Глава VII. О ПОЧЕТНЫХ НАГРАДАХ

Описывающие жизнь Цезаря Августа [1] отмечают, что в воинском деле он

был поразительно щедр в раздаче даров всем тем, кто этого заслуживал, но

вместе с тем был столь же скуп в раздаче чисто почетных наград. Между тем

сам он получил множество воинских наград от своего дяди [2], еще не успев ни

разу побывать на поле сражения. Хорошей выдумкой, утвердившейся в

большинстве стран мира, было установление некоторых малозначительных и

ничего не стоящих знаков отличия для награждения и почтения добродетели, к

числу которых относятся лавровые, дубовые, миртовые венки, особые виды

одежды, привилегия проезжать на колесницах по городу или ночные шествия с

факелами, право занимать особое место в публичном собрании, прерогатива

носить известные титулы и прозвища, иметь определенные знаки в гербе и тому

подобные вещи. Этот обычай в различных формах был принят у многих народов и

до сих пор остается в силе.

Что касается нас, французов, и некоторых соседних с нами народов, то у

нас для этого введены рыцарские ордена. Это поистине очень хороший и

полезный обычай отмечать заслуги выдающихся и исключительных людей, выделять

и награждать их при помощи пожалований, нисколько не обременяющих общество и

ничего не стоящих государству. Между тем из опыта древних и нашего

собственного известно, что выдающиеся люди больше домогались таких наград,

чем денежных и доходных пожалований; это вполне понятно и имеет веские

основания. Действительно, если к награде, которая должна быть только

почетной, примешиваются другие блага и богатства, то это сочетание вместо

того, чтобы усилить почет, снижает и уменьшает его. Издавна прославленный у

нас орден святого Михаила [3] имел то огромное преимущество, что он не

связан был ни с какими другими благами. Поэтому не было такого чина и

звания, которого дворянство домогалось бы с большим рвением и пылом, чем

этого ордена; не было положения, которое приносило бы больше уважения и

почета, ибо в этом случае добродетель стремилась получить и получала

наиболее подходящую награду, в которой было больше славы, нежели выгоды.

Действительно, все остальные награды не связаны с таким почетом, так как они

даются по самым различным поводам. Деньгами награждают слугу за его заботы,

гонца за его усердие; ими награждают за обучение танцам, фехтованию,

красноречию, а также за самые низменные услуги; оплачивается даже и порок,

как, например, лесть, сводничество, измена; поэтому нет ничего удивительного

в том, что добродетель менее охотно принимает эту избитую монету и стремится

к получению той вполне благородной и почетной награды, которая ей лучше

всего подходит. Август поэтому с полным основанием был более расчетлив и

скуп при раздаче почетных наград, чем обычных, тем более что почет - это не

заурядное явление, а исключительное, так же как и добродетель:

Cul malus est nemo, quis bonus esse potest?.

{Кто может казаться добрым тому, кому никто не кажется злым? [4] (лат.

).}

Желая рекомендовать какого-нибудь человека, не отмечают, что он

заботится о воспитании своих детей, ибо это явление обычное, как бы

похвально оно ни было. Я не думаю, чтобы какой-нибудь спартанец хвастался

своей доблестью, ибо это была добродетель, широко распространенная среди

этого народа; и столь же мало спартанцы склонны были хвастаться своей

верностью и презрением к богатству. Как бы велика ни была добродетель, но

если она вошла в привычку, то не стоит награды, и я даже не уверен, назовем

ли мы ее великой, если она стала обычной.

Так как вся ценность и весь почет этих знаков отличия покоятся на том,

что они присваиваются лишь небольшому числу людей, то широкая раздача их

равносильна сведению их на нет. Если бы даже в наше время было больше людей,

заслуживающих этот орден, чем в прошлые времена, то все же не следовало бы

подрывать его ценность. Я вполне допускаю, что значительно большее число

людей в настоящее время достойно этого ордена, ибо из всех добродетелей

воинская доблесть распространяется с наибольшей быстротой. Существует другая

доблесть - истинная, совершенная и философская, о которой я здесь не говорю

(пользуясь словом "доблесть" в обычном, принятом у нас смысле); она более

значительна, чем воинская доблесть, более полноценна и заключается в

стойкости и силе нашей души, которая с одинаковым презрением относится ко

всем враждебным ей обстоятельствам; эта доблесть всегда себе равна,

неизменна и постоянна, и обычная наша доблесть - лишь очень слабое отражение

ее. Привычка, обычай, воспитание и пример играют огромную роль в укреплении

воинской доблести и содействуют широкому распространению ее, в чем легко

убедиться на опыте наших гражданских войн. И если бы кто-нибудь сумел

объединить нас в настоящее время и направить весь наш народ на одно общее

дело, то вновь могла бы расцвести наша древняя военная слава. Не подлежит

сомнению, что награждение орденом в прежние времена имело в виду не только

это соображение, оно предусматривало и более далекую цель. Присвоение ордена

всегда было награждением не просто лишь доблестного воина, но прославленного

военачальника. Умение повиноваться не заслуживало столь почетной награды.

Для получения ордена в прежние времена требовался более всеобъемлющий

военный опыт; военному человеку надо было обнаружить самые выдающиеся

способности: Neque enim eaedem militares et imperatoriae artes sunt {У

солдата и у полководца не одно и то же искусство [5] (лат. ).}, и, кроме

того, он должен был по своему положению подходить к этому званию. Но если бы

даже оказалось, что в настоящее время найдется гораздо больше людей,

заслуживающих этой награды, чем раньше, то все же я считаю, что не следовало

бы раздавать ее с большей легкостью, и было бы даже предпочтительней не

давать ее всем тем, кто заслужил эту награду, чем навсегда свести на нет -

как это делается у нас - столь полезный обычай. Ни один благородный человек

не сочтет возможным хвалиться тем, что у него есть общего со многими

другими, и те, кто в настоящее время менее заслужил эту награду, делают вид,

будто относятся к ней с пренебрежением, чтобы таким образом стать в ряды

тех, кого обижают слишком частой раздачей этой обесцениваемой таким путем

награды, которая только этим последним и подобает.

Но трудно рассчитывать на то, чтобы, ослабив и уничтожив этот орден,

можно было создать и сделать высоко почетной другую подобную ему награду. В

тот смутный и испорченный век, в какой мы живем, новый, недавно учрежденный

орден [6] с самого же начала будет подточен действием тех же причин, которые

разрушили орден св. Михаила. Чтобы придать этому новому ордену авторитет,

его следовало бы раздавать с величайшей осмотрительностью и в весьма редких

случаях; а между тем в наше бурное время невозможно вести это дело с большой

строгостью, твердо держа его в руках. Кроме того, чтобы оно обрело

популярность, нужно было бы вытравить память о первом ордене и о том

пренебрежении, в которое он впал.

Этот вопрос мог бы послужить темой для рассуждения о доблести и ее

отличии от других добродетелей; но так как Плутарх неоднократно возвращался

к этой теме, я не стану ее касаться и приводить то, что он говорит по этому

поводу. Но стоит отметить, что наш народ выделяет доблесть (vaillance) из

других добродетелей и придает ей первостепенное значение, что явствует уже

из самого ее названия, происходящего от слова "достоинство" (valeur). Равным

образом, когда мы говорим, что такой-то весьма достойный или порядочный

человек в стиле нашего двора или нашего дворянства, то это означает, что

речь идет о храбром, доблестном человеке, то есть мы употребляем это

название в том же смысле, как это принято было в древнем Риме.

Действительно, у римлян самое название "добродетель" (virtus) проистекало от

слова "сила" (то есть храбрость). Военное призвание - самое важное, самое

подходящее и единственное призвание французского дворянства. Весьма

возможно, что первой добродетелью, появившейся среди людей и давшей одним из

них превосходство над другими, и была именно эта самая добродетель, с

помощью которой более сильные и более храбрые приобрели власть над более

слабыми и заняли особое положение: с тех пор за ними сохранилась эта честь и

название.

Однако возможно также, что эти народы, будучи весьма воинственными,

особенно высоко оценили ту из добродетелей, которая была им наиболее близка

и казалась наиболее достойной этого названия. Нечто подобное можно наблюдать

у нас и в другой области: неусыпная забота о целомудрии наших женщин

приводит к тому, что, когда мы говорим "хорошая женщина", "порядочная

женщина", "почтенная и добродетельная женщина", то имеем при этом в виду не

что иное, как "целомудренная женщина", и похоже на то, что, стремясь

заставить женщин быть целомудренными, мы придаем мало значения всем прочим

их добродетелям и готовы простить им любой порок, лишь бы они зато соблюдали

целомудрие.