Глава 6. Производство субъективности

Субъективность - центральный момент философии Гваттари. Как замечает А.С. Колесников, «исходя из своей профессиональной деятельности в области психопатологии и психотерапии, как и из политических и культурных пристрастий, в своём творчестве он пытался делать упор, прежде всего, на субъективности, “такой, какою она производится индивидуальными, коллективными или учредительными инстанциями”».¹⁶⁰ В то время как многие коллеги Гваттари по виртуальному постструктуралистскому цеху заявили о «смерти субъекта», Гваттари занялся исследованием субъективности. В одном из последних своих интервью он высказал своё отношение к «смерти субъекта» следующим образом:

Джон Джонстон: Такие социологи, как, например, Жиль Липовецки, с некоторой ностальгией и меланхолией говорят о том, что индивид пришёл к упадку или даже умер. В США говорят о смерти философии, наступившей с приходом структурализма. Кроме того, такие американские марксисты, как Фредерик Джеймисон, говорят о децентрации и шизофрении как продуктах общества потребления и мондиалистского капитализма. Ты разрабатываешь эту проблематику более позитивно и плодотворно, интересуясь формами субъективности, а именно, тем, какие планы порождают или являются результатами субъективации. Не мог бы ты сказать пару слов по поводу децентрации и фрагментации?

Феликс Гваттари: На мой взгляд, нет никой логики, диалектики или необратимости, которые застав-

[132]

ляли бы нас двигаться в том или ином направлении… Я не вижу никакой фатальности, нет повода говорить о «смерти». Для меня, напротив, интересно заново описать субъективность, и не только индивидуальную, но и её комплексные, групповые планы, планы машинные, имеющие иной тип среды и иную производительность…¹⁶¹

Для Гваттари неприемлемо хайдеггеровское понимание «генетического человека», оказавшегося в хаотическом пространстве, от которого у него кружится голова (вспомним «суп вечности» у Т. Манна). По мысли Гваттари, нет никакого гомогенного человека, человек всегда онтологически гетерогенен. Главной особенностью философии субъективности, развиваемой Гваттари, является то, что эта субъективность не имеет никакого единого субъекта в качестве своего центра и никакой трансцендентности, которая «извлекала» бы субъективность из окружающего мира. Субъективность всегда есть результат коллективного плана, предполагающего существование не только множества индивидов, но и большое количество машинных, технологических, экономических факторов. Индивид, по мысли Гваттари, - лишь частный случай такого плана, связанный с некоторым типом культуры и общественной практики.

В своей статье «О производстве субъективности»¹⁶² Гваттари утверждает, что содержание субъективности всегда зависит от множества «машинных систем» (systemes machiniques). И даже бессознательное (и, кстати, особенно его) Гваттари предлагает понимать как машину. Никакие области мнения, мышления, воображения, аффектов или нарративов сегодня не могут ускользнуть от господства банков данных, СМИ, всеобщей компьютеризации и т.п. Сама западная философия во второй половине XX века попала в эту «машинную» зависимость. «…Социальные машины, которые мы можем расположить под общей рубрикой коммунального хо-

[133]

зяйства, технологические машины по передаче информации и коммуникации действуют в центре человеческой субъективности», - писал Гваттари в «Хаосмосе».¹⁶³ Субъективность не есть нечто автономное, обосновывающее существование тех или иных индивидуальных и социальных планов, напротив, она существует только как ассоциация «человеческих групп, социально-экономических машин, информационных машин».¹⁶⁴

В западном мире имеет место любопытное смешение обогащения и обнищания: с одной стороны, демократизация обеспечивает равный для всех доступ к информации, с другой - она же изолирует большинство от производства этой информации. Всемирное смешение культур соседствует с расизмом. А невиданный научно-технический прогресс происходит на фоне духовного застоя и всеобщей разочарованности. Гваттари считает бесперспективными как крестовые походы против духа современности, так и попытки реабилитации трансцендентализма. Гораздо умнее, говорит он, попытаться установить мосты, связывающие машины с человеком и человека с машинами. Ведь все эти машины суть не что иное, как сверхразвитые и гиперконцентрированные аспекты субъективности.

Прежде всего, говорит Гваттари, следует учесть два важных момента: 1) информационные и коммуникативные машины не ограничиваются передачей и распространением заложенного в них содержания, но сами создают новые планы повествования - как индивидуальные, так и коллективные (the medium is message - сказал бы М. Маклюен); 2) все машинные системы, к какой бы области они ни принадлежали - технической, биологической, семиотической, логической и т.п. - всегда поддерживают процесс прото-субъектификации (protosubjectifs), который Гваттари расценивает как конституирование «модульной субъективности» (subjectivite modulaire). В том же смысле П. Вирильо говорит в сво-

[134]

ей «Машине зрения» об «индустриализации видения» как «возникновении целого рынка синтетического восприятия».¹⁶⁵

Машины по производству субъективности, утверждает Гваттари, вовсе не являются изобретением XX столетия. «Докапиталистическая», или «архаичная», субъективность, уже была порождением общественных машин, таких, как фратрия, церковь, армия, профессиональная корпорация и т.п., которые Гваттари определяет как «Коллективное оснащение субъективации» (Equipements Collectifs de subjectivation). Такой машиной были, например, монашеские общины, благодаря которым мы получили свидетельства о прошлом, оплодотворившие нашу культуру. Неоплатоники, разработавшие идею вневременной процессуальности, были «макропроцессорами Средневековья». Такой же машиной был Версаль, управлявший потоками власти, денег, престижа, компетенции и обдуманно производивший аристократическую субъективность; при этом контроль за субъективностью здесь был гораздо жёстче, чем в феодальной традиции, и стал прообразом буржуазной машины. «Звучание» этой машины весьма сложно, однако Гваттари всё-таки выделяет три основных, на его взгляд, звучащих здесь «голоса»: 1) голос власти, основанный на паноптическом наблюдении за телами подданных; 2) голос знания, приковывавший индивидуальную субъективность к прагматике научного знания и экономики; 3) голос само-референтности, отвечающий за самоконституирование индивида, не препятствующий, впрочем, выступлениям последнего против общества и сложившихся систем мысли. Эти три голоса - властные полномочия, детерриториализация человеческой деятельности и самосозидание субъективности - образуют всё новые и новые фигуры субъективности.

Из трёх «голосов» машины по производству субъективности самым важным Гваттари считает автореференцию, в которой фиксируется человеческое существование (поскольку здесь имеет место переживание конечности бытия-в-мире) и в которой фиксируются все смыслы. Строго говоря, эту область не следует называть

[135]

универсальной; вернее будет говорить о том, что она наиболее богата возможностями. Власть имеет в качестве своих референтов землю и тела подданных; референт знания - капитал; третья область имеет в качестве референта саму себя. Это тело без органов, без фигуры, без оснований открывает, по мысли Гваттари, бесконечные возможности для изучения субъективности.

Налицо сходство идей Гваттари с «генеалогией» М. Фуко. Однако сам Гваттари говорит, что шизоаналитическая перспектива объяснения факторов субъективации относится к фукольдианской «генеалогии» с большой осторожностью и даже недоверием. Все системы исторического моделирования, говорит Гваттари, стоят одна другой; все они приемлемы в качестве объяснительных систем лишь в той мере, в какой они отказываются от универсалистской претензии. Единственная миссия этих систем заключается в том, чтобы способствовать картографированию экзистенциальных территорий. При этом не следует забывать о том, что в одном и том же пространстве и времени существуют когнитивные, чувственные, эмоциональные, эстетические и др. миры. Именно в этом смысле Делёз и Гваттари говорят, что философ «генеалогию… заменяет геологией».¹⁶⁶ По мысли Гваттари, здесь нет никакой эпистемологической ошибки, ведь все более или менее устойчивые конфигурации субъективности зависят прежде всего от системы само-моделирования, т.е. от третьего из описанных выше «голосов», который при желании можно понимать как фукольдианскую «заботу о себе». Все идеологии и культы, особенно архаические, могут стать «экзистенциальными материалами» для такого исследования. Процессы автореферентной субъективации складываются из разнородных элементов - ритмов прошлого, навязчивых ритурнелей, эмблем идентификации, всякого рода фетишей и т.п. Способы означивания в этой области, подобные экзистенциальным отпечаткам, представляют собой конкретные черты сингуляризации. Гваттари выступает против «ограниченного рационализма», который, толкуя о виртуальном и нематериальном, расценивает как «дологическое» то, что, по сути, является мета-логическим и пара-

[136]

логическим и становится основой индивидуальной или коллективной субъектификации. Итак, Гваттари рассчитывает работать с некоторым континуумом, который включал бы в себя детские игры, архаичные ритуалы, психопатологию «шизо», а также грандиозные конструкции теологии и философии, но при этом отказывается от универсальных объяснений. Мета-методология - это не конструирование метанарративов и не программный иррационализм. В беседе с П. Ковальски Гваттари подчёркивал: «Я не призываю… вернуться к иррационализму. Однако мне представляется необходимым понять, каким образом субъективность… может быть одновременно сингулярной, индивидуальной, принадлежать группе индивидов, а также порождаться разметкой пространства, архитектуры, пластических форм или космическим планом».¹⁶⁷

Таким образом, шизоаналитическое исследование субъективности пользуется инструментарием «спекулятивной картографии», но не претендует на структурный универсализм. Гваттари напоминает нам, что «голоса» машинного производства субъективности существовали не всегда, и нет никаких оснований считать, что их известная нам конфигурация сохранится навечно. Можно проследить трансформации субъективности в связи с возникновением и развитием грандиозных религиозных и общественных систем, а также в связи с изобретением новых материалов, открытием новых энергетических ресурсов или разработкой биологических технологий. При этом Гваттари не желает впадать в вульгарный материализм и заниматься поиском зависимости субъективности от материальных инфраструктур. Обращаясь к историческому материалу, он предлагает различать три основных этапа становления капиталистической машины по производству субъективности: 1) становление христианства, выработавшего новые представления об отношениях между властью и землёй; 2) становление капиталистических навыков и методов детерриториализации, основанных на принципе коллективизма; 3) всемирная информатизация, открывающая возможности для сингуляризации. Именно сегодня, говорит Гваттари, уровень автореферентности стал доступен

[137]

исследованию, и именно сегодня открываются перспективы репозиционирования человеческой сущности по отношению к окружающей его машинной и естественной среде, которые обнаруживают тенденцию к совпадению.

Гваттари предлагает схему становления современной модели субъективности на протяжении трёх эпох:

1. Эпоха христианства, утвердившегося на развалинах Римской империи, создала модель субъективности, опирающуюся на два базовых фактора: 1) территориализация относительно автономных базовых этнических, национальных и конфессиональных единиц, составивших первоначальную структуру феодального общества и сохранившихся (в видоизменённых формах) до наших дней; 2) детерриториализация субъективности, соотносимой с католической церковью и понимаемой как элемент общинности. Исчезнувшая персона Цезаря была замещена детерриториализованной фигурой Христа, что не только не ослабило процессы интеграции субъективности, но, напротив, усилило их. «Божий мир» представлял собой мета-устойчивое равновесие, благоприятное для процессов формирования партикулярной субъективности, признаками которой стали разрыв между чувственностью и религиозным мышлением, взлёт эстетической созидательности и технологический рост «промышленной революции XI века», когда возникли новые формы городской жизни. Основными действующими факторами здесь стали 1) монотеизм, гибко приспосабливающийся к варварской позиции субъективности; 2) становление нового типа культурного производства, рабочими единицами которого стали созданные Карлом Великим приходские школы; 3) формирование цеховых гильдий и монастырей как машин воспроизводства прикладного знания; 4) использование природной энергии и рост механизации, не нарушавший, впрочем, представления о человеке как о средстве производства; 5) возникновение машин, интегрирующих субъективность - башенных часов (соотносимых с молитвенными часами) и канона религиозной музыки; 6) выведение животных и растительных видов, способствующих демографическому и экономическому росту. Всё это стало питательной средой для возникновения трёх фундаментальных полюсов «прото-капиталистического

[138]

христианства» - дворянского, крестьянского и монашеского сословий. Само-производство субъективности здесь одновременно и поощряется, и сдерживается. Однако его парадигматическая установка дожила до наших дней в виде формулы: «Работа. Семья. Родина».

2. Эпоха капиталистической детерриториализации знания утверждается начиная с XVIII века. Для неё характерно всё возрастающее нарушение равновесия в отношениях между человеком и машиной. Человек утрачивает свою общественную территориальность, когда выясняется, что ему есть замена. Сегментарной территориальности больше нет места, её сменяет Капитал как способ ретерриториализации человеческой деятельности. Если в Средние века Бог или Деспот выступали оперативным регламентирующим началом экзистенциальных территорий, то теперь происходит накопление символических значений, отвлечённых от власти и имеющих отношение к технологии и экономике, связанным с двумя детерриториализованными классами. Это накопление приводит к выработке всеобщей эквивалентности производимых товаров и человеческой деятельности. Такая система может быть исторически устойчива лишь при условии непрестанного движения вперёд и постулирования всё новых целей. Капитализм подминает под себя все частные культуры и территории, которые, с грехом пополам, ускользали от христианства. Основными действующими факторами здесь становятся: 1) экспансия печатного текста и снижение роли устной речи в деле накопления и обработки знаний; 2) изобретение стали и паровых машин, которые на земле, в небесах и на море отныне утверждают машинный вектор технологического, экономического и городского пространства; 3) манипуляции временем, суть которых состоит в абстрагировании от естественных ритмов (хронометрия труда и валютное кредитование); 4) революция в биологии (начиная с открытий Л. Пастера), которая приведёт к развитию биохимической промышленности. Отныне человек попадает в полную зависимость от машин. В универсалистской пер-

[139]

спективе это привело к национализму и классовой борьбе.¹⁶⁸ Культ разума, характерный для этой второй фигуры субъективности, удваивался фетишизмом выгоды. Производство субъективности тяготело теперь к детерриториализации, однако, несмотря на свободомыслие, которым любит бравировать капитализм, сохранялось архаичное господство над индивидом иррационального бессознательного, каковое выражалось во внушении индивиду постоянного чувства вины.

3. Эпоха всемирной информатизации характеризуется выработкой машинной субъективности нового типа. Её существенные признаки следующие: 1) средства массовой информации и телекоммуникаций стремятся к «удвоению» устных и письменных высказываний; 2) естественное сырьё уступает место искусственным материалам; 3) новые микропроцессоры позволяют сократить время производства субъективности; 4) развитие биоинженерии открывает перспективу преобразования жизненных форм и условий жизни на планете. Все эти технологии усиливают системы отчуждения и политику оглупления масс. В шизоаналитическом аспекте можно сказать, что капитализм превращает экзистенциальные территории в товар, функционируя по модели невроза: капитализм порождает «безграничную пустоту в субъективности», «машинное одиночество».¹⁶⁹

Гваттари задаётся вопросом: как можно прийти к пост-информационной эпохе, которая наконец освободит нас от буржуазных знаковых систем и произведёт революцию в нашем мышле-

[140]

нии? Многие сегодня рассчитывают вернуться к реалиям народа, расы, религии, касты или пола. Парадоксальность мышления современных нео-сталинистов и социал-демократов заключается в том, что они способны помыслить социум лишь в рамках жёстких структур и государственных функций. Их вера в могущество капитализма заставляет их оправдывать разрушение человека, культуры, среды и надеяться на колоссальные достижения в будущем. Есть и те, кто мечтает о радикальном освобождении творческой продуктивности индивида посредством ухода в маргинальность. Есть, наконец, те, кто ищет решения в социализме или коммунизме. Гваттари, напротив, предлагает осмыслить три «голоса» в истории становления европейской субъективности и выделить их позитивные стороны. Так, буржуазная организация труда не сводится исключительно к поискам коммерческих выгод, но представляет собой во многом освободительную общественную практику, из которой может родиться «фундаментальное право на своеобразие» (droit fondamental a la singularite). Капиталистическая этика менее требовательна к индивидам и общественным группам и менее способна основывать свои требования на «возвышенных» принципах, а потому даёт возможность для более свободной субъектификации, нежели это было в средневековой христианской традиции. Именно усиление третьего «голоса», считает Гваттари, способно дать нам возможности для творческой субъектификации.

Предвидя упрёки в утопичности его проекта, Гваттари говорит о том, что такой тип производства субъективности уже намечается сегодня в Японии. Новая капиталистическая субъективность японского образца является коллективной и массовой, используя высокотехнологические приёмы архаической и средневековой эпох. Монотеизм здесь в силу своей двусмысленности подвергается ретерриториализации: здесь происходит смешение синтоистского анимизма и буддийской идеи универсального божества. Это порождает гибкие модели субъективации. Другим примером является Бразилия, где конверсия архаичной субъективности пошла другим путём. В бразильском обществе сочетаются насаждаемый средствами массовой информации американский империализм и анимизм синкретических религий африканского происхождения, которые

[141]

проникли даже в фешенебельные районы Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Третьим примером может служить Италия, где огромное количество семейных предприятий симбиотически уживается с монополиями. Гваттари считает, что в скором будущем мы вполне можем увидеть итальянскую «Силиконовую Долину», выросшую на древних патриархальных традициях этой страны.

Рассмотрение субъективности под углом зрения производства, говорит Гваттари в другой своей работе¹⁷⁰, не предполагает возвращения к традиционным схемам типа «материальная инфраструктура/идеологическая надстройка». Порождающие субъективность семиотические механизмы не включены ни в какие строгие иерархические отношения, зафиксированные раз и навсегда. Например, семиотизация экономических факторов может зависеть от коллективной психологии, так что биржевой курс колеблется в зависимости от общественного мнения.

Субъективность множественна, полифонична, если воспользоваться выражением М.М. Бахтина. Нет никакой господствующей инстанции, которая управляла бы всеми другими. Требование расширить определение субъективности таким образом, чтобы оно превосходило оппозицию коллективного и индивидуального, определяется тремя факторами современной жизни: 1) вторжение субъективных факторов в историческую событийность; 2) массовое машинное производство субъективности; 3) недавнее открытие этологических и экологических аспектов человеческой субъективности. Субъективные факторы всегда занимали важное место в истории, однако с появлением всемирных средств массовой информации они стали играть определяющую роль. Гваттари утверждает даже, что основной характеристикой новейшей истории является усиливающееся требование субъективного своеобразия, так что универсалистское представление о единой модели субъективности, которую воплощал буржуазный колониализм, потерпело полное банкротство. Гваттари не разделяет пессимизма Г. Маркузе, полагавшего, что средства массовой информации порождают «одномерность». Напротив, считает он, все информационные машины

[142]

действуют в самом центре человеческой субъективности и, таким образом, способствуют её производству. Субъективность не сводится к языку и не порождается исключительно им. Структурализм допустил ошибку, полагая, что языкознание способно описать всю человеческую реальность. Семиотика ускользает от чисто лингвистической аксиоматики.

Машинное производство субъективности имеет как хорошие, так и плохие стороны. Хорошее - это создание новых миров, плохое - отупляющее воздействие масс-медиа. Технологический прогресс в совокупности с общественным развитием, считает Гваттари, может привести нас от печального настоящего к пост-информационной эпохе, характеризующейся реапроприацией и ресингуляризацией источников информации. Опираясь на работу Д. Стерна¹⁷¹, Гваттари говорит о превербальной транс-субъективности ребёнка, который не разделяет ощущения себя самого и другого. Эта «эмерджентная субъективность» обнаруживается и в сновидениях, и в паранойяльном бреде, и в чувствах влюблённого.

Сегодня, замечет Гваттари, мы не можем разделить бессознательное психоанализа, психотерапии, литературы и т.п. Бессознательное в наши дни стало коллективным проектом. Под «коллективом» Гваттари понимает множество индивидов, развивающихся самостоятельно, но при этом составляющих социум. По сути, Фрейд не «открыл» бессознательное, но, скорее, «изобрёл» его так же, как христианство изобрело свою модель субъективации. С течением времени фрейдовское бессознательное изменилось, утратив многие свои черты и адаптировавшись к новым историческим реалиям. Предлагаемая Гваттари перспектива заключается в переходе от сциентистской парадигмы к этико-эстетической, в которой фрейдовская или лакановская схемы бессознательного должны быть отброшены. Всё многообразие субъективностей нельзя подогнать под общую фигуру. Каждый индивид и каждая общественная группа вырабатывают собственную систему моделирования бессознательного и субъективности в целом. Гваттари предлагает не спекулятивный, но сугубо практический вопрос: соответствуют

[143]

ли модели бессознательного, предлагаемые на «рынке» психоанализа, современным условиям производства субъективности?

Фрейдовское бессознательное привязано к давно ушедшим реалиям, к традициям фаллократии и представлениям об универсальности и неизменности человеческой субъективности. Однако меняются и времена, и общественные условия. Девальвация смысла жизни приводит к раздробленности представления человека о себе самом. Но, в то же время, консервативно настроенная часть человечества противится всяким изменениям, его сознание догматично и любые общественные трансформации рассматривает как нежелательную дестабилизацию. Это означает, что фрейдовское бессознательное может сохраняться лишь ценой отказа от общественного прогресса.

Претензии фрейдизма на научность явно несостоятельны. Но Гваттари не предлагает заменить маргинальный психоанализ сциентистским знанием о бессознательном. Он постоянно подчёркивает, что шизоанализ не является наукой. Однако при этом Феликс не уподобляет психоз произведению искусства, а психоаналитика - художнику. Он говорит лишь, что любая деятельность в этой области относится к эстетическому плану. Кроме того, здесь присутствует момент этического выбора: отказ от описаний субъективности научным языком и обращение к субъективности как творческому процессу. Эта мысль проходит через все работы Гваттари: субъективность - не ставшее и застывшее раз и навсегда, но непрестанно становящееся, меняющееся и во всех отношениях процессуальное.

Если Кант говорил о незаинтересованности эстетической деятельности, то Гваттари, опираясь на идеи М.М. Бахтина, говорит об «обретении автономии» посредством повествовательной эстетической формы. Ритм повествовательного произведения, о котором писал Бахтин, Гваттари понимает как то, в чём происходит трансляция субъективности. В этом процессе он выделяет фрагменты, оторванные от общего содержательного плана - «экзистенциальные ритурнели» (ritournelles existentielles). Полифония типов субъектификации представляет собой «битву за время».

[144]

Время долго считали универсальной и однозначной категорией. Однако Гваттари напоминает, что в действительности мы всегда имеем дело только с особенным, субъективно переживаемым временем. Универсальное же время представляет собой лишь гипотетическую модель темпорализации, модулями интенсивности которой выступают «ритурнели», действующие одновременно и в биологических, и в социокультурных, и в космических и т.п. регистрах.

Существуют машинные способы производства субъективности, в которых одна «ритурнель» играет преобладающую роль. Примером может служить телевидение. Когда человек смотрит телепередачу, действующую по принципу гипноза, он существует одновременно и в комнате, и в той виртуальной реальности, которую продуцирует телевизор. Ощущение самотождественности у такого человека оказывается расколотым, и обрести «Я» он может лишь в той «ритурнелизации» (ritournellisation), которую предлагает ему телеэкран, проецирующий очередную экзистенциальную территорию. «Ритурнели», таким образом, служат конституированию экзистенциальных территорий, и много примеров тому можно найти в этологии: например, ритурнели птичьего пения в период спаривания или крик, сигнализирующий о появлении хищника. Таковы же «звуковые индексы», т.е. боевые кличи, древнегреческих номов, знамёна или эмблемы профессиональных корпораций и т.п. Всякий раз речь здесь идёт о том, чтобы точно определить характер функционального пространства. И это подводит нас к объяснению процедур, к которым прибегает шизоанализ: это не интерпретация симптомов, но фиксация каталитических очагов, в которых экзистирование человека раздваивается, и происходит отрыв частных смыслов от общего содержания.

Размышляя об эмоциональных переживаниях сновидца, Гваттари вспоминает слова Фрейда о том, что, когда человек во сне пугается разбойников, эти разбойники иллюзорны, однако страх вполне реален. В своей работе «Ритурнели и экзистенциальные аффекты»¹⁷² он обращается к т.н. транзитивным аффектам, описан-

[145]

ным ещё Спинозой. Мы не можем, говорил Спиноза, представить себе некоторое существо, испытывающее какую-то привязанность, если сами мы при этом не испытали этой привязанности. Точно так же мы не можем представить себе ненависть кого-то к нам, если сами не ненавидим этого человека. Таким образом, заключает Гваттари, аффект представляет собой вне-личностную категорию, существуя за пределами личности в отношении как его происхождения, так и его направления. В архаических культурах аффекты находят воплощение в культе предков, тотеме, «Мана» священного места и т.п. Эта семиотизация аффектов направлена на их экзистенциальное разрешение.

Определяя количественные характеристики аффекта, замечает Гваттари, мы упускаем из вида его качество и лишаемся возможности наблюдать порождаемые им сингуляризации. Именно это случилось с Фрейдом, который хотел сделать из аффекта качественное выражение либидозной пульсации, говоря о количественных параметрах «энергии». Стремясь избежать этой ошибки, Гваттари отказывается говорить об аффектах на языке научных парадигм и обращается к парадигмам этико-эстетическим.

Например, говорит Гваттари, тёмно-красная штора вызывает у меня переживание позднего вечера, сумерек, так что возникает чувство тревожащей пустоты. А лейтмотивы «Золота Рейна» вызывают бесчисленные мифические, исторические и социальные аллюзии. Эти аффекты формируют экзистенциальные территории, выходящие за пределы индивидуального «Я». Вернее даже, оказывается, что индивидуальное «Я» возникает на пересечении линий, приходящих откуда-то извне и вовне уходящих.

Гваттари предлагает различать аффекты чувственные (пример со шторой и вечером) и проблематичные (случай с «Золотом Рейна»). Если первые проявляются незамедлительно, то вторые как бы расходятся в разных «направлениях». Гваттари полагает, что проблематичные аффекты возникают на основе чувственных, будучи подкреплены элементарными единицами психики. Индивидуальная личность взыскует самотождественности, каковая непрестанно компрометируется проблематичными аффектами, размывающими её границы. Это приводит «Я» к онтологическому «от-

[146]

ступлению» - бесконечно возобновляющейся виртуальной фрактализации, которую Гваттари обозначает термином «экзистенциальная авто-аффирмация» (d'auto-affyrmation existentielle). В феноменологическом плане этот процесс представляет собой преодоление порога аффекта, позволяющее достигнуть определённой устойчивости и ярко выраженное в большинстве психопатологических синдромов. Гваттари представляется удачным выражение В.Е. фон Геббсателя «время патологии» (temps pathique), обозначающее угрожающую область, находящуюся по ту сторону порога аффекта. Л. Бинсвангер, говоря об аутизме, назвал эту область «пустым временем».

Психопатологические синдромы лучше всего показывают характеристики аффекта, что, впрочем, не означает, что нормальность представляет собой гармоническое равновесие моделей темпорализации. Нормальность может быть столь же дисгармонична, как и патология, подчёркивает Гваттари, однако здесь экзистенциальные аффекты менее выражены, поскольку подчинены закону эквивалентности и всеобщего выравнивания. Диссонанс, порождающий «битву со временем», Гваттари называет «ритурнелизацией». Ритурнелизация не специфична для патологической субъективации. При патологии один из способов темпорализации (временно или навсегда) берёт верх над другими, в то время как при нормальности постоянно происходят смены этих способов.

Гваттари намечает весьма перспективную область исследования выразительных уровней темпорализации при психической патологии и полагает, что наиболее интересные результаты здесь могли бы дать лингвистические подходы. Исследования меланхоликов и маньяков с навязчивым бредом могли бы, считает он, привести к новой формулировке нарративной функции психики. Темпорализация у маньяка подвергается абсолютной моментализации и игнорирует любые временные длительности. Не менее любопытна семантика переноса у кататоников. Однако одна лишь семиотика неспособна схватить соматические, этологические, мифографические, экономические, эстетические и т.п. аспекты темпорализации, поэтому подобные исследования непременно должны быть интердисциплинарными.

[147]

Родовым понятием «ритурнель» Гваттари обозначает вторичные дискурсивные последовательности, замкнутые на себя самих и выполняющие функцию внешнего катализатора экзистенциальных аффектов. Ритурнели могут принимать пластические или ритмические формы, формы просодических фрагментов, эмблематических признаков, лейтмотивов, имён собственных или их эквивалентов. Кроме того, ритурнели могут конституироваться как отношения между различными формами аффектации - например, ритурнель «утраченного времени» у М. Пруста. (У Пруста, кстати, ритурнели принимают сугубо чувственный характер: печенье «Мадлен», размоченное в липовом чае, камни во дворе замка Германтов, башни колокольни Мартенвиля, музыкальная фраза Вентейля, обстановка в салоне Вердюренов или лицо Одетты.)

Гваттари предлагает следующую схему, в которой обозначены функции семиотики по отношению к референту и высказыванию:

Гваттари предлагает схему, в которой обозначены функции семиотики по отношению к референту и высказыванию

Сигнификативное сообщение имеет формы выражения и содержания, которые связывают четыре семиотические функции, имеющие отношение к референту и содержанию: 1) денотативная

[148]

(связь между формой содержания и референтом); 2) диаграмматическая (связь между чувственной формой выражения и референтом); 3) функция чувственного аффекта или ритурнель (связь между высказыванием и формой выражения); 4) функция проблематичного аффекта (связь между высказыванием и чувственной формой содержания), которую Гваттари называет «абстрактной машиной». Схема разделяется на два треугольника - семиотический и повествовательный.

Как подчёркивал Л. Ельмслев, языкознание, как и другие системы семиотики, не может зависеть от автономной аксиоматизации.¹⁷³ Таким образом, функции экзистенциальных аффектов не объединяются в некой общей прагматической функции. Логические связи территорий высказывания имеют частный характер, ускользая в коллективные, до-личностные, этические и эстетические системы выражения.

Маркировка и дешифровка экзистенциальных операторов речевой практики происходит на линии выражение - содержание. Здесь нет никакой синхронии, которую предполагал структурализм, эти процессы всегда зависят от планировки сингуляризации. Если Ельмслев приучил нас к мысли о разнородности операторов высказывания, то Бахтин дал нам идею полифонии и мультицентрации. Разнородные голоса бреда порождают особую планировку производства смысла, обращение к которой позволяет вместо ущербного когнитивизма достичь полифонических экзистенциальных истин.

Лингвистика рассматривает высказывание как семантико-синтаксический процесс. Действительно, говорит Гваттари, высказывание находится не где-то на периферии языковой деятельности. Оно выступает активным семиотическим продуктом, поддерживая многообразные сегментарные отношения. Так, православная икона имеет своей целью не портретное изображение святого, но открытие верующему особой символической территории, на которой возможна связь с этим святым. Точно так же подпись на банковском векселе выступает как ритурнель капиталистической норма-

[149]

лизации, ведь за ней стоит не столько конкретное лицо, сколько власть капитала.

Гуманитарные науки и в особенности психоанализ приучили нас думать об аффектах как об элементарных единицах. Однако существуют и сложные аффекты, связанные с необратимыми диахроническими нарушениями - аффект христиан, аффект ленинистов и т.п. Сочетание экзистенциальных ритурнелей за многие десятилетия привело к формированию единого «ленинского языка» (langue-Lenine) со своими специфическими процедурами и риторическим, лексическим и фонологическим планами. Это порождает определённую логику языковых выражений. Таким образом, эти ритурнели устанавливают отношение тотальной принадлежности к предметной группе. (Сходной аргументацией Гваттари пользуется в «Психоанализе и трансверсальности», доказывая, что Л.Д. Троцкий в действительности так никогда и не преодолел партийного стиля мышления.¹⁷⁴) План высказывания, говорит Гваттари, подобен дирижёру, который порой утрачивает власть над музыкантами, так что они могут удариться в изменения артикуляции или ритма, или же кто-то из них начинает играть соло, навязывая мелодию всем остальным. Кроме того, план высказывания может включать как многочисленные аспекты коллективного плана, так и аспекты пре-личностные (pre-personnelles) - эстетический восторг, мистическое переживание или этологическую панику.

Аффект - не просто пассивное состояние, каким его представляют психоаналитики. Это субъективная территориальность, складывающаяся из плана высказывания, места действия, потенциальной деятельности. Аффект - единство двух процессов: 1) процесса внешней диссимметризации, поляризующего интенциональность по отношению к вне-дискурсивным ценностным полям (такая «этизация» субъективности соотносительна с историзацией и сингуляризацией экзистенциальных траекторий); 2) процесса внутренней симметризации, ведущий не только к «эстетической завершённости» Бахтина, но и к «фрактализации» Б. Мандельброта¹⁷⁵, и

[150]

детерриториализующий предметность аффекта, придавая автономность экзистенциальной повествовательности. Так, по Бахтину, эстетически организованная молитва больше не нуждается в удовлетворении или в боге, который мог бы её услышать. Иными словами, речь идёт о самопорождении высказывания, необходимым условием которого выступает активная изоляция. Эти изоляция, унификация и индивидуальность, о которых говорил Бахтин, у Гваттари имеют характер «открытой мультипликации». Для характеристики такого состояния французский автор прибегает к понятию фрактальности.

Единство всякого предмета в реальности не сводится к единственному движению субъективации. Ничто не может быть дано самому себе. Устойчивость субъективности возможна лишь в том случае, если она «забегает вперёд», захватывает некоторую экзистенциальную территорию, а затем утрачивает её, но при этом сохраняет стробоскопическую память (memoire stroboscopique). Референция - не что иное, как поддержание реитерации ритурнели. Это то, что порождает не только чувство бытия (чувственный аффект), но ощущение бытия активного (проблематичный аффект). Такой ход рассуждений приводит Гваттари к проблематике повтора, которую разрабатывал его коллега Делёз.

Реитерация ритурнели есть её возвращение к себе самой. По видимому, здесь уместно обратиться к схеме Делёза и Гваттари из книги «Что такое философия?»: «территориализация - детерриториализация - ретерриториализация». Детерриториализация как повторение осуществляется в синхроническом и диахроническом направлениях, разворачиваясь в автономных координатах. Этот процесс развивается в двух направлениях: 1) фрактализация аффекта - своего рода «work in progress», где аффект возобновляется, ускользая от дискурсивности; 2) транс-монадическое или трансверсальное направление, в котором исходя из экзистенциальной территориальности развивается сингуляризация, так что субъективация состоит в совпадении реальной и виртуальной перспектив.

Следует отметить один чрезвычайно важный для понимания философии Гваттари момент: он рассматривает как поле субъ-

[151]

ективации любую территорию, нагруженную экзистенциальными значениями. Так, в беседе с архитектором Ш. Такаматсу Гваттари выясняет, каким образом последний «живёт» в своих конструкциях.¹⁷⁶ Эти «машинные» архитектурные конструкции представляются Гваттари воплощением психической машинности в эстетической и, одновременно, в экологической деятельности.

Коммерческий комплекс "Иманиши" (Осака). Архитектор - Ш. Такаматсу

А в работе семинара, на котором Б. Гловчевски рассказывала о ритуалах коллективного сновидения австралийских аборигенов Вальпири (18 января 1983 г.), он с удовольствием отмечает тот факт, что в представлении коренных австралийцев территория не может принадлежать человеку, но, напротив, человек принадлежит определённой территории. Приведём один весьма интересный фрагмент этой беседы:

[152]

Б. Гловчевски: …Любопытно, что в 60-х гг. говорили о том, что аборигены идут к полному вымиранию, а в 70-х, напротив, их численность стала возрастать. Вопрос в том, как при этом возрастании их культура оставалась живой, несмотря на то, что эти кочевники перешли к оседлому образу жизни. Один из возможных ответов заключается в присущем им видении пространства и сновидения, которые, несмотря на оседлый образ жизни, позволяют им продолжать путешествовать. Будучи обязаны оставаться на определённом месте, своими церемониями, песнями и ночными грёзами они могут вновь проигрывать эти замечательные путешествия.

Ф. Гваттари: Буквально управляя территориями сна!

Б. Гловчевски: Да, и вновь проигрывая передвижения по этим маршрутам!

Ф. Гваттари: Надо уточнить: они управляют территориями, которые, по меньшей мере, удвоены. Танец и другие «мифические» территории. Но также реальные территории, в том смысле, что через эти сновидения они реактуализируют то обстоятельство, что на данной территории, на таком-то дереве такой-то предмет, такая-то конфигурация пейзажа тем или иным способом функционируют в сновидении. И точно так же это последовательно происходит с сегментами территории, но у мужчин и женщин разные типы управления территорией.¹⁷⁷

Психоаналитики, считает Гваттари, впадают в ошибку, утверждая, что «Я» представляет собой единую и единственную дискурсивную совокупность, поддерживающую отношения с единственным референтом. «Я» - это одновременно множество дискурсов, соотносящихся со множеством референтов. Это отношение имеет открытый характер: «Я» - это весь мир, и границей его вы-

[153]

ступает космос в целом. Ошибочно думать, будто «Я» ограничено рамками человеческого тела. Не имеет смысла говорить, что за пределами определённой территории нет «моего Я».

Фрейдизм был построен на иллюзорном разоблачении «скрытого содержания» фантазматических и психопатологических ритурнелей. Искусство психоанализа состоит в том, чтобы заставить ритурнели играть на аффективных сценах: свободные ассоциации, перенос и т.п. Однако психоаналитики упустили из вида гетеро-генезис семиотических составляющих высказывания. Первоначально при изучении бессознательного ещё принимали во внимание два плана выражения - речевой и иконический; но впоследствии структурализм всё свёл к речи, так что иконический план исчез из исследовательского поля. Но, даже если психоанализ вернётся к этой второй составляющей выразительности, он всё равно будет обречён на пустые переносы и стереотипные и стерилизованные обмены. Причину этому Гваттари усматривает в буржуазности психоанализа. Буржуазный мир - это мир, в котором методически обесценивается любое проявление своеобразия. Даже болезнь, безумие и смерть здесь очищены от своих экзистенциальных синтагм и зависят лишь от абстрактных параметров социальных служб.

Выступая на парижском семинаре 28 апреля 1981 г., Гваттари предлагал выделять четыре «плана» бессознательного: 1) выразительный план, инициирующий процесс семиотизации безотносительно к психической упорядоченности; 2) содержательный план, функционирующий в режиме психоза; 3) план территориализации, в котором сходятся два предыдущих плана; 4) машинный план. Незадолго до этого (семинар 13 января 1981 г.) Гваттари предложил немного иную типологию планов бессознательного: бессознательное субъективное, материальное, территориальное, машинное. Это позволяет прояснить сущность первых двух планов: субъективность проявляет себя как выразительность, а содержательный план, действующий в режиме психоза, Гваттари обозначает как «материальный» (materiel). Этот последний надо понимать, конечно же, не в смысле субстанциальности, но как режим производства, а ведь именно производство всегда выступает в шизоанализе материаль-

[154]

ным субстратом любых процессов, как индивидуальных, так и коллективных. Кроме того, Гваттари подчёркивает, что каждый из этих планов может быть охарактеризован как машинный, и что в каждом из них имеют место движения территориализации и ретерриториализации.

В первом плане, представляющем собой выразительный уровень, происходит территориализация знаков (истерический невроз и литературное творчество - лишь разновидности «планов» ретерриториализации). Таким образом, прежде всего на этом уровне имеет место функционирование языка, а точнее - протоязыка, включающего разнородные элементы: соматические, ситуационные, трансферентные, семейные и т.п. Функционирование субъективного бессознательного может протекать в режиме «чёрной дыры» (психоз) или в диаграмматическом режиме, изменяя способы семиотизации индивидуальности. Но в любом случае здесь, на уровне выразительности, происходит некоторая упорядочивающая работа.

Второй план представляет собой пространство, в котором составляющие бессознательного «вступают в союзы». Эти последние уже не только выступают элементами выразительности, но становятся ключевыми элементами, трансформирующими прочие составляющие и являющиеся ключевыми для конкретных планов субъективности. Их можно рассматривать и как фантазматические, и как перцептивные. По отношению к субъективному бессознательному этот второй план выступает как «шизо-процесс».

Территориальное бессознательное представляет собой корпус экзистенциальных территорий и ритурнелей. Гваттари подчёркивает близость этого концепта к идеям Лакана: речь идёт о переходе от парциальных объектов к некой точке отмены индивидуального плана. Парциальный объект не может принадлежать либидо, но лишь конкретному плану. Парциальность всегда ведёт к некоторой декомпенсации, которая оборачивается семиотическим коллапсом и разрушением территории. Кастрация и есть территориальная катастрофа. Территориальное бессознательное - это область складывания псевдо-личности, псевдо-тождественности «Я»,

[155]

хотя эта тождественность во многих отношениях является детерриториализованной.

Машинное бессознательное представляет собой пространство возможностей, «молекулярной микро-политики», и здесь бессознательное далеко от равновесия. У машинного бессознательного нет семиотического ключа как такового, оно составлено из потенций любых планов. Таким образом, это изначально расщеплённое бессознательное, «шизо». Психоз как болезненное состояние функционирует на втором уровне, здесь же «шизо» становится чистой процессуальностью. Гваттари подчёркивает, что недопустимо смешивать «шизо» как фундаментальную процессуальность (своего рода «производственную мощность») бессознательного и клиническую шизофрению. Общность здесь можно усмотреть лишь в «технологическом» плане: через «чёрную дыру» первого плана проникает психоз, и происходит это на уровне выразительности; христианство носит в себе «чёрную дыру», через которую проникает капитализм, но происходит это на машинном уровне.

Среди этих четырёх планов нет никаких иерархии и приоритетов, они всегда соприсутствуют на равных основаниях и тесно взаимосвязаны.

С точки зрения шизоанализа, подчеркивал Гваттари, ключевым понятием в описании функционирования бессознательного выступает деятельность (acte). Все перечисленные планы бессознательного связаны с действием различно. Прежде всего, действие есть некоторое поведение, причём речь не о некой поведенческой перспективе, но о том, в чём объединяются субъективность и прагматика. Выразительный план речевого акта определяет не только способ субъективации, но и все компоненты реальности.

Субъективность производится планами. Она никогда не дана заранее. Поэтому не имеет смысла говорить о производстве субъективности на уровне индивида. Самым крупным производителем субъективности в современном мире является капитализм. Можно даже сказать, что субъективность - его основной продукт.

Генетические и каузалистские концепции утверждают, что за деятельностью всегда стоит некоторая биологическая или просто материальная реальность. Отсюда вырастают теология и фило-

[156]

софия свободы. Гваттари предлагает взглянуть на деятельность иначе: не существует, говорит он, деятельности самой по себе, есть лишь экзистенциальные уровни, связанные с деятельностью. Иными словами, существуют различные уровни деятельности, связывающей разнородные планы. Бинарная логика типа «или деятельность есть, или её нет» здесь не работает. Я могу воображать себя музыкантом, а могу действительно научиться играть на каком-либо музыкальном инструменте; и в том, и в другом случае присутствует некоторая деятельность. Здесь следует принять во внимание и различие «территорий»: стремление стать музыкантом в эпоху Меровингов, когда, по-видимому, музыки вообще не знали, - это не то же самое, что стремление к музыке сегодня.

Гваттари предлагает различать два плана деятельности - целенаправленный и машинный. Целенаправленная деятельность всегда предполагает некоторый недостаток и направлена на его устранение. Существует множество систем описания такой деятельности - от павловской до структуралистской. Однако всегда остаётся нечто, не объяснимое подобными схемами; даже Фрейд говорил о том, что психоанализ сталкивается с непреодолимым препятствием: всё подвергнуто интерпретации, всё ясно, однако мы не получаем чёткого представления о деятельности. Машинный план не зависит ни от какой перспективной точки зрения, пребывая вне пространственно-временных или энергетических координат. Этот план ускользает от определений в любых координатах и является диаграмматическим. Здесь действуют «абстрактные машины», которые несут в себе своего рода актантные кристаллы. «Абстрактные машины» - не универсальные топологические структуры, они содержат в себе хронологические привязки, определяющие план и направление деятельности. Так, когда возникла современная нотная система записи музыки, выяснилось, что европейская музыка могла возникнуть в любое время и в любом месте. Однако выяснилось это только после её возникновения. Таким образом, произошло открытие поля возможностей, которое, по выражению Гваттари, заражает все стратификации кодов и семиозиса.

Деятельность, утверждает Гваттари, зависит от «машинной диаграмматической логики», под которой он понимает интеракцию

[157]

физико-химических полей, взятую в трансцендентальной репрезентации, которой по необходимости присущи отношения подчинения, разделения инфраструктуры и надстройки. Машинность ускользает от любых дуализма и каузальности, она может быть описана только не-энергетической и не-информационной физикой. Если для традиционной физики всякое превращение предполагает энергетическое превращение, то в данном случае речь идёт о превращениях, которым не сопутствуют ни энергетические, ни информационные процессы; информация не переносится, она всегда уже присутствует здесь.

С проблематикой деятельности тесно связана проблематика сингулярности. Понятие сингулярности в «Анти-Эдипе» использовалось для обозначения парциальных объектов, подрывающих стабильность структур подавления. Сингулярность может выступать в форме явления, события, реально-наличного или умопостигаемого феномена.¹⁷⁸ В уже упомянутой нами речи на семинаре 28 апреля

[158]

1981 г. Гваттари выделяет два плана сингулярности: 1) план сходства (similarite) который сводится к тому, что все репрезентационные планы вещей отсылают к другим планам, делая возможным выражение; 2) чистое неформализованное бытие-в-мире, которое Ж.-П. Сартр описывал как тошноту, своего рода «чёрная дыра», «семиотический коллапс». Этот второй план - не фрейдовский импульс влечения к смерти, напротив, это резерв машинных мощностей. В качестве примера Гваттари приводит кататонический синдром: кататоник, несмотря на свою пассивность и отупение, всё видит и слышит и заключает в себе огромный потенциал деятельности. Если сингулярности, о которых шла речь выше, «заякорены» бытием-в-мире и таким образом ограничены, машинные сингулярности не зависят ни от какой территории и ни от каких обстоятельств и являются трансверсальными, т.е. метафизически «поперечными» по отношению к стратификациям экзистенции. Эти последние производят «события».

На семинаре 22 января 1985 г. Гваттари возвращается к этой мысли и говорит о том, что следует различать 1) дискурсивное производство и 2) производство экзистенциальное. Бараны, которых считает страдающий бессонницей человек, выполняют функцию повторения, образующую ритурнель. Эта ритурнель сама по себе уже производит некоторый тип субъективности. Таким образом, здесь мы имеем дело с некоторым выразительным планом, в котором семиотические элементы производятся безотносительно к какому бы то ни было конечному результату или цели. Экзистенциальное производство прагматически нацелено на выработку таких фигур речи, которые порождают межсубъективную коммуникацию.

Уже на первом из своих парижских семинаров Гваттари выдвинул тезис: то, что происходит, несомненно. «Что до меня, - говорил он, - то я предпочитаю - это вопрос терминологии - различать выражение и репрезентацию. Выражение предшествует репрезентации. И вот какое определение, в конце концов, можно было бы дать машинному бессознательному: то, где происходит какое-то выражение, семиотизация. Вопрос не в том, чтобы скомпрометировать репрезентацию, сведя её к смутной интерпрета-

[159]

ции… Дело в том, что выражение как таковое функционально. Ты замечаешь, что у тебя болит желудок, что у тебя хандра, что у тебя болит горло… Тогда ты пытаешься представить себе, что именно с тобой случилось: а случилось сразу много всего. Однако существует что-то вроде деятельности cogito: то, как событие в самом себе является своим собственным выражением». Таким образом, Гваттари вновь приходит к тому, что Ж.-П. Сартр назвал «трансцендентальным полем», а Делёз - «телом без органов».

Для понимания этой философии сингулярностей очень важно представление Гваттари об их функционировании. Гваттари выделяет здесь два типа: 1) репрезентативное повторение (repetition representative), которое заключается в том, что сингулярность конституирует предмет как возвращение к нему же, так что определённый план вещей образует «репрезентационную петлю»; 2) вечное репрезентативное возвращение (eternal retour de la representative). Гваттари иллюстрирует оба типа возвращения рисунком:

Гваттари иллюстрирует оба типа возвращения

Таким образом, всякая сущность рефундирована на себе самой - не в качестве некой самости, но в качестве того, что непрестанно отсылает к чему-то другому. Гваттари иллюстрирует это положение, разворачивая «репрезентационную петлю»:

Гваттари иллюстрирует это положение, разворачивая 'репрезентационную петлю'

Вертикальная линия, пересекающая развёрнутую «петлю», обозначает репрезентацию. Линия репрезентации представляет со-

[160]

бой раздел между сущностью и представлением о порядке вещей. Машинные сингулярности в своих диаграмматических процессах пересекают эту репрезентационную стену, порождая новые поля возможностей:

Машинные сингулярности в своих диаграмматических процессах пересекают эту репрезентационную стену, порождая новые поля возможностей

Гваттари проводит пример из повседневной жизни капиталистического общества: девушка, чья сингулярность расценивается как сексуальная привлекательность, способная производить прибавочную стоимость, поступает на работу в министерство. Её задача заключается в привлечении посетителей. Однако она может вызвать значительную перестройку в министерстве: её начальник может сойти с ума, служащие - утратить работоспособность и т.п. Это и есть производимая сингулярностью машина, хотя никакой преднамеренности в действиях девушки нет. При этом описанное в примере производство функционирует в уже сложившейся семиотической системе, в которой только и возможно понятие сексуальной привлекательности.

Сегодня, говорит Гваттари, производство субъективности превратилось в важнейшую отрасль индустрии, и никакие стороны субъективности не могут ускользнуть от этого производства. Производится всё: память, профессиональная компетентность, паттерны поведения, ценностные нормативы и т.п. Человечество испыты-

[161]

вает ностальгию по некой «первоначальной» субъективности. Однако, подчёркивает Гваттари, у субъекта никогда не было периода «невинности»; нет и никогда не было субъективности «естественной», «природной», «натуральной». Субъективность всегда была продуктом некоторого производства. Здесь Гваттари сближается с мыслью Р. Барта о «мифологии природного», в которой всякая «натуральность» оказывается буржуазным конструктом, призванным легитимировать ту или иную «естественную норму». Буржуазные науки о человеке, говорит Гваттари, нивелируют всякую сингулярность; особенно отчётливо это видно на примере бихевиоризма, отказывающегося принимать в расчёт какое бы то ни было экзистенциальное своеобразие. А психоанализ представляется Гваттари мифологической системой, основанной на активном подавлении любого процесса сингуляризации.

Стоит постоянно помнить о том, что гваттарианская субъективность имеет хаотическую природу, и в ней невозможно выявить некую постоянную структуру. Субъективность у Гваттари определяется как совокупность отношений, возникающих между индивидом и векторами субъективации - индивидуальными и коллективными, человеческими и вне-человеческими. Субъективность - плод дис-сенсуса, сопротивления и принятия, она неразрывно связана с социальным производством. И это приводит нас к гваттарианскому концепту хаосмоса.

[162]