. А между тем Гваттари вспоминает о ревности к своей подруге Арлетт. Здесь, полагает он, имеет место попытка решения своих проблем за счёт другого. Как мы видим, Гваттари в своём анализе сновидения опирается не на символический план, но на план фонологический.

Как мы видим, Гваттари в своём анализе сновидения опирается не на символический план, но на план фонологический

Гваттари намечает пять «персонологических миров» сновидения: (1) Гваттари говорит, что в сновидении речь идёт о главной площади морского города. Во-первых, такова коннотация имени Аделаида (которая отсылает к Арлетт Донатти (2)), а во-вторых, (3) отсылка к воспоминаниям детства Феликса, когда он с родителями перебрался в приморский город. (4) В то же время, это городок в Мексике. (5) Кроме того, это городок Лувье в Нормандии, где Фе-

[129]

ликс жил у своей бабушки. Нет никакого основания, заявляет Гваттари, отдавать предпочтение тому или иному из этих топосов или имён.

Гваттари замечает, что три «городских» линии расположены параллельно и не пересекаются:

Гваттари замечает, что три 'городских' линии расположены параллельно и не пересекаются

А вот на уровне подмен происходят множественные пересечения: Аделаида вместо Давида, «Рено» вместо «BMW» и т.п. Гваттари рассказывает, что Делёз пришёл на конференцию, посвящённую столетию Кафки, и он, Гваттари, обещал отвезти его домой. Оба пошли на автомобильную стоянку, долго искали машину Феликса, но в конце концов этот последний вспомнил, что пришёл пешком. Таким образом, Давид замещается на одном уровне Делёзом (тем более, что Гваттари и Делёз написали совместную книгу о Кафке), а на другом - Аделаидой. При этом Феликс разыскивает свой «Рено» в обществе Давида, который отсылает его к Аделаиде-Арлетт, а «Рено» оказывается «BMW» - машиной, на которой он ездил с Арлетт. Кроме того, Гваттари говорит о том, что не только на уровне личных воспоминаний, но и фонологически «BMW» отсылает к эпохе 1968-го и «майской революции». Ещё одна линия связи - родство инициалов Делёза (G.D.) и Арлетт (A.D.). В этих связях Гваттари выделяет две фазы - фаза «работы с Кафкой» и фаза ревности. В итоге Феликс предлагает следующую схему:

[130]

Толкование Гваттари, как мы видим, далеко от фрейдистского: здесь нет и следа эдипальных переживаний

Толкование Гваттари, как мы видим, далеко от фрейдистского: здесь нет и следа эдипальных переживаний. Зато огромное значение имеют фонологические элементы. Можно отметить несомненную близость Гваттари к вечно критикуемому им Лакану: вспомним случай Жерара Примо, фамилия которого преобразуется в бреде в таксономическое название сойки.¹⁵⁹ С Лаканом Феликса роднит и то, о чём мы уже говорили выше: стремление не поставить диагноз и вернуть человека к конвенционально принятой «норме», но выяснить условия и механизмы его частной субъективации.

[131]