1.3 УТРАТА ИЗНАЧАЛЬНОГО ЕДИНСТВА И ЗАБВЕНИЕ СЕБЯ: МИФОСОЦИАЛЬНЫЙ АСПЕКТ

И кроме того, смерть - великий повод к тому, 
чтобы мы прекратили свое существование в качестве я: 
благо тем, кто этим поводом воспользуется! 
Артур Шопенгауэр

Теперь перейдем к рассмотрению схожего с зороастрийским, комплексом мифов о дуальных Началах, вернее, о расколе изначального Единства, явившегося причиной появления смерти в мире. Интеркультурный спектр, составляющий данный мифологический комплекс чрезвычайно огромен, поскольку дошел до современного исследователя во многих мифологических и религиозных текстах, известных благодаря изучению культурного наследия как древних, так и современных "примитивных" обществ. Но дуализм в данных мифах представлен в иных по смыслу и содержанию, нежели чем в зороастризме, объектах, и все же вторичен, как правило, по отношению к статусу изначального онтологического Единства. Все возникшие проблемы, связанные с появлением зла и смерти в мире, зациклены на космогоническом акте раскола изначального Единства на креативную пару противоположных Начал: мужское и женское. Разделение Единства на мужское и женское Начала, первую двоицу, становится начальным этапом на пути к инволюционному несовершенству Вселенной. Согласно описанной схеме, смерть становится заключительным звеном в цепи существования множественных объектов и явлений, порожденных креативной двоицей Начал. Таким образом, сама смерть становится необходимым элементом в рассматриваемой картине мира, ограничивает множественность и, более того, способствует возвращению последней к своему истоку - Единству.

Достаточно проблематично интерпретировать такое значение смерти как момента эволюционного восхождения сознания в своей единичности, но скорее как сингармоничнобессознательного перемещения на уровне профаннородовой множественности. Следствием данной онтологической протяженности явления смерти будет характерная для нее подоплека этической релятивности, нашедшей особенно яркое отражение в даосской онтологии, типичной для панкитайского мифа. В книге "Хуайнаньцзы", созданной во II в. до н. э. представлен классический китайский миф о возникновении Вселенной:

"В глубокой древности, когда еще не было ни неба, ни земли, мир представлял собой мрачный, бесформенный хаос. И в этом мраке постепенно появились два великих духа - Инь и Ян, которые с огромным усилием начали упорядочивать мир. Впоследствии Инь и Ян разделились, и установилось восемь главных направлений в пространстве. Дух Ян стал управлять небом, дух Инь - землею. Так был создан наш мир" [1].

Кроме того, Ян (мужское начало) и Инь (женское начало), соединяясь друг с другом, породили все множество вещей, первые из которых были более совершенны, чем каждые из последующих. Собственно, в даосских текстах этот процесс описан как ряд последовательных манифестаций изначального Дао, которое нисколько не умаляется в своем непостижимом совершенстве, незатронутым инволюционным космогоническим актом. В сорок втором параграфе "Дао дэ цзина" говорится:

"Дао рождает одно, одно рождает два, два рождают три, а три рождают все существа. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию" [2].

В контексте подобных мифов наибольший интерес представляет интерпретация и выявление закономерностей на этапах последовательной деградации творимого Универсума, где разделение на два полярных начала, понимаемых как мужское и женское, стало первым шагом на пути к несовершенству, а, следовательно, смерти. Дренекитайский миф, в данном случае, не может служить в качестве такого текста, в котором указывается причина, объясняющая наступление инволюционной деградации, предшествующей появлению смерти в мире. Почему и для чего изначальное ДаоЕдинство порождает дуальную пару начал выявить не представляется возможным. Китайский миф чрезвычайно непроницаем, а даосская онтология, лежащая в его основе, навряд ли поддается углубленному дискурсу. Даосское воззрение на мир просто репрезентирует отраженное в сознании бытие как оно есть, "схваченное" в субъективных переживаниях индивидов с последующей описательной экстраполяцией на архетипическую модель мира, представленную в ее статических и динамических компонентах. Так, в даосской книге "Гуань Инь - цзы", сложившейся около X в., совершенно недвусмысленно обнаруживает себя позиция достаточности констатирования того факта, что смерть наличествует в мире, а задаваться вопросами о причинах ее появления не имеет смысла:

"Смерть в утробе. Смерть в яйце. Хотя мир велик, надежного знания о нем не добудешь. Мир и наше знание о нем - все равно что лезвие меча и рука: пока рука не дотрагивается до меча, она себя не поранит. <…> Вот почему мудрый не устраняет мир, а устраняет знание о нем" [3].

Но, если в древнекитайском мифе причина появившегося в мире несовершенства как бы присутствует и как бы подразумевается, имманентно и неявно себя обнаруживает в процессе развертывания, собственно, феноменального Универсума, то в типологически близком ему тексте японского мифа причина появления смерти определенно персонифицируется, атрибутируется и интерпретируется уже в контексте самого повествования. Текст японского мифа, изложенный в сборнике синтоистского канона "Кодзики", повествует о двух божествах, Идзанаги и Идзанами, брате и сестре - первой божественной чете, сотворившей все сущее. Данный мифологический текст предстает довольно обширным и многоплановым, но в то же время представляет собой важный и интересный объект для настоящего исследования. Для упрощения интерпретации синтоистского мифологического сюжета, представляется продуктивным для удобства рассмотрения целостного текста разделить его на несколько последовательно идущих друг за другом частей. Первая часть, совпадающая с началом предисловия Ясумаро, может быть определена как первичнокосмогоническая и топологическиописательная, в целом, предваряющая "Кодзики":

"1. Я говорю, Ясумаро: В те времена, когда Хаос уже начал сгущаться, еще не были явлены ни Силы, ни Формы, и не было еще ничему Имени, и ни в чем Деяния, кто мог бы тогда познать его образ?

2. Но вот настало впервые разделение Неба - Земли, и три божества совершили почин творения; и раскрылись мужское и женское Начала, и Два Духа стали родоначальниками всех вещей.

3. И вошел Он во мрак, и выступил на свет; когда Он омыл глаза, солнце и луна пролили свой блеск; и поплыл Он, и погрузился в воды моря; и когда Он омывал свое тело, возникли небесные и земные божества.

4. Великое Начало - отдаленно и темно, и только на основе первоначальных учений познаем мы те времена, когда зачата была суша и порождены острова. Первоначало - далеко и скрыто, и только опираясь на былых мудрецов, мы проникаем в те времена, когда порождены были боги и поставлены люди" [4].

Сказитель Ясумаро рассказывает о Великом Начале, о первом этапе творения, апеллируя к авторитету былых мудрецов, сохранивших и передавших знания по линии преемственности, бывшие, повидимому, предметом откровения во время Оно. В самом тексте первичнокосмогонической части мифа пока еще не ощущается той предельной мифологизации события, которая последует сразу же за вступлением Ясумаро. Хотя, как говорит последний, остается неведомым и недоступным для кого бы то ни было познание истоков бытия, лежащих в основе процесса Вселенского разделения. Если сопоставить самое начало из вступления Ясумаро к "Кодзики" с китайским мифом о феноменальной репликации Дао, то станет очевидной их онтологическая параллельность. Смысловые архетипы китайского мифа и первой половины вышеуказанного фрагмента текста японского мифа описывают событие непосредственного знания, знания о событии Знания. Здесь Знание становится самоосознанием и возвращается только через внутренний опыт. Цель же настоящего исследования гораздо более скромная, она заключается в рефлексивной фиксации доступных векторных интенций к текстовым интерпретациям вторичных и последующих этапов - следствий, производных от "момента" развертывания изначальной точки (бинду), вмещающей в себя Вселенную. Следствия эти в отрефлексированной форме наполняют языковое пространство мифа и репрезентируются в этносоциальном контексте, визуализированном в облике архетипических культурных героев, в данном случае, Идзанаги и Идзанами.

До того как "раскрылись мужское и женское Начала", в тексте упоминаются три божества, совершивших почин творения, т. е. предшествовавших Идзанаги и Идзанами. Эти божества первыми возникли из Хаоса. Но они не стали культурными героями, поскольку еще слабо дифференцированы по отношению к Хаосу, частью в нем, но уже и вне него. В этой зависшей релятивности данной божественной троицы по отношению к социуму, обусловленной их виртуальной космогонической функцией, лишний раз подчеркивается непостижимость Великого Начала. В первой главе первого свитка "Кодзики" так говорится о трех первых божествах: "Эти три бога явились каждый сам по себе и не дали себя увидеть" [5]. В буквальном переводе: "Сокрыв [свой] облик". Такэда Юкити интерпретировал это место как "Растворившись, сокрылись между небом и землей" [6]. Закономерно, что социокультурный статус первых трех божеств, явившихся по отдельности, независимо друг от друга и не породивших потомства, своего продолжения в социуме, достаточно невысок в синтоистском пантеоне в сравнении с изначальной божественной парой - Идзанами и Идзанаги. О значимости последнего говорится во вступлении Ясумаро, во фрагменте первой части, обозначенном как топологическиописательный: "И вошел Он во мрак, и выступил на свет; когда Он омыл глаза, солнце и луна пролили свой блеск; и поплыл Он, и погрузился в воды моря; и когда Он омывал свое тело, возникли небесные и земные божества" (цит. выше). Деяния бога Идзанаги в его союзе с богиней Идзанами раскрывают топологию их вначале совместного, а, затем раздельного пути, на котором появляется смерть как следствие дуального взаимодействия и противодействия.

Но еще до появления смерти в данном мифологическом сюжете следующей части текста мифа соответствующей вторичнокосмогоническому этапу, повествуется о совершении креативной ошибки, отражающей событие утраты Знания, приведшего к несовершенству мира. После того как возникли брат и сестра, Идзанагино ками - Бог, влекущий к себе и Идзанамино ками - Богиня, влекущая к себе, небесные боги поручили им заняться сотворением мира:

"Тут все небесные боги своим повелением двум богам - Идзанагино микото и Идзанамино микото: "Закончите дело с этой носящейся [по морским волнам] землей и превратите ее в твердь", - молвив, драгоценное копье им пожаловав, так поручили. Потому оба бога, ступив на Небесный Плавучий мост, то драгоценное копье погрузили, и, вращая его, хлюпхлюп - месили [морскую] воду, и когда вытащили [его], вода, капавшая с кончика копья, сгустившись, стала островом. Это Оногородзима - Сам Собой Сгустившейся остров.

На этот остров [они] спустились с небес, воздвигли небесный столб, возвели просторные покои. Тут спросил [Идзанаги] богиню Идзанамино микото, свою младшую сестру: "Как устроено твое тело?"; и когда так спросил - "Мое тело рослоросло, а есть одно место, что так и не выросло", - ответила. Тут бог Идзанагино микото произнес: "Мое тело рослоросло, а есть одно место, что слишком выросло. Потому, думаю я, то место, что у меня на теле слишком выросло, вставить в то место, что у тебя на теле не выросло, и родить страну. Ну как, родим?" Когда так произнес, богиня Идзанамино микото "Это будет хорошо!" - ответила.

Тут бог Идзанагино микото произнес: "Если так, я и ты, обойдя вокруг этого небесного столба, супружески соединимся", - так произнес. Так условившись, тут же: "Ты справа навстречу обходи, я слева навстречу обойду", - произнес, и когда, условившись, стали обходить, богиня Идзанамино микото первой: "Поистине, прекрасный юноша!" - сказала, а после нее бог Идзанагино микото: "Поистине, прекрасная девушка!" - сказал, и после того, как каждый сказал, [бог Идзанаги] своей младшей сестре возвестил: "Нехорошо женщине говорить первой", - так возвестил. И все же начали [они] брачное дело, и дитя, что родили, [было] дитяпиявка. Это дитя посадили в тростниковую лодку и пустили плыть.

За ним АвасимаПенный остров родили. И его тоже за дитя не сочли" [7].

После того как Хаос начал сгущаться и появились сокрытые и явленные божества, последние - божественная пара Идзанаги и Идзанами, совершается творение по повелению первых сокрытых богов. Созидается земля, устанавливается небесный столб - архетипическая ось мира. Далее, посредством совершения ритуала обхождения вокруг столба и произнесения слов приветствия, происходит соединение двух Великих Начал, символизирующее первый супружеский акт. Но, в то время как Идзанами и Идзанаги обращаются друг к другу со словами приветствия, допускается ошибка в выполняемом действе: Идзанами первой произносит речь, обращенную к Идзанаги. Хотя и пришлось богине выслушать от ее будущего супруга слова упрека в свой адрес за неподобающее женщине стремление к первенству, "все же начали [они] брачное дело", говорится в тексте. И вот результат этого соединения: дети, которые родились первыми, принесли в мир несовершенство, воплощенное в виде уродливого потомства. Дитяпиявка и АвасимаПенный остров стали изгоями. Первый опыт креативной феноменализации оказался неудачным. Идзанаги и Идзанами вынуждены искать решение сложившейся проблемы. Они обращаются за советом и помощью к небесным богам. Этот момент знаменует собой начало третьей части текста мифа, в которой описывается этап исправления допущенной ошибки и уже вторичная репродукция феноменального мира, попытка возвращения утраченного сакрального порядка. В целом, события, представленные в третьей части текста мифа, можно рассматривать как события, совершаемые ради восстановления Знания:

"Тут два бога, посоветовавшись, сказали: "Дети, что сейчас родили мы, нехороши. Нужно изложить это перед небесными богами", - так сказали, и вот, вместе поднялись [на Равнину Высокого Неба] и испросили указания небесных богов. Тут небесные боги, произведя магическое действо, изъявили свою волю: "Потому нехороши [были дети], что женщина первой говорила. Снова спуститесь и заново скажите", - так изъявили.

И вот тогда, спустились обратно и снова, как раньше, обошли тот небесный столб. Тут бог Идзанагино микото, первым: "Поистине, прекрасная девушка!" - произнес, после него богиня Идзанамино микото, жена: "Поистине, прекрасный юноша!" - произнесла. И когда, так произнеся, соединились, дитя, которое родили, [был] остров Авадзинохоносавакэ" [8].

После того как были порождены острова и закончено рождение страны, появились боги - покровители природных стихий: ветра, деревьев, моря, гор, равнин и. т. д. Всего четырнадцать островов и тридцать пять богов совместно произвели на свет Идзанаги и Идзанами. Но, один из богов, рожденных Идзанами, что называется "вышел ей боком". Хинокагуцутино ками - БогДух Светящегося Огня при рождении опалил лоно своей матери, после чего ее одолел тяжкий недуг: "Изза того, что это дитя родили, опалилось лоно [богини Идзанами], и она слегла в болезни" [9]. И далее: "богиня Идзанамино ками, изза того что родила бога огня, после всего этого, удалилась" [10]. Куда удалилась Идзанами? Из последующего текста мифа явствует, что она удалилась в страну мертвых, т. е. умерла. Событием смерти БогиниМатери завершается третья часть текста мифа, номинально представленная смыслом восстановления утраченного Знания, только лишь частично восполняемого и процессом теогеорепродукции описанных феноменов. Следующая и последняя часть фрагмента "Кодзики", повествующая о взаимоотношениях Идзанаги и Идзанами, репрезентирует последний этап их совместного пути в инфернальном топосе, на котором происходит окончательное расставание божественной пары. После этого, Идзанами навсегда остается в стране мертвых; теперь ее функцией становится уничтожение жизни, она олицетворяет собой смерть, которая насыщается поглощением созданных ее бывшим супругом Идзанаги, существ. Бог Идзанаги вынужден самостоятельно продолжать репродуцировать живые объекты мира, среди которых особенное место отведено людям, дабы противостоять в своем вечнообновляющемся биосоциальном теле напору хтонического начала. В то же время, в данном фрагменте текста явно прослеживается инициирующий характер смерти, пытающейся оказать наиболее интенсивное воздействие на Идзанаги в период его нисхождения в подземный мир. Джозеф Кэмпбелл указал на это событие: "Сдвинувшись лишь на шаг от созидательной сферы всеотца Идзанаки в область уничтожения, Идзанами пыталась защитить своего братамужа. Когда он увидел больше, чем мог выдержать, он потерял свое неведение смерти, но, по причине своей величественной воли к жизни, опустил, словно волшебный камень, ту оберегающую завесу, которую все мы с тех пор удерживаем, отделяя свои глаза от зрелища могилы" [11].

Так ошибка, допущенная при начале сотворения феноменального мира, стала причиной появившегося несовершенства, а последнее - смерти. В Идзанами, Великой Матери всех существ, впервые отразилась утрата Знания, за что она и поплатилась своей жизнью. Идзанами, мифологический оператор, посредством которого смерть явилась в мир, своей функцией Великой Матери трансформировала ноуменальные структуры в феноменальные, множила объекты феноменального мира. Смерть становится ограничителем множества в данной мифологической картине. Более того, смерть здесь не просто отрицание жизни, но логическое завершение тупикового пути "упорядочивания" мира, совершаемого с клеймом утраты Знания. Утрачивается Знание, согласно тексту мифа из "Кодзики", нарушением порядка выполняемого ритуала, о достаточно высокой степени значимости которого в японском обществе, свидетельствует многое. Сакральное Знание утрачивается в результате забвения своего Истока - Абсолютной Реальности. Тот, кто забывает себя, вновь и вновь погружается в пучину рождений и смертей. Мирча Элиаде, изучая сакральные тексты различных традиций, сделал важное замечание по этому поводу: ""забвение" ассоциируется со смертью, - подчеркивал он, - и, наоборот, "пробуждение", возвращение памяти является необходимым условием бессмертия" [12]. Совершенным считается только помнящий себя, или же вспомнивший все свои предыдущие состояния, осознавший и исправивший их. Обретший память расстается с забвением, которое, в свою очередь, является и причиной и следствием совершаемой ошибки. Мотив утраты Знания, связанный с допущением ошибки, приводящей к несовершенству, и как следствие этого, к событию смерти и, затем, новому рождению, состояний, бесконечно сменяющих друг друга на этапах пути нисхождения по лестнице инволюционной деградации, имеет широкое распространение во многих онтологиях мифоэпического жанра. Данному мотиву утраты сакрального Знания, допущенному обычной эмпирической констатацией существующего миропорядка, противопоставляется обратная схема обретения Знания через восстановление памяти, пресекающей забвение, Знания, исправляющего когдато допущенную во время Оно ошибку индивидуального или же вселенскоуниверсального плана, что напрямую зависит от мировоззренческого контекста тех или иных культур [13]. Исправление ошибки устраняет несовершенство, а, следовательно, тотально сворачивает любые антиномии бытия, тем самым, пресекая наступление смерти и, разумеется, нового рождения; пелена майи (иллюзии) спадает, обретший Знание возвращается к Великому Истоку, Ноумену, в котором аннигилируется феноменальное существование мира и поглощается сам искатель Знания.

В контексте настоящего рассуждения допустимо будет упомянуть, что мотив обретения Знания через воспоминание (анамнезис) занимает центральное место в доктрине Платона, учение которого стало "краеугольным камнем" интеллектуальной культуры всей последующей европейской философии. Исходя из платоновского учения об идеальных сущностях, находящего свое единственно разумное онтологическое обоснование только в связи с представлениями великого афинянина о метемпсихозе, Альбин, платоник, живший во II в. н. э., в своем изложении основ философии Платона, писал о возможности возвращения к Знанию путем припоминания следующее: "…душа должна быть бессмертной, если научение есть припоминание; а к мысли о том, что научение есть припоминание, можно прийти на основе того, что научение не может осуществляться иначе, как через припоминание некогда узнанного. В самом деле, если мы составляем общее понятие, исходя из общих свойств отдельных вещей, как можем мы перебрать все отдельные вещи, которых бесконечно много? Или как [постигнем общее] из рассмотрения немногих? Никак, поскольку в этом случае неизбежны ошибки; тому пример - "суждение только обладающее дыханием есть живое существо". И самое главное, как могли бы существовать понятия? Итак, мы в порядке припоминания мыслим на основе крохотных проблесков, по некоторым отдельным признакам припоминания, о чем давно знаем, но что забыли по воплощении" [14]. У самого Платона в диалоге "Федон", обнаруживается указание Сократа относительно связи между забвением и необходимостью новых рождений, а, следовательно, смертей. В качестве примера здесь приводится небольшой фрагмент беседы между Сократом и Симмием. Речь первого начинает фрагмент текста:

И если, узнав однажды, мы уже не забываем, то всякий раз мы должны рождаться, владея этим знанием, и хранить его до конца жизни. Ведь что такое "знать"? Приобрести знание и уже не терять его. А под забвением, если я не ошибаюсь, Симмий, мы понимаем утрату знания.

Нет, Сократ, ты нисколько не ошибаешься, - сказал Симмий.

Но если, рождаясь, мы теряем то, чем владели до рождения, а потом с помощью чувств восстанавливаем прежние знания, тогда, по - моему, "познавать" означает восстанавливать знание, уже тебе принадлежавшее. И, называя это "припоминанием", мы бы, пожалуй, употребили правильное слово.

- Совершенно верно [15].

Необходимо отметить, что возвращение к жизни по Платону, понимаемая им как череда следующих одно за другим воплощений в различных телах вечной индивидуальной души, так же как и подразумеваемый уход из жизни, связанный с расставанием души с временным телом, обусловлено забвением. Следовательно, забвение амбивалентно по отношению к рождению и смерти или, иначе говоря, состояния рождения и смерти релятивны сами по себе в силу своей принадлежности к миру феноменов. Поскольку идеи, как и онтологически реконструированное в неоплатонизме понятие Единого, содержат в себе и внефеноменальный и феноменальный смысл, постольку же состояния рождения и смерти, оставаясь на феноменальном уровне, тем не менее, имеют функцию протагонистов Реальности. Состояния перехода первичны по отношению ко всему остальному (иные явления, физическое бытие объектов и тел), однако, в своем приближении к миру идей, видятся как иллюзорные, благодаря их обусловленности забвением. В данном контексте забвение есть неведение себя, забвение Знания, забвение своей истинной сущности: "Здесь речь идет не о забвении прошлых существований - то есть суммы личного опыта, личностной "истории", а о забвении истины сверхличной и вечной, каковой являются идеи. Философский anamnesis не восстанавливает воспоминание о событиях, происшедших в предыдущих существованиях, он воссоздает истины, структуры реальности" [16].

Возвращение к Знанию, или Абсолютной Реальности, находящейся за пределами времени и пространства и, более того, объемлющей их собой, к тому вечному изначальному состоянию Покоя, имманентного и трансцендентного миру, становится возможным благодаря игнорированию исторического времени как атрибута профанного знания, которое спроецировано вовне искаженным восприятием Реальности [17].

Панкультурные мотивы утраты совершенства изначального состояния в результате космогонической трансформации монистического Начала в дуальную пару мужского и женского Начал, забвения сакрального Знания, приводящее к смерти, и сохранение априорной возможности обратного пути по направлению к предвечному Центру, на котором смерть преодолевается, имеют широкое распространение в мифологических текстах, зачастую, инкорпорированных в те или иные сюжетные линии эпических, фольклорных и религиозных повествований. В. Н. Топоров отмечал по поводу значимости данных архетипических мотивов космогонической реверсии в социальной сфере следующее: "Будучи подобием вселенной, человек - один из элементов космологической схемы (если в самом мифе, в самых началах повествования, человек как действующее лицо еще отсутствует, тем не менее, уже подразумевается его подготовка к выходу на сцену мира; таким образом, космогония проявляется сквозь призму антропогонии, получает объяснение и наделяется смыслом, проецируясь через последнюю. - А. Польский). Сфера социального, структура и механизм деятельности человеческого общества ("мезокосма") также определяется с точки зрения мифопоэтического сознания в большой степени космологическими принципами и аналогиями, которые являются фактически внутренними характеристиками социума - в то время как профанический уровень жизни человека не входит в систему высших ценностей мифопоэтического сознания. Только в сакрализованном мире существуют и известны правила его организации, структура пространства и времени… Лишь с оформлением социальных институтов, свойственных данному коллективу, и с появлением особой культурной традиции (началом "исторической эпохи") можно говорить о материале, осознаваемом не как космологический и уже не перерабатываемом космогоническими мифами. Но и за пределами "мифопоэтической эпохи" космологическое мировоззрение и совокупность выработанных в его пределах операционных приемов продолжает оказывать сильное влияние на способ интерпретации собственно не космологического материала, сохраняет значение образца и модели. Космогонические представления и космологические мифы в значительной степени предопределили структуру и форму других мифов, трактующих вопросы происхождения, причинности и т. п. (этиологические мифы и др.), и многие фольклорные жанры (предание, легенда, сага, меморат и т. п.)" [18]. Так создается цепь взаимосвязанных смыслов по типу неоплатоновской эманации: начинается первым звеном космогонического события, происходящего в мифическое время с локализацией в "центре мира", затем, постепенно смещаясь (воплощаясь) на периферию по мере удаления от "осевого времени" Вселенной. Реляция смыслов определяется архетипическими соотношениями дихотомий: центр - периферия, начало - продолжение, вечное - временное, мифическое - историческое и, наконец, всеобъемлющее сакральное - профанное, в котором Знание обнаруживает себя, утрачивается во временном забвении и, затем, вновь обретается. Смерть, возникающая в результате утраты Знания, появляется как следствие обнаружившегося несовершенства гдето и всегда на пограничных этапах в центре указанных дихотомий. Мотив обретения сакрального Знания путем припоминания является общим для многих духовных традиций телеологическим обоснованием преодоления смерти. Наиболее тщательно возможность возвращения к Знанию в себе и признание неотвратимости наступления этой возможности, которая совершенно необходима для продолжения традиции духовной преемственности, разработана и представлена в текстах и практиках реализации индийского религиознофилософского наследия. От текстов эпического жанра, таких как, например, "Победа Горокхо" [19], где представлен канонический среди бенгальских натхов сюжет освобождения от неминуемой смерти Минонатха в результате спровоцированного Горокхонатхом, посредством жестов и символов, события постепенного возвращения к Знанию, до элитарных адвайтических писаний, повсюду данный мотив проходит красной нитью в контексте всех индийских даршан относительно истины Освобождения. Так, в трактате Бхартрихари "Вакьяпадия", - отмечает переводчик и исследователь текстов адвайта-веданты Н. В. Исаева, санскритский термин "pratyabhijna означает "узнавание": это своего рода "воспоминание", "припоминание", восстановление какогото важного знания, которое с самого начала латентно присутствует в сознании адепта, но с помощью специальных приемов должно быть "вызвано", "извлечено" наружу, чтобы стать, наконец, явным. Оказавшись "припомненным", такое знание способно вдруг явить свою сущность, представ перед адептом как высшая реальность, как нечто, приближающее его к высшему Брахману" [20]. Познание Брахмана или Абсолютной Реальности совершается и завершается в акте слияния познающего, объекта познания и самого процесса познания, это состояние понимается как переживание абсолютного и вечного Знания, в свете которого смерть видится столь же иллюзорной, как и весь феноменальный мир, в котором она себя являет.