Глава 7. Хаосмос

К теме хаоса в современном интеллектуальном пространстве обращаются как «естественники», так и «гуманитарии». Ещё на рубеже 70-80-х гг. XX века многие представители естественных наук подошли к осознанию того обстоятельства, что многие явления окружающего мира не поддаются статистическому учёту и прогнозированию изменений. Дж. Уиздом пришёл к выводу, что даже Солнечная система функционирует хаотически¹⁸⁰. Французский физик-теоретик Д. Рюэлль констатировал, что «хаос вошёл в моду».¹⁸¹ В сфере гуманитарных наук самым известным теоретиком «хаологии» стал Ж. Баландье¹⁸², который утверждает, что порядок скрывается в беспорядке. В исследовательском плане это означает, что в настоящее время изучение движения и его флуктуаций важнее изучения структур и постоянных величин, а важнейшим вопросом становится вопрошание о том, как из хаоса может возникнуть какая-либо организация.

Этой проблемой занимаются Делёз и Гваттари, вместе и по отдельности разрабатывая проблематику номадизма как вечного неупорядоченного движения. Гваттари весьма любопытным образом приспособил теорию хаоса к изучению субъективности. Свою задачу он видел в нахождении связи между дискурсивностью языка и вне-дискурсивным, «хаосмическим» восприятием.

Хаос неуловим, говорит Гваттари, он всегда ускользает от любой дискурсивности¹⁸³. Вместе с тем, хаос представляет собой неисчерпаемый резерв возможностей. Ускользание от дискурсивно-

[163]

сти есть следствие виртуальной гипер-сложности дискурсивности хаоса. Благодаря этому он способен генерировать дискурсивные инстанции. Гваттари подчёркивает, что не следует путать хаос с катастрофой, которая представляет собой коллапс энонсиативности. Между дискурсивностью и порождающими дискурсивность гипер-комплексами происходит непрестанное взаимное обращение:

Между дискурсивностью и порождающими дискурсивность гипер-комплексами происходит непрестанное взаимное обращение

«…Для хаоса, - пишут Делёз и Гваттари, - характерно не столько отсутствие определённостей, сколько бесконечная скорость их возникновения и исчезновения».¹⁸⁴ Таким образом, переход от одной определённости к другой здесь невозможен, поскольку одна из них исчезает, едва наметившись, а другая возникает уже исчезающей. Хаос - это «пустота, но не небытие, а виртуальность, содержащая в себе все возможные частицы и принимающая все возможные формы, которые, едва возникнув, тут же и исчезают без консистенции и референции, без последствий».¹⁸⁵ Но ещё важнее то, что этот процесс не изолирован от мира событийности: «От виртуальностей мы нисходим к актуальным состояниям вещей, от состояний вещей мы восходим к виртуальностям, но ни те, ни другие невозможно изолировать».¹⁸⁶

От нормальности, говорит Гваттари¹⁸⁷, один шаг до хаоса; субъективность всегда далека от равновесия. Сумасшествие во

[164]

всей его странности и безвозвратной инаковости всегда присутствует в нашей повседневности. Головокружительный хаос, столь ярко выражающийся в сумасшествии, можно увидеть и в детском мышлении, и в творческом акте, при возникновении реальности, предшествующей всякой дискурсивности, когда «патос» клокочет в горле поэта, но ещё не проливается словами. Нет оснований утверждать, будто есть какая-то устойчивая нормальность, которая лишь случайно может превратиться в кататонию. Хаос сумасшествия, утверждает Гваттари, живёт в человеке виртуально, ожидая случая (который можно описать как странный аттрактор), что позволит ему выйти на свет.

Структуралисты (Гваттари имеет ввиду прежде всего Лакана) говорили о ложности Реального психоза по отношению к Воображаемому невроза и Символическому нормальности. Такой подход, считает Гваттари, ведёт к редукции субъективности: воздвигая универсальные матемы Реального, Воображаемого и Символического, лаканизм произвёл кристаллизацию и неправомерно упростил реально-виртуальные миры, существующие на множестве воображаемых территорий, семиозис которых может идти весьма многообразными путями. Реальные ситуации человеческого существования имеют разную онтологическую окрашенность. Не существует универсальной автоматической связи между психическими инстанциями. Преодолевая определённый порог машинности, они функционируют автономно и производят сепаратные точки субъективации. Их выразительные средства (семиотизация, резонанс, идентификация и т.п.) не сводятся к единой и единственной экономии.

Психотерапевтическая практика, говорит Гваттари, показывает бесконечное разнообразие реальных и виртуальных состояний. Те состояния переживаемой реальности, с которыми имеет дело психотерапия, в силу своей избыточности позволяют ясно увидеть модели онтологического конституирования. Однако психоз присутствует не только в неврозе и перверсиях, но и в любых формах нормальности. Психическая патология лишь наиболее ярко показывает разнородность субъективности, которую Гваттари называет хаосмической (chaosmique). Хаосмос психоза включает все

[165]

оттенки шкалы «шизофрения-паранойя-мания-эпилепсия», тогда как в нормальности он проявляется через перенос, незнание, инверсию, сверхдетерминацию и ритуализацию. Учитывая сказанное, Гваттари определяет психоз как «гипноз реальности» (hypnose du reel), где смысл бытия-собой (etre-en-Soi) оказывается «по ту сторону» любой дискурсивной структуры и фиксируется лишь в континууме интенсивности. Его дистинктивные черты не репрезентированы, но утверждаются в патологической экзистенции как агломераты пре-яйности (pre-moique). Шизофреник удовлетворяется пребыванием в этом хаосе, в то время как параноик испытывает желание безграничной власти над ним. При бредовых состояниях интенциональность более открыта хаосмосу. Перверсии предполагают существенно иное расположение полюсов инаковости, благодаря которым выстраиваются фантазматические сценарии хаосмоса. В неврозе присутствуют все вышеперечисленные отклонения - от фобии и истерии (которая находит себе подспорье на уровнях телесности и социальности) до навязчивого невроза, для которого характерно, если использовать термин Деррида, «непрестанное различение» (perpetuelle differance) как бесконечное промедление (infinie procrastination).¹⁸⁸

Обращение Гваттари к термину Деррида «differance» носит отнюдь не случайный характер. Этот неографизм Деррида употребляет для схватывания различия (difference) в том, что к нему наиболее близко: «Это движение различия (differance) не есть что-то, что случается с трансцендентальным субъектом, оно создаёт субъект. Самоотношение - это не модальность опыта, характеризующая бытие уже пребывающее самим собой (autos). Оно создаёт тождественность как самоотношение в саморазличии, оно создаёт тождественность как не то же самое».¹⁸⁹ Последний момент также устраивает Гваттари, мысль которого близка к делёзовской. В

[166]

«Различии и повторении»¹⁹⁰ Делёз утверждает, что различие между «находить» и «снова находить» представляет собой интервал между опытом и его повторением. Повторение (repetition) - ключ к пониманию различия (difference). Повторение, говорит Делёз, не есть возврат к тому же самому или реитерация тождественного, но продуцирование различия как бытия чувственного - различать следует между умопостигаемым и чувственным. Так, Делёз понимает ницшевское «вечное возвращение» как повторение не того же самого, но другого: «Вечное Возвращение есть повторение; именно повтор производит отбор, именно повторение приносит спасение. Изумительный секрет освободительного и избирательного повторения».¹⁹¹ В ницшевских терминах такое повторение можно обозначить как «волю» стать другим. С этим связано отклонение идеи индивидуальной самотождественности и единства «Я»: ведь если все вещи, непрестанно возвращаясь, всё время становятся другими, то и субъект не может оставаться прежним. Оставаться прежним - значит бесконечно самоповторяться, возвращаться к тому же самому, т.е. ослеплять самого себя. Таким образом, дерридеанский термин «differance» прекрасно работает у Гваттари, имплицитно отсылая к проблематике детерриториализации и частной субъективации и говорит о децентрированности хаосмоса субъективности.

Говоря о хаосмосе и его нозографических проявлениях, Гваттари подчёркивает, что хаосмос психоза не следует отождествлять с тривиальным ростом энтропии. Речь, скорее, идёт о том, чтобы примирить хаос и упорядоченность. Рождение смысла всегда предполагает овладение всей совокупностью концептуального разнообразия. «Мир», с которым имеет дело человек, возникает лишь в том случае, если последний пребывает в некой точке членения, детотализации и детерриториализации. Это та перспективная точка зрения, в которой только и может возникнуть субъективность. Только здесь возможно создание некой номенклатуры продуктов «пойетической машины», только здесь формируются и кон-

[167]

ституируются экзистенциальные территории и нематериальные миры. Здесь возникают и существуют пространство и время. Все вещи здесь пребывают в хаотическом движении, и этот хаос является единственной закономерностью и порядком их существования. Хаос, таким образом, лежит в основании «мира». Не имеет смысла прибегать к фрейдистскому дуализму враждебных друг другу импульсов жизни и смерти, или порядка и хаоса. Хаос - не чистая недифференцированность, он обладает собственной специфической онтологической сеткой. Здесь действуют виртуальные элементы и принципы инаковости, не объединённые никаким универсальным началом. Обобщая, можно сказать, что человек - не цельная персона, в которую порой прорывается хаос психоза, но хаотично ветвящаяся сеть событийности.

Психотик весьма эмоционально переживает хаос, ощущая приближение неминуемой катастрофы, ожидая неизбежного наказания и чувствуя за возрастающей сложностью смыслов тотальную пустоту. В патологических состояниях бреда, фантазма и истерии ярко проявляется этот экзистенциальный хаос, однако он присутствует и в любых других условиях субъективации, от самых сложных до самых простых. Хаос, таким образом, нельзя считать некой «нулевой степенью» субъективации, нейтральной, пассивной или недостаточной. Однако именно на этой полной опасностей территории хаоса оказываются возможны онтологические бифуркации, порождающие событийность реальности, т.е. смысловую ткань бытия. Эта неистовая нарративность становится дискурсивной властью и производит кристаллизацию мира: из не-дискурсивных сущностей возникают все парадгмы мироустройства - мифологические, мистические, эстетические и даже узко-специальные.

Хаосмос не является привилегией психопатологии, в очередной раз напоминает Гваттари. Он присутствует и в философии Паскаля, и у философов-рационалистов. Картезианское универсальное сомнение очень близко к шизофреническому хаосу. Субъективность обретает свои права, ускользая от пространственно-временного порядка. А коллапс смысла имеет место всегда, когда выпущены какие-либо звенья дискурсивности, создающей смыслы и онтологическую устойчивость мира. Нарушения событийного

[168]

плана происходят в самой субъективности, которая одна способна генерировать новые онтологии, в то время как выразительные формы, синтаксис, семантические коды и смыслы продолжают своё вращение вокруг первоначального смыслового пласта. В бредовых состояниях начинается семиотическое скольжение. Хаосмос шизо становится пространством апперцепции абстрактных машин, действующих «поперёк» экзистенциальных полей. На смену хаосмическому гомогенезу (который может быть описан, хотя и не всегда верно, в терминах механики или диалектики) приходит комплексный гетерогенез.

Онтологический гетерогенез, порождающий всё многообразие возможных миров, позволяет увидеть трансверсальность хаосмоса шизо. Шизофреник нередко выказывает поразительную проницательность, читая бессознательное своего собеседника как открытую книгу. Освобождённая от дискурсивного принуждения, субъективность шизофреника исполняет немые и неподвижные танцы абстрактных машин. Маятник хаосмоса колеблется между различными нарративными центрами, которые не сходятся в единое «Я». Когда отдельные точки субъективации включаются в автопойезис творческого процесса, возникает то, что мы привыкли называть индивидом.

Гваттари подчёркивает, что он не пытается сделать из шизофреника героя эпохи постмодерна. Он лишь выступает против постулируемого господствующим социумом представления о существовании некоего вневременного Воображаемого. Незыблемости мира взрослых он противопоставляет гипер-ясность детского мышления. Взрослые оказываются инфантильнее детей: ребёнок может постичь категории конечности и смерти, а взрослый мир зачастую разграничивает свои территории таким образом, чтобы «забыть» о смерти, старости или безумии.¹⁹² Застывший хаосмос повергает человека в бездну тревоги, депрессии и ощущения собственного краха. В психозе нет никакого героизма, но есть подвижность. Изучение психоза открывает возможности бесконечного моделирования.

[169]

Хаосмосу, который Гваттари определяет как «движение захвата всего дифференциацией и восприятием», соответствует аффект как некий сегмент в тактическом и недискурсивном отношении, своего рода «точка поглощения», о которой Фрейд пишет в «Толковании сновидений» (сон Ирмы). В этой точке хаос сливается с порядком как сложностью, в силу чего осуществляется переход от хаотического восприятия к сложной дифференциации. Таким образом, «хаосмос отличается слиянием сверхсложности с высшей степенью отказа от сложности».¹⁹³

Шизоанализ - это «работа с хаосом», направленная не на преобразование хаоса в порядок, но на выделение в нём хаоидных элементов. Любое упорядочивание хаоса носит неизбежно насильственный характер и ставит исследователя лицом к лицу с собственными измышлениями, а никак не с реальностью. Именно этим занимался психоанализ, пытающийся упорядочить хаосмос психики. В противоположность психоанализу, шизоанализ не закрывается от хаоса декорациями порядка, но принимает его.

Объемлющее мышление, в котором соединяются индивидуальные психические проблемы и фундаментальные принципы мироустройства, привело Гваттари к выработке мета-дисциплины, которую он назвал «экософия». Здесь соединились его профессиональные психиатрические, философские и политические устремления.

[170]