Глава 8. Экософия

Для Гваттари экология означает защиту не только материальных объектов окружающей среды, но также объектов нематериальных - искусства, общества, субъекта. Таким образом, говорить следует не о единой экологии, но о «трёх экологиях» - природной, социальной и ментальной.¹⁹⁴ Более того, именно субъективность - основной объект «экософии». Как замечает Н. Буриа, «фактически экософия представляет собой этико-политическое соединение окружающей среды, социальности и субъективности».¹⁹⁵ Речь идёт о том, чтобы восстановить утраченную политическую территорию, разрушенную детерриториализующим насилием всемирной капиталистической интеграции.

Термин «экология» представляется Гваттари чересчур эклектичным. В нём соединились разнородные пласты реальности: научное знание о природных и социальных экосистемах здесь уживается с консервативными и даже откровенно реакционными утверждениями и о необходимости возврата к дедовскому образу жизни. Гваттари задумывал свою «экософию» как модель, выходящую за пределы изучения экосистем. Здесь значимы четыре параметра, с которыми мы уже встречались: «потоки», машины, значения и экзистенциальные территории. Во-первых, экосистемы состоят из взаимодействующих между собой разнородных «потоков». Во-вторых, концепт машины отсылает к автопойезису как онтологическому самоутверждению, не давая исследователю попасть под власть анимистских или виталистских мифов.¹⁹⁶ В-

[171]

третьих, экософия занимается не только автопойезисом, но и системами значений и перспективами производства прибавочной стоимости. В-четвёртых, экософия исследует «экзистенциальные территории» с их координатами.

Прежде всего, подчёркивает Гваттари, экософия представляет собой систему моделирования, а точнее, мета-моделирования, которая объединяет модели марксизма, анимизма и эстетизма. Вместо манихейского противопоставления - мета-модель, позволяющая увидеть, каким образом системы значений взаимодействуют между собой. Любой тип восприятия экологической проблемы постулирует некоторую систему значений и определённые этико-политические взгляды. Это означает создание какой-либо системы моделирования, поддерживающей систему значений и являющейся определённой общественной практикой, т.е. производством субъективности. Экософия, по мысли Гваттари, представляет собой не какой-то частный взгляд и соответствующую ему модель, но свободное плюралистичное пространство мета-моделирования. Таким образом, речь идёт о том, чтобы не создавать какие бы то ни было тотальные системы ценностей, и прежде всего - не пытаться заменить миф о монолитном рабочем классе мифом о защите биосферы. Необходимо выработать новые схемы утверждения систем значения, не разрушающие разнородность и сингулярности.

Современный человек, утверждает Гваттари, имеет своей характеристикой фундаментальную детерриториализацию.¹⁹⁷ Экзистенциальные территории - тело, приручённая природа, семья или религия - не стоят более на незыблемой почве, но цепляются за мир неустойчивых представлений, находящийся в постоянном движении. Молодые люди с наушниками плеера в ушах обитают в ритурнелях, родившихся далеко от их родины.¹⁹⁸ Впрочем, их роди-

[172]

на - не то место, где упокоились их предки, где сами они увидели свет и где им суждено умереть. У них больше нет предков: подобно сартровскому человеку, родящемуся из ничего, они оказались здесь, сами не зная, почему и зачем, и точно так же исчезнут. Информационная кодификация помещает современного человека в некую социопрофессиональную траекторию, которая программирует его поведение целиком и полностью. Сегодня всё циркулирует - музыкальные произведения, мода, реклама, технические новинки и промышленность, - однако по видимости всё остаётся на месте, поскольку внутри стандартизованных пространств всё взаимозаменяемо. К примеру, туристы сегодня стали почти неподвижны, ведь они постоянно пребывают в неподвижных пространствах пульмановского вагона, салона самолёта, гостиничного номера со стандартным микроклиматом, или же проходят перед памятниками и знаменитыми пейзажами, которые они уже сто раз видели в туристических проспектах или на экране телевизора.

Субъективности угрожает точно такое же окаменение. Человек сегодня утрачивает вкус к разнообразию, странности и неожиданности. Многие принимают как неизбежность возвращение к национализму, консерватизму, ксенофобии и расизму. Вместе с тем, происходит рождение транскультурных единств, транснациональных политических пространств, которые, по мысли Гваттари, должны избавить нас от надвигающегося «конца истории». Человечество и биосфера тесно взаимосвязаны, и будущее обоих зависит от механосферы. Гваттари рассчитывает на формирование нового пространства человеческого обитания, в котором не будет места «адской машине экономического роста» и в котором будет реабилитировано многообразие субъективностей. Но для конституирования такого пространства необходима новая наука, объеди-

[173]

няющая в себе природную, научную, экономическую, городскую, общественную и интеллектуальную экологии - экософия.

Экософия, прокламируемая Гваттари, не имеет своей целью объединение различных экологических подходов в некой тотальности или тоталитарной идеологии, но, напротив, открывает перспективу этико-политического разнообразия, созидательного дис-сенсуса (в противоположность консенсусу) и открытости ко всему инаковому. Утопия Гваттари - не «град небесный», но «град субъективности» (Cite subjective). Его построение требует глобальной переориентации технологических, научных и экономических целей человечества и формирования грандиозных медиа-машин. Это освободит человечество от ложного номадизма, оставляющего нас в пустоте обескровленной современности, и позволит сформировать экзистенциально напряжённый номадизм, характерный для индейцев доколумбовой Америки или аборигенов Австралии.

Рефинализация человеческой истории зависит в основном от эволюции городской культуры и соответствующего типа мышления. Научные прогнозы говорят нам, что в ближайшие десятилетия около 80 % людей во всём мире будут жить в городских агломератах. Оставшиеся 20 % «сельского» населения будут полностью зависеть от городской экономики и технологии. При этом отношения между «городом» и «природой» должны существенным образом измениться: «естественные» территории будут зависеть от туризма и моды на «загородный» образ жизни или же функционировать в качестве «экологического резерва». Кроме того, эта ситуация повлечёт за собой всемирный демографический скачок со всеми его негативными для «естественной» экологии последствиями. Гегемония города, говорит Гваттари, по необходимости синонимична тотальному выравниванию и унификации субъективности. В будущем это приведёт к конфликтам с импульсами сингуляризации и ретерриториализации, которые сегодня уже находят выражение в росте национализма и религиозном фундаментализме.

С древнейших времён крупные города оказывали мощное цивилизующее влияние на «варварские» и кочевые народы. Однако различия между городской «цивилизацией» и деревенским «миром» понимали очень отвлечённо, связывая их с религией и поли-

[174]

тикой. Опираясь на фундаментальный труд Ф. Броделя¹⁹⁹, Гваттари напоминает нам о том, что в Новое время, например, Гранада и Мадрид были городами бюрократическими, Толедо, Бургос и Севилья - городами рантье и кустарей, Кордова и Сеговия - промышленными городами. Кроме того, существовали города «крестьянские», «морские», города учёных и т.п. Объединил их капиталистический способ производства, позволивший всем этим различным городам стать единой сетью национального хозяйства. Сегодня происходит стирание различий между моделями городской жизни, их унификация и стандартизация. Современный город вырастает из «мирового города» - в этой роли сменяют друг друга Венеция (XIV в.), Антверпен (XVI в.), Амстердам (XVIII в.), Лондон (конец XVIII в.) и т.п. Капиталистические рынки развиваются концентрическими кругами из этих центров, в которые поступает большая часть прибыли, тогда как на периферии в силу затухания обменов прибыль тяготеет к нулю. В первой трети XX века ситуация существенно меняется: капитал и его власть больше не концентрируются в некой единственной метрополии как чётко локализованном центре, но располагаются в своего рода «архипелаге» городов. «Город-мир» новой конфигурации капитализма, основанной на всемирной интеграции, принципиально детерриториализован. Его составляющие рассеяны в единой многополярной ризоме, покрывающей всю поверхность планеты. Всё это порождает новую планировку города и системы коммуникаций, новое элитарное мышление и по-новому обострившиеся противоречия между различными зонами. Неравенство теперь существует не между центром и периферией, но между различными технологическими и информационными структурами, а также между средним классом и беднейшими слоями общества. Уже в XIX веке в развитых городах бедные селились на последних этажах городских зданий. Сегодня социальное расслоение принимает вид заключения в гетто. Некоторые страны «третьего мира» оказываются эквивалентом концентрационных лагерей или, по крайней мере, зонами принудительной оседлости для популяций, которым запрещено покидать отведён-

[175]

ные им территории. Но даже в гигантские трущобы «третьего мира» капиталистическая идеология просачивается посредством телевидения, технических новшеств или торговли наркотиками. Отношения хозяина и раба, богатого и бедного воспроизводятся в визуальных городских пространствах и в репрессиях против «ненормальных» форм субъективности. Капиталистическая детерриториализация современного города, таким образом, представляет собой промежуточную стадию, базируясь на ретерриториализации оппозиции «богатые/бедные». Сегодня, считает Гваттари, речь идёт не о том, чтобы вернуться в «закрытые» города Средневековья, но о том, чтобы прийти к поляризующей детерриториализации нового города, конечной целью которой выступает производство субъективности без изоляции, ресингуляризация и освобождение от гегемонии прибавочной стоимости. Это, впрочем, не означает, что рыночная регуляция экономики должна полностью отмереть.

Воспроизводство нищеты, утверждает Гваттари, не есть некий побочный продукт капиталистического общества, с которым волей-неволей приходится мириться. Нищета необходима капиталистической системе как средство принуждения к коллективному труду. Индивид обязан подчиняться городскому порядку, законам наёмного труда и получения прибыли. Он обязан занимать некоторую позицию на социальной лестнице, ведь без этого он будет низвергнут в пропасть нищеты или преступления. Коллективная субъективность, регламентируемая капитализмом, поляризует ценностное поле человеческого существования: богатство/бедность, самостоятельность/иждивение, интеграция/дезинтеграция. («… Урбанистическая машина, - говорит Гваттари в другом месте, - функционирует как своего рода прото-компьютер, который формирует, по мере эволюции системы, двойные оппозиции между эксплуатируемыми классами и «элитами», полноправными гражданами и поражёнными в гражданских правах, нормальными и сумасшедшими».²⁰⁰). Однако эта аксиологическая схема не является единственно возможной. Экософия, проект которой предлагает

[176]

Гваттари, призвана пересмотреть все эти ценности и выработать систему, в которой не угроза нищеты, но совсем иные факторы будут формировать разделение труда и социальные обязательства индивидов. Для этого практика экософии должна обратиться к самым различным уровням человеческого существования - от повседневных межличностных и семейных отношений до геополитических и планетарных экологических. Экософия не разделяет гражданина и общество, этику и политику. Экософия стремится не только изменить образ жизни, как этого хотела контр-культура 1960-х гг., но также преобразовать системы градостроительства, воспитания и психиатрии и трансформировать политику и практику международных отношений. Речь не о возвращении к «спонтанности» и простым способам самоуправления, но о создании новой модификации общественного устройства с новыми интеллектуальной экологией и принципами межличностных отношений.

Экософия Гваттари, таким образом, не является сугубо теоретической областью знания. Напротив, скорее, она выступает как практика - в ленинском смысле, о котором Л. Альтюссер говорил: «…Ленин определяет суть философской практики как вмешательство в сферу теории. Это вмешательство имеет двойственную форму: теоретически оно выражается в формулировании законченных категорий; практически - в функции этих категорий» (курсив автора - А.Д.). Альтюссер подчёркивает, что ленинское понимание философии как практики с необходимостью предполагает партийность в философии. В этом смысле «философия - это продолжение политики другими средствами, в другой области, в соотношении с другой реальностью. Философия - представитель политики в области теории, точнее, её представитель при науке, и наоборот: философия - представитель науки в политике, при классах, вовлечённых в классовую борьбу». В случае Гваттари, пожалуй, стоит понимать «партийность» расширительно, а не только в смысле его принадлежности к коммунистической партии. «Левизну» Гваттари прекрасно выражают слова Делёза: «Быть «левым»

[177]

значит ощущать своё единство с миром. Быть «левым» значит воспринимать проблемы «третьего мира» как более насущные, чем наши собственные… Быть «левым» - это проблема развития, а не миноритарности».

В современном обществе Гваттари выделяет следующие противоречивые тенденции: 1) рост гигантизма как расширение внутренних и внешних коммуникаций; 2) сокращение пространств коммуникации (т.е. того, что П. Вирильо называет «дромосфера» (dromosphere)) вследствие увеличения скорости перевозок и интенсификации средств телекоммуникации; 3) увеличение неравенства между богатыми странами и «третьим миром», а также различий между городскими кварталами; 4) двустороннее движение, которое заключается а) в ограничении популяций границами национальных государств и политике ограничения иммиграции и b) в усилении не-городских форм номадизма (увеличение расстояний между домом и работой, сезонные миграции рабочих, приток рабочей силы из стран «третьего мира» в промышленно развитые страны); 5) формирование рабочих суб-популяций в городах. На эти тенденции накладываются социо-политические, экологические и этические проблемы.

Современные города, отмечает Гваттари, стали «мегамашинами» (выражение Л. Мамфорда) по производству индивидуальной и коллективной субъективности, осуществляющими свою работу через системы коммунального хозяйства (воспитательные учреждения, здравоохранение, службы общественного порядка, культурные институты и т.п.) и средства массовой информации. Эти аспекты неотделимы от материальной инфраструктуры и систем коммуникации, функции которых сегодня можно назвать экзистенциальными. «Мегамашины» моделируют чувственность, когнитивную функцию, стиль межличностного общения и даже бессознательное. Это означает формирование отношений трансдисципли-

[178]

нарности между архитектурой, социологией, экологией и гуманитарными науками.

Процессы, происходящие в городах, напоминает Гваттари, - лишь один из аспектов планетарного кризиса, который может постигнуть всё человечество в недалёком будущем. Нарушение равновесия в биосфере может привести к формированию условий, непригодных для жизни человека и других биологических видов. Экологическое сознание распространяется очень медленно, несмотря на то, что средства массовой информации постоянно говорят об экологическом кризисе. Сегодняшнюю ситуацию Гваттари уподобляет спринтерскому забегу, в котором соревнуются общественное сознание и инстинкт самосохранения, а финишной линией выступает конец человеческой истории. Экологическое мышление не сводится к размышлениям о загрязнении атмосферы и глобальном потеплении; оно должно быть направлено и на проблемы интеллектуальной экологии. Пережитый Европой опыт фашизма показал нам, что планетарная катастрофа может заключаться в головокружении коллективной смерти. Так что приоритетное направление экософии состоит в устранении духовной нищеты, которая возникает, когда субъективность в буржуазном обществе утрачивает почву под ногами. Сегодня в экзистенциальном вакууме оказались миллионы европейцев и американцев.

Однако проблемой номер один для экософии остаётся город, в котором пересекаются её экономические, социальные, идеологические и культурные цели. Именно город производит судьбу человечества. Одним из основных двигателей трансформации городов выступают новые технологии коммуникации. Наиболее перспективными нововведениями в этой области Гваттари считает возможность контактировать с любыми собеседниками, не покидая своего жилища; развитие визиофонии, позволяющее максимально упростить работу с архивами, банками данных и библиотеками; теледистрибуция в сферах досуга, воспитания, образования и торговли; возможность немедленного установления контакта с любым лицом, где бы оно ни находилось; экологически чистые виды общественного транспорта; новые способы транспортировки товаров;

[179]

чёткое разделение транспортных и пешеходных зон в городском пространстве.

Гваттари выделяет основные факторы, которые в ближайшем будущем позволят городам стать местом производства субъективности с учётом практики экософии:

1. Информационная революция, робототехника, телеинформатика и биотехнологии приведут к росту производства материальных и нематериальных ценностей без дополнительных затрат рабочего времени, как показывает в своём исследовании Ж. Роби. Это приведёт к появлению большого количества свободного времени у трудящихся. Конечно же, перед человеком встанет вопрос о том, чему это время посвятить.

2. Первый фактор будет усиливаться последствиями демографического скачка, который произойдёт во всемирном масштабе, но в ближайшие десятилетия будет иметь место в основном в бедных странах, что неизбежно приведёт к противоречиям между странами, где «что-то происходит» в экономической и культурной областях и странах культурного вакуума и пассивности. Кроме того, это обострит проблему возрождения форм социальности, разрушенных капитализмом, колониализмом и империализмом. Решение этих противоречий Гваттари видит в развитии разнообразных форм кооперации.

3. В развитых странах (т.е. в Северной Америке, Европе и Австралии), наоборот, следует ожидать демографического регресса как следствия распада традиционной семьи. Новый индивидуализм, навязываемый развитым обществам, подчёркивает Гваттари, - не синоним общественной свободы. В этих условиях архитекторам, социологам и психологам предстоит поразмыслить над возможностями ресоциализации индивида и трансформации социальной структуры, но, по всей вероятности, не произойдёт возврата к старым формам семьи.

[180]

4. Развитие информационных технологий позволит пересмотреть иерархические отношения между городами и городскими кварталами, устранив чрезмерный централизм столичных городов. Это приведёт к демократизации отношений между городами.

5. В секторах культуры и воспитания доступ к информации позволит устранить культурное неравенство.

В другой своей работе Гваттари говорит о том, что в ближайшие десятилетия следует ожидать принципиальных изменений в способах потребления информации: на смену пассивному «впитыванию» передаваемой по однонаправленному каналу информации придёт активное информационное потребление. Главным фактором в этих переменах станет возможность доступа одновременно ко многим банкам данных и источникам текущей информации. Такая ситуация по необходимости нивелирует гипнотический эффект современного телевидения. Таким образом, трансформация в сфере масс-медиа приведёт человечество к интерактивному применению информационных машин пост-информационной эпохи. Следствием этого будут радикальные изменения в коммуникативно-знаковых системах. Цифровая фотография, например, не является выражением однозначного референта, но отсылает нас к виртуальной реальности. «Старое доброе время», когда предметы были самими собой и больше ничем, по-видимому, безвозвратно уходит в прошлое.

Впрочем, все эти перспективы могут открыться лишь в том случае, если в обществе будет происходить коллективная реаппроприация, обогащающая индивидуальную и коллективную субъективность. Пока же мы видим, что средства массовой информации проводят политику редукционизма и серийного производства субъективности. Чтобы избежать интеллектуального обнищания, необходимо, чтобы ответственность за трансформации в городской жизни взяли на себя не только социологи и архитекторы, но все

[181]

граждане, включая детей, стариков и больных. Преобразование общества должно производиться не законами и технократическими циркулярами, в нём должны участвовать все слои населения. Кроме того, эти трансформации возможны лишь во всемирном масштабе, так что страны «третьего мира» больше не могут рассматриваться как гетто. С этой новой политикой должна сочетаться практика разоружения, которая позволит выделить значительные кредиты на исследования в области градостроительства. Важным моментом в построении прогнозируемого Гваттари будущего является женская эмансипация, которая позволит женщинам занимать ответственные должности на всех общественных уровнях.

Эти «экософские» размышления возвращают Гваттари к практике педагогических экспериментов его учителя Ф. Ори. Стимулировать всеобщее стремление к преобразованиям, считает Гваттари, можно, представив общественному мнению несколько удачных экспериментов по преобразованию социума. Это, впрочем, не отменяет потребности в глобальных социологических исследованиях.

Универсалистская перспектива архитектуры модернизма в настоящее время себя изжила. Архитекторам и градостроителям приходится иметь дело с человеческим и социальным материалами, которые не универсальны. Таким образом, возникает требование полифонии индивидуальных и коллективных проектов. Большим подспорьем в этом деле, считает Гваттари, может стать исследование бессознательного, которое, опять-таки, не должно сводиться к общим схемам. Архитектурные и градостроительные программы в их диалектическом развитии должны стать своего рода многомерными картографиями производства субъективности. Именно производство субъективности должно стать конечной целью всей человеческой деятельности. В этот процесс должны быть включены не только специалисты, но всё человеческое общество, не исключая детей, инвалидов или душевнобольных. Здание и город в целом суть носители функций субъективности, «объектно-субъектные сегменты». Функции субъективации, которые выполняет городское пространство, нельзя оставить на совести технократов или усреднённого обывательского вкуса. Частные формы субъ-

[182]

ективации, конечно же, цепляются за прошлое, культурную память, но в то же время несут в себе зародыши дестабилизации и потенциал обновления. В конечном счёте, речь идёт о том, чтобы гармонизировать своеобразие каждого отдельного субъекта и коллективную субъективность. Таким образом, архитектор и градостроитель пребывают в подвижном положении между номадическим хаосом городского благоустройства, регулируемым технократическими и финансовыми инстанциями, и номадизмом экософии, проявляющемся в «диаграмматической проективности» (projectualite diagrammatique). Именно в такой практике видит Гваттари завершение шизоаналитической программы. Сам он ещё в конце 1960-х гг. занимается проектированием больницы для студентов и молодых рабочих.

В своём выступлении в Сан-Паулу в апреле 1992 г. Гваттари говорил о связи экологии и рабочего движения. Природу долгое время рассматривали как неограниченный источник ресурсов. Однако по мере технологического прогресса и демографического роста всё яснее становится, что природные ресурсы не бесконечны. Воздух, земля, вода и энергия составляют теперь категорию «не возобновляемых природных ресурсов».

Человечество с незапамятных времён жаждало вечности. Ещё недавно будучи источником восторгов, в наше время вечность стала поводом для пассивности и безответственности в отношении к неравенству и несправедливости общества. Сходную мысль высказывал Ж. Делёз в своей последней книге «Критика и клиника»: «С наступлением христианства меняется смысл отсроченной судьбы, поскольку она уже не просто отсрочивается, но просрочивается, переносится на после смерти, после смерти Христа и смерти каждого» (курсив автора - А.Д.). В том же духе мыслит Ж. Бодрийяр, который говорит, что двигателем политической экономии Нового времени стало стремление отменить смерть путём накопления ценностей - прежде всего, времени как ценности. В беско-

[183]

нечности времени преобразуется бесконечность капитала, т.е. вечность производственной системы с необратимым количественным ростом. Время между «смертью» и «вечностью» заполняется фантазмами грядущего отмщения своим врагам и угнетателям.

Французская Революция и последовавший за ней выход на арену истории пролетариата, говорит Гваттари, наметили решительное пробуждение от этого догматического сна. Рабство и эксплуатация перестали представляться как богоданные. Движение профсоюзных и политических организаций привело к серьёзным социальным завоеваниям и демократическим достижениям, а организованный пролетариат стал во главе угнетённых. Однако рабочее движение также усвоило опасное ощущение вечности. Классовая борьба воплотилась в представительные органы, которые немедленно приняли характер замкнутых сект, инвестируемых почти религиозной властью. Под видом «демократического централизма» упрочились бюрократические структуры, имеющие пирамидальную иерархическую форму. В социалистических государствах правящие касты заняли диктаторскую позицию и породили культ личности правителя. Параллельно сформировался культ производства, автоматически идентифицировавшегося с величайшими достижениями человечества. Требования к качеству жизни свелись к требованиям количественным. Экологические кризисы, вызванные бесконтрольным ростом населения городов и сокращением сельского населения, не интересовали политическое и профсоюзное левое движение, как не интересовали их защита интересов людей «третьего мира», борьба с расизмом и женская эмансипация. Одним словом, рабочее движение замкнулось на самом себе и погрязло в корпоративности, оторванной от социального контекста и всемирных эволюционных процессов.

Экологию первоначально представляли себе как научную дисциплину, изучающую естественные экосистемы, или же как хобби неких маргиналов, любителей природы и исчезающих видов животных. В политической сфере экологическое движение долгое время представляло собой регрессивный призыв «назад к приро-

[184]

де!». Несмотря на это, сегодня экологическое движение - не замкнутая секта, ведь глобальные экологические катастрофы угрожают всему человечеству. В 1980-е гг. средства массовой информации повернулись к этой проблеме, создав возможности для политической экологии. Однако большинство экологов по сей день не видят чёткой связи между проблемами экосистем, социальной и интеллектуальной экологией. Гваттари настаивает на том, что невозможно заниматься проблемами защиты природы и не обращать внимания на общество, функционирование городских пространств и интеллектуальный климат. Если мы изучаем экосистемы, в которых участвует homo sapiens, по необходимости приходится заниматься социальными, политическими, этическими и эстетическими проблемами. Экософия, проект которой имеет ввиду Гваттари, обнимает, таким образом, экологию природы, экологию общества и экологию субъективности.

Гваттари подчёркивает, что он не считает пролетариат своего рода системным отходом эпохи промышленного капитализма, который сегодня уходит с арены истории, уступая место новому обществу неокапитализма и постиндустриальной эпохи. Напротив, он уверен, что пролетарская субъективность может и должна обогатить и расширить экологическую перспективу современности. Экософское сознание должно привести к формированию новых союзов, в которых решающую роль будут играть не полярность «левые/правые», но новое рабочее движение, феминизм и экология. Это не подразумевает выработки унифицированной субъективности и всеобщего единомыслия. Цель этих союзов состоит в привлечении разнородных составляющих, что позволит выработать программу-минимум общего действия, подчеркнуть различия между этими составляющими и использовать потенциал каждого из них в некоем дис-сенсусе. Само понятие программы при этом придётся решительно пересмотреть, не оглядываясь больше на информационное программирование, которое слишком часто ведёт к стандартизации. Подводной частью этого айсберга новых союзов, конечно же, является бессознательное во всём его многообразии. Экософия состоит не в том лишь, чтобы найти точки соприкосновения между проблемами городских рабочих, интеллектуалов, кре-

[185]

стьян, чернокожих, индейцев, феминисток и т.п., но в том, чтобы сформировать общество взаимопомощи. Задача сегодняшних политических и профсоюзных активистов состоит не в том, чтобы произносить «правильные» речи, но в том, чтобы работать над созданием групп наподобие «демократии в действии». Не приходится ожидать, что капитализм выработает новую общественную структуру; всё нужно делать самим.

Капиталистическая система, основанная на производстве прибавочной стоимости, и так называемый неолиберализм ведут к разрушению межчеловеческих отношений. Всемирная капиталистическая интеграция со своим мощным инструментарием массового производства субъективности стремятся превратить производителей-потребителей в зомби, безличных, десингуляризованных и серийных. Не стоит рассчитывать на то, что на следующий день после гипотетической всемирной революции возникнет новое общество и сами собой произойдут перемены в повседневной жизни, общественных институтах, коммунальном хозяйстве, политике и международных отношениях. Работать над этими переменами нужно уже сегодня, напоминает Гваттари.

Таким образом, у экософии нет единой ясной и чёткой цели; напротив, экософия имеет своим фундаментальным принципом гетерогенность. Гваттари вспоминает, что в пригороде Сантьяго (Чили) местные активисты профсоюзного движения говорили ему не только о борьбе за права членов профсоюза, но о трудностях безработных, женщин, детей, молодёжи, и принимали активное участие в организации воспитательных и культурных программ, затрагивающих проблемы здоровья, гигиены, экологии и градостроительства. Эти люди, считает Гваттари, преодолели узость традиционно понимаемого рабочего движения и обратились к экософскому типу мышления. В этом же смысле он говорит о триумфе итальянской психиатрии, обращаясь к документальному фильму М. Беллоккьо, в котором рабочие Пармы общаются с психически больными. Разумеется, такое положение дел не может не злить многих профсоюзных лидеров, ведь экософская деятельность требует радикальной переориентации работы профсоюзов и лишает их власти. Профсоюзы, говорит Гваттари, сегодня перестали быть неза-

[186]

висимыми массовыми организациями и фактически находятся в полном подчинении у политических партий «левой» ориентации. Коммунистическое движение старается узаконить такие отношения, объявляя профсоюзы посредствующим звеном между активными революционерами и трудящимися массами. Эту иерархическую схему Гваттари предлагает заменить ризоматической, ветвящейся во всех направлениях и не имеющей руководящего центра.

Гваттари говорит о необходимости интеграции таких инстанций, как политическая партия, профсоюз и общественное движение. Существующее сегодня разделение между этими инстанциями ведёт к нетерпимости по отношению к чужой точке зрения. Профессионал стремится воплотить своё понимание истины в жизнь, вместо того, чтобы заняться коллективным поиском истины во всей её противоречивости и неоднозначности. Это ведёт к догматизму и стереотипным реакциям на перемены в общественной жизни. Функционеры страдают «институциональным неврозом», будучи захвачены машинами формализма и схематизма.

Мировой капитализм стремится охватить всё население планеты. Он одержим настоящим бредом уравнивания субъективностей. Однако в реальности происходит неудержимый рост различий. Социальное, физическое и духовное обнищание нарастает как в богатых странах, так и в странах «третьего мира». К 2020 г. население мира должно составить 8 млрд. человек. В одной только Африке будут жить 3 млрд. человек. Связанные с таким демографическим ростом экологические проблемы не могут быть решены средствами всемирного рынка. Поэтому в будущем следует ожидать развития демократических систем самоуправления. Таким образом, по мысли Гваттари, рабочее движение должно стать движением прежде всего экологическим. При этом рабочее движение должно не раствориться в экологии, но выступить действенной силой, препятствующей механизации и окостенению ризоматической по своей сути экологической системы мышления.

[187]