Глава IV. ДЕЛА - ДО ЗАВТРА!

Среди всех французских писателей я отдаю пальму первенства - как мне

кажется, с полным основанием - Жаку Амио [1], и не только по причине

непосредственности и чистоты его языка - в чем он превосходит всех прочих

авторов, - или упорства в столь длительном труде, или глубоких познаний,

помогших ему передать так удачно мысль и стиль трудного и сложного автора

(ибо меня можно уверить во всем, что угодно, поскольку я ничего не смыслю в

греческом; но я вижу, что на протяжении всего его перевода смысл Плутарха

передан так превосходно и последовательно, что либо Амио в совершенстве

понимал подлинный замысел автора, либо он настолько вжился в мысли Плутарха,

сумел настолько отчетливо усвоить себе его общее умонастроение, что нигде по

крайней мере он не приписывает ему ничего такого, что расходилось бы с ним

или ему противоречило). Но главным образом я ему благодарен за находку и

выбор книги, столь достойной и ценной, чтобы поднести ее в подарок моему

отечеству. Мы, невежды, были бы обречены на прозябание, если бы эта книга не

извлекла нас из тьмы невежества, в которой мы погрязли. Благодаря его труду

мы в настоящее время решаемся и говорить, и писать по-французски; даже дамы

состязаются в этом с магистрами. Амио - это наш молитвенник. Если этому

благодетелю суждено еще жить долгие годы, то я советовал бы ему перевести

Ксенофонта [2]: это занятие более легкое и потому более подходящее его

преклонному возрасту. И потом, мне почему-то кажется, что, хотя он очень

легко и искусно справляется с трудными местами, все же его стиль более верен

себе, когда мысль его течет плавно, без стеснения, не преодолевая

препятствий.

Я только что перечел то место, где Плутарх рассказывает о себе

следующее. Однажды Рустик, слушая в Риме его публичную речь, получил

послание от императора, но не стал вскрывать его, пока речь не была

окончена. Все присутствующие, сообщает Плутарх, очень хвалили выдержку

Рустика [3]. Рассуждая о любопытстве и о том жадном и остром пристрастии к

новостям, которое нередко побуждает нас нетерпеливо и бесцеремонно бросать

все ради того, чтобы побеседовать с новым лицом, или заставляет нас,

пренебрегая долгом вежливости и приличием, тотчас же распечатывать, где бы

мы ни находились, доставленные нам письма, Плутарх имел все основания

одобрить выдержку Рустика; он мог бы кроме того похвалить еще его

благовоспитанность и учтивость: ведь тот не пожелал прерывать течения его

речи. Но я сомневаюсь, можно ли хвалить Рустика за благоразумие, ибо при

неожиданном получении письма, да притом еще от самого императора, легко

могло случиться, что, не распечатав и не прочитав его сразу, он тем самым

навлек бы на себя крупную неприятность.

Прямо противоположен любопытству другой недостаток - беспечность, к

которой я склонен по своему нраву. Я знал многих лиц, беспечность которых

доходила до того, что у них можно было найти в карманах нераспечатанные

письма, полученные за три или четыре дня до того.

Я никогда не распечатываю не только писем, порученных мне для передачи

другим, но и тех, которые случайно попадают мне в руки; и мне бывает

совестно, если, находясь возле какого-нибудь высокопоставленного лица, я

ненароком бросаю взгляд на какую-нибудь строку из важного письма, которое он

читает. Нет человека, который бы меньше, чем я, интересовался чужими делами

и стремился за ними подглядывать.

На памяти наших отцов господин де Бутьер чуть было не потерял Турин

из-за того, что, сидя за ужином в приятной компании, не стал тотчас читать

полученное им донесение об изменах, замышлявшихся в городе, обороной

которого он руководил. Из того же Плутарха [4] я узнал, что Юлий Цезарь

избежал бы смерти, если бы, идучи в сенат в тот день, когда он был убит

заговорщиками, прочел переданную ему записку. Плутарх еще рассказывает о

фиванском тиране Архии, что накануне того дня, когда Пелопид привел в

исполнение свой замысел убить его и вернуть свободу своему отечеству, некий

другой Архий, афинянин, точнейшим образом изложил ему в письме все, что

против него затевалось; но так как это сообщение было передано Архию во

время ужина, то он отложил и не стал распечатывать письмо, произнеся слова,

которые с тех пор вошли в Греции в пословицу: "Дела - до завтра!" [5].

Разумный человек может, на мой взгляд, в интересах других - ради,

например, того, чтобы не нарушить нескромным образом компанию, как это могло

иметь место с Рустиком, или ради того, чтобы не расстроить какое-нибудь

важное дело, - отложить на время ознакомление с сообщаемыми ему новостями;

непростительно делать это ради самого себя или какого-нибудь своего

удовольствия, в особенности если это человек, занимающий высокий пост, и

когда отсрочка делается для того, чтобы не нарушить обед или сон. Ведь

существовало же в древнем Риме за столом так называемое консульское место,

которое считалось самым почетным и предназначалось главным образом для того,

чтобы неожиданно зашедшим лицам было легче и доступнее поговорить с тем, кто

сидел на нем. Это свидетельствует о том, что, находясь за столом, они не

откладывали других дел на "потом" и сразу же узнавали о случившемся.

Однако - договаривая до конца - очень трудно, в особенности когда дело

идет о человеческих поступках, предписать какие-нибудь точные,

продиктованные разумом правила и исключить действие случайности, всегда

сохраняющей свои права в этих делах.