КРИЗИС ИНДУСТРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ

МАРКСИЗМ

И неОСОЦИАЛИзМ.

Неолиберализм.

ВВЕДЕНИЕ

Всякое введение предвосхищает в извест-

ной степени все исследование в смысле

постановки основных проблем и указания

методов их решения. То, чего хочет ав-

тор, должно быть сразу ясно читателю.

Насколько он может добиться желанного

результата и решения поставленных про-

блем -- это будет видно в конце исследования.

Основная проблема этой работы есть кризис совре-

менной индустриальной культуры. Историки, философы,

публицисты и даже романисты так много говорили о

<кризисах>, что это слово, пожалуй, и надоело. Но с этим

ничего не поделаешь: войны и революции тоже надоели.

но мы живем в период войн и революций. И таких войн

и революций раньше никогда не было: прежние были

национальными, эти стали интернациональными и миро-

выми. Мы живем в период мирового кризиса. Проблема

современности понятна каждому: современный человек

живет в состоянии страха, неуверенности, тревоги, поли-

тической вражды, недоверия, шпионажа, предательства и

доносов, организованной лжи и лицемерия. Над всем

этим висит страх войны, в основе которого лежит не

национальный конфликт, а идеологическое разделение

мира на две половины, можно даже сказать на два мира.

Идеологическая холодная война уже ведется, о ней свиде-

тельствует в сущности любое заседание ООН; при этом

все стараются только о том, как бы она не превратилась в

горячую войну, маленький очаг которой уже существует*.

Трагизм нашей эпохи определяется не противоречием

между странами, нациями, континентами или между во-

181

стоком и западом, как говорят иногда, а между двумя

правовыми и социологическими системами: системой

либерального демократического правового государ-

ства и системой тоталитарного коллективистическо-

го полицейского государства. Обе системы интернаци-

ональны и рассматривают свою основную идею, как

мировую миссию.

Каждая система имеет своих готовых к борьбе сто-

ронников внутри каждой страны и каждого народа. Вер-

тикальная трещина, разделяющая мир, проходит внутри

государств, народов, общества, школы, университетов,

рабочих синдикатов, даже внутри семьи и в родственных

отношениях. Она проходит через всю систему культуры и

через всю систему ценностей.

Совершенно неправильно понимать современный кон-

фликт, как столкновение капитализма и социализма. Мы

переживаем мировую гражданскую войну, но вовсе не

такую, какую представлял себе Маркс и Ленин. Чтобы

представить себе истинное разделение этих двух миров,

нужно исходить из самой существенной противополож-

ности, какая только существует для человеческого духа: из

противоположности свободы и подчинения. Поэтому мы

и начали свой анализ современного положения с проти-

воположности демократической свободы и коммунисти-

ческой диктатуры. Демократическая свобода сама по себе

вовсе не означает капитализма, а диктатура вовсе не

совпадает с социализмом. Демократия не только не со-

ставляет монополии капитализма, но, по мнению многих

социалистов, принадлежит к существенным признакам

истинного социализма, о чем свидетельствует самое слово

<социал-демократия>. Уже потому социализм не означает

одной стороны в этом конфликте, что существуют два

социализма, лежащие по обе стороны мировой трещины.

Как же возникло это разделение нашей индустриаль-

ной культуры на два враждебных мира? По существу

индустриальная культура представляет некоторое един-

ство и охватывает весь мир своим торговым оборотом,

своими путями сообщения, своими методами обработки

сырья, своей единой техникой и наукой. Но прежде всего

что такое вообще индустриальная культура? Анализ все-

го, что в ней есть доброго и злого, представляет первую

проблему нашего исследования. Необходимо почувство-

вать совершенную новизну того исторического явления,

которое мы называем индустриализмом. Для этого нуж-

но иметь перед глазами изумительную статистику, на

182

которую в свое время обратил внимание Зомбарт: с VI

века до 1800 года, т. е. в течение 12 веков (1200 лет)

население Европы оставалось приблизительно равным и

никогда не превосходило 180 миллионов. Но с 1800-

1914 г., т. е. немного больше, чем в одно столетие,

оно поднимается со 180 до 460 миллионов! Изу-

мительный контраст этих двух цифр был по справедливо-

сти оценен Ортега-и-Гассетом*, а затем и Ясперсом, при-

чем оба сделали его исходным пунктом для своего диаг-

ноза современности. В три поколения человечество раз-

множилось невероятно. И этот статистический рост объ-

емлет не только Европу, но весь мир, и стремительно

развивается далее. Население земного шара было в

1800 г. приблизительно 850 миллионов; в настоящее вре-

мя (перед войной) оно достигало 1800 миллионов, т. е.

более чем удвоилось. Биологически это означает умень-

шение смертности и, следовательно, чрезвычайное улуч-

шение условий существования, и прежде всего сущест-

вования масс. Гигиена и комфорт увеличили значительно

среднюю продолжительность жизни и подняли уровень

быта, standart of life**, среднего массового человека.

Достаточно вспомнить для сравнения жалкую гигиену

Версаля и блестящую эпоху Людовиков XIV и XV. В 1820

г. в Париже не было и десяти ванн в частных домах. А в

настоящее время в США почти каждый средний рабочий

имеет ванну, а многие еще и автомобиль. Массы в Запад-

ной Европе и Америке могут удовлетворять потребности

и желания, которые раньше считались недоступной рос-

кошью и были исключительной привилегией аристокра-

тического меньшинства. Дистанция в различиях жиз-

ненного уровня между богатым меньшинством и бедным

большинством значительно сократилась в сравнении с

той, которая существовала в течение 12 предшествова-

вших веков. Все это отчасти уничтожает поэзию прекрас-

ного прошлого и опровергает слоганы*** массовой нище-

ты и сверхчеловеческой роскоши капиталистов. Теория

обнищания пролетариата Маркса совершенно не опра-

вдалась на опыте. Как раз для широких масс <капита-

лизм> был особенно благоприятен (если не считать пер-

вых моментов индустриализации). Он был наименее бла-

гоприятен для интеллигенции, для духовной элиты, кото-

рая не производила материальных благ и не управляла

производством.

Каковы же причины этой огромной перемены, этой

<мутации>, начавшейся с 19 века, этого удивительного

183

<скачка>, совершенно противоречащего идее постепенной

эволюции? Что новое здесь появилось, чтобы так изме-

нить условия жизни? Ответ ясен: это точная наука

(математическое естествознание и биология) и научная

техника, это научные открытия, на которых построен

индустриализм. А кроме того и прежде всего, это

рациональная организация права и государства, это либе-

ральное правовое демократическое государство, обеспе-

чивающее личную безопасность и свободу, без которой

нет творчества и изобретения и науки.

Чтобы лучше оценить парадокс этого скачка, полную

трансформацию индивидуальной и социальной, внешней

и внутренней жизни, изменение ее ритма и стиля; чтобы

измерить пропасть, отделяющую нас от 20-ти предшеству-

ющих веков, - нужно вспомнить наших отцов, детство

нашего старшего поколения, которое еще прикасалось к

двум различным эпохам. Мы еще помним мир без элект-

ричества, без телефона, без радио, без кинематографа, без

авиации и даже без автомобиля; мы еще помним кероси-

новые лампы и транспорт на лошадях, и всю ту патриар-

хальную жизнь, которая приближает нас не только к

средневековой, но даже к античной цивилизации. Вооб-

разите себе Сократа, внезапно перенесенного в Англию

или Францию 18 века; он быстро и легко ориентировался

бы в этой жизни: те же методы работы, те же ткачи, та

же навигация на парусах, те же лампы (немного усовер-

шенствованные), те же колесницы, называемые теперь

колясками, те же конные ристания, называемые скачка-

ми. Что могло бы удивить его, это разве только огнест-

рельное оружие и книгопечатание. А в остальном ему

оставалось бы выучить английский язык и познакомиться

с катехизисом англиканской церкви, и он мог бы продол-

жать свои диалоги в салонах Лондона'. Но перенесите

Сократа или Апостола Павла в современный Нью-Йорк,

Лондон, или Париж, и вы тотчас ощутите невероятную

дистанцию веков.

То что есть абсолютно нового и что в сущности

противополагает современную культуру всем предшест-

вующим культурам и векам это индустриальная ор-

ганизация общества, построенная на научной технике.

Теория эволюции здесь конечно неприменима, это оче-

видная <революция>. Экономисты, социологи и филосо-

' Остроумное сравнение М. Everet Dean Martin. The conHict of the

Individual and the Mass in the Modern World. New York. 1932.

184

фы называют это явление индустриальной рево-

люцией. Все исходят из этого понятия. Оно стало об-

щим местом, началом социального анализа. Все же эта

революция произошла не сразу: 1. в 1769 г. была изоб-

ретена паровая машина James Watt, и началось употреб-

ление угля (первого хлеба индустрии); 2. в 1880-е годы

появление электричества (второго хлеба индустрии); по-

явление динамо и индустриальная рационализация Тэй-

лора (с 1890 г.), а затем изобретение двигателя внутрен-

него сгорания, возможность построения автомобиля и

авиации; 3. сейчас происходит как бы новая индустриаль-

ная революция: освобождение атомной энергии, резуль-

таты которой - разрушительные или созидательные --

еще невозможно предвидеть. Ритм индустриальной

трансформации все усиливается.

В результате этого огромного изменения и улучшения

жизни, в силу новой техники и организации, огромные

массы народонаселения были брошены в историю и та-

ким образом возникла проблема индустриальной эпохи:

организация масс для рациональной продукции на ос-

новах новейших технических изобретений. Бесконечно

сложный образ нашей эпохи можно выразить в следу-

ющей формуле: массы, которые пользуются техническим

аппаратом и которые использованы техническим аппара-

том. Преимущества и недостатки такой формы цивилиза-

ции выступают сразу: технический аппарат дает матери-

альную мощь и повышает уровень жизни, но теряется

индивидуальная свобода и понижается духовная куль-

тура. Отсюда как из центра должен начинаться анализ

современной культуры. Прежде всего технический аппа-

рат есть вместе с тем властный бюрократический ап-

парат, который организует и подчиняет себе массы. Ин-

дустриальная организация есть одновременно техника

машинизма и техника управления. В тоталитарных стра-

нах то и другое называется просто <аппаратом>. Совер-

шенно очевидно, что этот <аппарат> (действительный

Левиафан Гоббса)* может подавлять индивидуальную

свободу. Кроме того, массовая психология установила,

что толпа, как и организованная масса, способна погло-

щать и растворять в себе личность, личную способность

к самостоятельному мышлению и критическому сужде-

нию. Но масса не существует без вождя, который господ-

ствует при помощи аппарата. Нетрудно предвидеть, ка-

ким характером нужно обладать, чтобы занять домини-

рующее место в индустриальном аппарате. Нужно быть

185

<реалистом>, уважающим только факты, быть челове-

ком, не затрудняющим себя моральным соображением, и

обладать способностью интуитивно схватывать все воз-

можности, которые заключаются в данной ситуации, и

тотчас ими воспользоваться. Шпенглер предвидел такой

режим масс и вождей и видел в нем <Закат Европы>,

возвращение к древнему <цезаризму>. Духовная культура

грозит исчезнуть в массовой цивилизации: массовый че-

ловек требует прежде всего удовлетворения материаль-

ных потребностей и развлечений (panern et circeneses)* и

этого прежде всего ждет от индустриального аппарата.

<Экономический материализм> не есть философская ис-

тина, а прежде всего психологический симптом эпохи.

Такова мировая тенденция индустриальной цивилиза-

ции. Она одинаково проявляется в Европе, в Америке и в

Азии, в демократиях и в тоталитарных государствах,

везде, где существуют массы, включенные в индустриаль-

ный аппарат, который можно назвать <массивным ин-

дустриализмом>. Везде возникает одна и та же проблема:

как организовать массу, как осуществлять индустриали-

зацию, не уничтожая человеческой свободы и индивиду-

альной личности, как сочетать <дирижизм> с правами

человека? Здесь возможны два решения: или личность

всецело подчиняется аппарату, личность народная и

индивидуальная всецело используется аппаратом - или,

напротив, индивидуальная и народная личность стре-

мится сохранить свободу и подчинить себе аппарат. Но

это второе решение, которое хочет сочетать организо-

ванную индустрию со свободами и правами личности, в

сущности еще не найдено, ибо либеральное государство

с его правовыми учреждениями не предвидело структу-

ры индустриального аппарата и вторжения масс; оно

имело в виду лишь свободно мыслящего человека, со-

знательную свободную личность, а не массового робо-

та, управляемого вождями. Поэтому в демократиях угро-

за властного <технократического> аппарата борется с

демократической свободой, с автономией личности, ко-

торая еще сильна и утверждает, что ей принадлежит

будущее.

Мы дали здесь социологическое описание современ-

ного индустриализма. Его образ всем знаком и доступен.

Но это лишь ставит проблему дальнейшего исследова-

186

ния. Социология нераздельно связана с коллективной

психологией, поэтому настоящее углубление и анализ

положения требует психологического исследования. Но-

вый психологический метод построен на соотношении

сознания и б ессознательног о, а также двух уста-

новок сознания: экстравертированной и интро-

вер тирован но и**. Открытия современной психологии

во многом помогли нам уяснить основные конфликты

современной ситуации. Индустриальная цивилизация

есть явление новое и недавнее, к которому коллективно-

бессознательное, хранящее в себе в сокровенном виде

тысячелетний опыт, не может легко приспособиться.

Патриархальная традиция, которую оно в себе хранит,

стоит в явном противоречии с новым духом рациональ-

ной техники. Рациональное сознание восстает против

бессознательных содержаний души, связанных с рели-

гиозными чувствами, с образами фантазии, с древними

символами и мифами, с архаическими обычаями. К

этому исходному противопоставлению сознания и бес-

сознательного нужно присоединить другую фундамен-

тальную противоположность: экстравертирован-

ной установки сознания, иначе говоря такой, при ко-

торой сознание направлено вовне, на внешний мир

объектов, - и такой, при котором оно направлено

вовнутрь, в самого себя, в глубину собственной души;

последняя установка и называется интровер тиро-

ванной. Это противопоставление Юнг кладет в основу

своего учения о характерах. Существуют характеры лю-

дей, даже исторических эпох и целых культур, которые

можно определить, как <интровертированные>: такова

например культура Индии или средневековой Европы.

Наша эпоха существенно <экстравертирована>, ориен-

тирована на внешний мир. Точная наука и техника со-

средоточивают всю энергию сознания на исследовании

внешнего мира и на овладении его объектами, как сре-

дствами практического действия. Человек, строящий тех-

нический аппарат, должен быть экстравертированным

типом, так же как тот, кто управляет бюрократическим

аппаратом и организует массы. Такой тип человека не

интересуется в сущности внутренней психической жизнью,

он не знает и не чувствует бессознательных содержаний

души и вообще забывает, что у него есть душа. Такова

доминирующая психология нашей эпохи, которая строит

и ведет нашу цивилизацию, цивилизацию без души.

В ней теряется все то, что связано с бессознательным

187

и его основными проявлениями, как то игра фантазии,

образы и эмоции искусства и религии, всей той <бо-

жественной комедии>, которая вырастает из глубины

нашего духа. В конце концов исчезает вообще ирра-

циональное, непостижимое, таинственное, во всех его

аспектах, космических и духовных; иррациональное, ко-

торое выходит за пределы небольшой рациональной

зоны, которую освещает наше сознание и которая со-

ставляет поле действия нашей цивилизации и ее аппа-

ратов.

Замечательный социальный философ Макс Вебер пред-

видел, что будет означать эта потеря: <мир лишился своего

очарования (своих чар) - исчезли маги, мистики, филосо-

фы... ученый объясняет до конца космические феномены по

законам разума и числовых соотношений>. И другую по-

терю, другую опасность предвидел Макс Вебер: он боится,

как бы индивидуум не исчез в бюрократическом аппарате,

свобода - в рациональной экономике и личность - в

режиме масс. (Это было написано до 1914.) Он говорит

здесь об антиномии, о диалектике, о <диалоге человека со

своими собственными чудовищными созданиями>.

Девятнадцатый век был веком развития индивидуали-

зма. Богатство индивидуальной личности делало науч-

ные открытия, создавало философию, искусство, музыку,

поэзию. Это был век блестящего расцвета личности, о

котором Гете мог сказать:

<Hochstes Gluck derErdenkinder

Sei doch die Personlichkeit!>*

Но двадцатый век выступает с протестом против ин-

дивидуализма: это век коллективизма, эпоха массового

человека. Возникают две опасности для индивидуальной

личности: во-первых, массовая психология растворяет

всякое личное рациональное сознание в коллективно-бес-

сознательном. Это обезличение проявляется во время ве-

ликого движения и восстания масс. Оно развивается при

помощи пропаганды, которая пользуется комплексами

коллективно-бессознательного. Другое обезличение и обе-

днение индивидуальности происходит посредством край-

ней специализации, которая обычно называется професси-

ональной деформацией. Она развивает обычно какую-

нибудь одну функцию сознания, при подавлении всех

остальных. Такое подавление существенных душевных

функций вызывает социальную ненависть и производит

188

неврозы личности. Рабство подавленных душевных функ-

ций Юнг называет неизлечимой раной современной души.

Мы стоим здесь перед таким противоречием: узкая специ-

ализация, которая выгодна и необходима с точки зрения

технической и экономической, является невыносимой и

опасной с точки зрения личной и психической. Но то, что

разрушает личность, не может быть справедливым и мо-

ральным. Вот где вырастает центральная тема нашего

исследования. Индивидуальная личность угрожаема с

двух сторон: массовая психология ее растворяет и рацио-

нальная техника ее деформирует. Коллективная мания

проистекает из первого источника, а личные неврозы из

второго.

Может показаться странным, что личность растворя-

ется в массовой психологии, иначе говоря, в коллективно-

бессознательном, когда основой всей нашей цивилизации

является рациональное сознание (наука и техника). Но

это объясняется следующим образом: когда бессозна-

тельные содержания души отодвинуты, подавлены, забы-

ты, они тем не менее продолжают существовать и дей-

ствовать независимо от сознания, не подчиняясь никаким

его указаниям и никакой обработке. И вот, как свидетель-

ствует интересное наблюдение современной психологии,

внутренний мир этих бессознательных глубин души воз-

вращается к примитивным, инфантильным, архаическим

содержаниям. На внезапное вторжение рационального

технического разума коллективно-бессознательное реаги-

рует посредством пробуждения атавистических и вар-

варских инстинктов. Из глубочайших слоев бессознатель-

ного как бы выходят на поверхность доисторические

чудовища, или появляется <неандертальский человек>.

Получается варварство, вооруженное научной техникой,

или <вторичное варварство>, по выражению итальянс-

кого философа истории Вико. Это странное явление мож-

но себе представить в художественном образе <марсиан>

Уэльса, прилетевших на землю, или в образе гориллы,

вооруженной атомной бомбой.

Но эту характеристику эпохи, как особой рациональ-

но-сознательной установки, соединенной с бессознатель-

ным содержанием, отодвинутым в подполье, и с экстра-

вертированной направленностью на внешний мир - на-

до еще дополнить другими психическими признаками,

определяющими характер еще точнее и конкретнее. Для

этого мы берем четыре основных функции сознания, ко-

торые определяют характерологию Юнга: 1. мышление,

189

2. ощущение, 3. чувствование и 4. интуиция'. При помощи

такого различения мы можем установить, что функции

ощущения и интуиции доминируют в человеке современ-

ной индустриальной эпохи. Ощущение является источни-

ком нашего внешнего опыта, констатирования фактов,

восприятия реальности, основой <эмпирического реализ-

ма> (Канта). Интуиция есть инстинктивное угадыва-

ние, предчувствие, иррациональное открытие возмож-

ностей, сокрытых в каждой данной реальной ситуации.

Она всегда ищет выхода из каждого данного положения,

нового пути, способного увеличить витальную мощь, и

находит его не посредством расчета, а посредством ин-

стинкта возможного и невозможного.

Все технические открытия, которые часто опережа-

ют точное знание, были сделаны посредством эмпиричес-

кого наблюдения фактов и интуиции возможностей, ко-

торые можно из них извлечь. Для создания аппарата, для

управления им и для организации масс и их ведения

необходим специальный характер, который определяется

доминирующими функциями экстравертированной инту-

иции и экстравертированного ощущения. Вот психологи-

ческие типы, которые доминируют в нашу эпоху. Два

противоположных типа: интровертированных лю-

дей мысли и чувства - признаются бесполезными, да-

же вредными; но к ним относятся ученые, философы,

поэты, люди искусства и религии. Полезными и не-

обходимыми для управления массами и <аппаратом>

признаются техники, инженеры, предприниматели, ор-

ганизаторы, политики, демагоги и диктаторы. Все эти

люди должны прежде всего ощущать реальность и иметь

интуицию возможностей, быть <реалистами> в этом смы-

сле, и это особенно необходимо для <вождей>. Доста-

точно прочесть характеристику инту и т ивно-экс-

т р авертирова иного типа, которую дает Юнг, чтобы

тотчас узнать хорошо знакомый современный образ:

постоянное искание новых возможностей, отвращение

к признанным ценностям, имморализм, презрение к бли-

жним, к их обычаям, идеям, традициям. Такой человек

' В различении этих четырех функций нет ничего парадоксального:

мышление и ощущение хороню знакомы в философии со времен Пла-

тона и Канта: <чувствование> означает способность чувствовать цен-

ность, означает суждение о ценности (как это установлено Максом

Шелером и всею философиею ценности). И толькой <интуиция>, как

функция особого рода имеет специальное значение у Юнга и составляет

его особую заслугу.

190

всецело одержим теми возможностями, тою мощью,

которую он видит и ищет, - это его судьба и его

единственная мораль. Его мышление и чувствование ото-

двинуты в бессознательное, часто упрощены, грубы и

примитивны. Прочтите Макиавелли и вы увидите тотчас,

что он требует для своего властителя и вождя (II Principe)

интуитивно-экстравертированного характера, и прежде

всего отсутствия <сердца>, чувства. <Лев> и <лисица>*

являются точными символами для выражения такой пси-

хологии.

Не следует забывать, что эти две функции - ощуще-

ние и интуиция - у нас общи с животными и с первобыт-

ным человеком, у которых они достигают даже некото-

рого совершенства. Вот почему они доминируют в психо-

логии масс и их вождей: эти функции стоят ближе к

бессознательному, чем две другие. Ни массы, ни их вож-

ди не нуждаются в свободной мысли, в критическом

научном незаинтересованном исследовании, независимом

от всякого практического применения. Вождь выбирает

посредством интуиции ту <идеологию>, которая может

ему наилучшим образом служить, и декретирует мысль,

которая должна ее защищать и обосновывать. При этом

ученые и ученики боятся самостоятельно мыслить. Вся их

мысль направлена на защиту предписанной идеологии.

Однако точная наука еще существует, поскольку она не-

обходима для развития техники и для надобностей ин-

женеров. Напротив, <чувствование> в сущности больше

не нужно: технический аппарат не имеет <сердца> и ап-

парат власти отбрасывает всякую сентиментальность.

Изыскание возможностей и технических средств не выно-

сит того, чтобы чувство отбрасывало многие из этих

средств, как недопустимые (например, ложь и преступле-

ние). <Логика сердца>* гораздо- более стеснительна для

вождей и политиков, чем логика разума; к последней еще

приходится прибегать и ее соблюдать в технических вы-

числениях.

Таким образом, функция чувствования, кото-

рую Паскаль называл <логикой сердца>, есть наиболее

не нужная функция для современного аппарата техничес-

кой организации масс, а потому и наиболее пренебрега-

емая. И однако это есть самая возвышенная и ценная

функция нашего духа, ибо она есть моральная функция,

она чувствует ценности и превращает их в обязан-

ности и запреты, в <категорический императив>. Кант

утверждает за нею первенство, примат. Вытеснение, ре-

191

грессия этой функции означает, что все мистические за-

преты и императивы, которые охраняют и защищают

священные ценности духовной культуры, уничтожены. И

тогда атавизмы примитивных инстинктов, более не по-

давляемых. поднимаются на поверхность. Нищие думал,

что уничтожение всяких священных табу и категоричес-

ких императивов приведет к появлению <сверхчеловека>,

на самом деле оно вызывает к жизни <человека из подпо-

лья> Достоевского, или <белокурую бестию>. Террор,

который появляется в современной цивилизации, покоит-

ся на огромной технической мощи организованных масс

и их вождей, воодушевленных моралью варваров или

злых обезьян. Функция, для которой Кант требовал <при-

мата>, занимает последнее место в современной цивили-

зации. Не нужно забывать, что две функции сознания:

мышление и чувство ценностей являются функциями

<аристократическими>, функциями элиты, весьма мало

доступными для масс: психология этих последних всегда

определялась отсутствием логической мысли. Но

<логика сердца> есть качество еще более редкое. Уметь

правильно судить о ценностях, уважать и признавать их

иерархию есть как раз то, что называется мудростью,

как ее признавал и учил Сократ; это есть познание более

ценное, как он думал, чем познание природы, или, по

слову Канта, истина более драгоценная, чем всякая мате-

матическая очевидность. Объективное суждение,

как научное, так и моральное, есть как раз то, чего всего

более недостает массе и ее вождям, ибо вожди должны

прежде всего и главным образом считаться с массовой

психологией. Здесь объективное суждение заменяется сло-

ганами, <идеологиями>, пропагандой, подражанием, вну-

шением. Все это - наилучшее средство управлять мас-

совым человеком, избегая вместе с тем пробуждать в нем

самостоятельное индивидуальное сознание и способность

критического суждения'.

' В настоящем социально-психологическом анализе индустриализма

использованы исследования автора по массовой психологии, поручен-

ные ему проф. К. Г. Юнгом. Они были опубликованы в бюллетенях

<Action et Persec>. Geneve, № 16-19. 1940 1943 r. prof. Vycheslavzeff

<Psychologie des masses>. Проф. Б. Петров в своей книге <Философская

нищета марксизма> многое берет из того психоанализа индустриализ-

ма. который там дан (см., напр., стр. I IS--119. 168- 169 и др.). По тема

его книги другая: она исследует миросозерцание марксизма, а не кризис

современного индустриализма, который, впрочем, кратко намечен в его

последней главе.

192

Человечество, конечно, чувствует недостатки и пороки

индустриального режима жизни. Но средства, которые

оно до сих пор предлагало для устранения этого зла,

оказались совершенно ложными. Фундаментальной

ошибкой нашего времени было искать это зло в так

называемом капитализме. Но дело в том, что это зло

как раз увеличилось и обострилось в тех странах, кото-

рые уничтожили капиталистический режим и либераль-

ную демократию, в которой этот режим развивался. Ос-

новное зло остается тем же самым в капитализме и в

коммунизме, только в этом последнем оно значительно

усугубилось. Основное зло капитализма состоит в том,

что он есть потенциальный коммунизм; напротив, в ком-

мунизме дурно именно то, что он есть завершенный

капитализм, управляемый единым трестом государствен-

ных капиталистов, бесконечно увеличивших свой капитал

и свою власть. У современного человека есть вполне

верное чувство чего-то невыносимого в <капитализме>,

чего-то угрожающего всей его личности, но это совсем не

проистекает из частной собственности, или из личной

инициативы, или из индивидуальной свободы, -- на са-

мом деле человек страдает от массивного индуст-

риализма и от той психической трансформации, кото-

рую он производит. Бомбардировка капитализма социа-

листическими слоганами не попадает в центральное зло.

Социализм продолжает массивную индустриализацию и

увеличивает связанное с нею зло разрушением личных

свобод, которые еще соблюдались в капиталистическом

режиме.

Необходимо осознать и уточнить основную тенден-

цию индустриализма, чтобы попять то состояние духа.

которое производит эта концентрация коллективной пси-

хической энергии, брошенной в одном определенном на-

правлении. Сущность всеобъемлющего индустриализма

выражается в принципе рационального использования

всех сил природы и человека для производства матери-

альных благ. Но использовать - значит все присваивать

себе в качестве средств, все рассматривать как средство.

Единственный вопрос, который при этом ставится, есть

следующий: какими средствами это может быть достиг-

нуто? Такова проблема каждой создающейся машины,

каждого изобретения, всей техники вообще. Но техника,

точно так же, как и точная наука, совершенно индиф-

193

ферентна к конечным целям, к последнему смыслу жизни.

Она одинаково может вести к спасению или к гибели. И

мы еще не знаем, к чему в конце концов приведет раз-

ложение атома.

Тот, кто всецело занят добыванием и накоплением

денежных средств, обычно не ставит вопроса, для ка-

кой цели он их накопляет. Для делового человека, для

business man, для реалиста, этот вопрос представляется

совершенно излишним; нужно быть <идеалистом>, чтобы

поставить вопрос, может ли богатство рассматриваться

как высшая цель. Техника и <аппарат> представляют

собою гигантскую мобилизацию средств для неизвестных

целей. Сократовский вопрос: <чего ради> все это? не

ставится никогда. Научно-техническое сознание есть то-

лько комбинирование законов причинности, которые мо-

гут быть использованы для любых целей. Мощь тех-

ническая, мощь организованной массы вот то, что

вдохновляет массивный индустриализм. Техническая ра-

ционализация использует и рассматривает всё как средст-

во; аппарат, который организует массу посредством раз-

деления труда, посредством дифференциации строго

определенных специальных функций, рассматривает каж-

дый индивидуум исключительно как средство и не может

действовать иначе. Каждый вождь, директор, управля-

ющий аппаратом действует так, что индивидуальная лич-

ность остается для него всегда только средством, никогда

<целью в себе>. Так он действует, поскольку он остается

техником, реалистом, обслуживающим индустриальный

аппарат. Абсолютная ценность человеческой личности

здесь признается столь же мало, как и другие духовные и

священные ценности. Функция оценки отодвинута, вытес-

нена из сознания, подчинена другим целям. Самые воз-

вышенные функции человеческого духа, функция мышле-

ния и функция чувствования, тоже рассматриваются и

используются, как простые средства, предназначен-

ные служить аппарату, служить массам и их вождям.

Идеологи должны служить пропаганде, создавая и отста-

ивая основную <идеологию>, нужную для власти; эта

психологическая техника, как и всякая другая, имеет свое

особое и важное место в аппарате. Деятели науки и

искусства признаются лишь постольку, поскольку они

способны выполнять этот <социальный заказ>. Таким

образом, психическая энергия масс и вождей, иначе гово-

ря, всего индустриального аппарата, одержима <комп-

лексом власти>.

194

Дух и стиль современного индустриализма в своем

единстве был однажды иллюстрирован и показан в до-

кументальном фильме, который изображал три различ-

ных фабрики и три дня работы в них: это была капитали-

стическая фабрика, коммунистическая фабрика и, наконец,

образцовая американская тюрьма. Везде можно было

наблюдать одно и то же: одну и ту же дисциплину, один

и тот же порядок труда, одно и то же подчинение с тою

только разницей, что в капиталистической фабрике было

немного больше свободы, в образцовой тюрьме больше

комфорта и гигиены, а в коммунистической фабрике

ни комфорта, ни свободы, ни гигиены. Такова тенденция

индустриальной цивилизации. Мы дали ее психоанализ.

Теперь необходимо ответить на вопрос: как из нее воз-

никает марксизм? 1. Марксизм, по его же собствен-

ному утверждению, есть <надстройка над экономическим

фундаментом>, иначе говоря, он есть идеология индуст-

риализма. Все определяется <орудиями производства>.

Вся история человечества есть история орудий производ-

ства. Все это свидетельствует о чисто экстравертирован-

ной установке сознания. Оно направлено на овладение

природой, на овладение материей посредством ее изуче-

ния, на обработку материи, на материальную продук-

цию. Отсюда <материализм>, и притом практический,

экономический, но вместе с тем и метафизический, утвер-

ждающий, что сущность всего есть материя, что <в мире

не существует ничего, кроме материи> (Ленин)*. С фило-

софской точки зрения это означает, что главным источни-

ком познания является внешний опыт, а внутренний опыт

не вызывает интереса и подвергается забвению. С фило-

софской точки зрения такое миросозерцание не представ-

ляет никакого интереса, но для индустриальной идеоло-

гии оно весьма пригодно и удобно. 2. Марксизм есть

вид коллективизма, утверждающий, что основной зада-

чей является индустриальная организация масс. Индиви-

дуальная личность не представляет для него большого

интереса, он обращается к массовому человеку и утверж-

дает, что личное благо всегда и во всем должно уступать

место общему благу. Личность должна всегда подчинять-

ся коллективу. Сталин определяет, например, мужество,

как <умение подчинять свою волю воле коллектива>.

Таким образом нет никакого <мужества> в том, кто смеет

высказать индивидуальное мнение, восстающее против

195

коллективного. В этом смысле наибольшее <мужество>

обнаружили те, которые на показательных процессах воз-

водили на себя явно ложные обвинения, подчиняя свою

волю воле коллектива, поскольку этому последнему бы-

ло полезно их осудить. 3. Марксизм есть имморализм,

или, точнее сказать, мораль с отрицательным знаком.

Мы видели, что индустриальная и материалистическая

установка сознания не нуждается ни в какой <логике

сердца>, ни в каких моральных запретах и императивах.

Ленин дает такое определение морали марксизма: <нас,

большевиков, упрекают в отсутствии морали. Это невер-

но. У нас есть мораль, которая гораздо выше буржуаз-

ной. В основе ее лежат не откровения несуществующего

Бога, а реальности классовой борьбы. Хорошо все то, что

помогает делу коммунистической революции, плохо все

то, что ей мешает>. Нужно признать, что такая мораль

вполне последовательно вытекает из Коммунистического

манифеста. Она сводится к принципу <цель оправдывает

средства> и <если Бога нет, то все позволено>. 4. И р-

религиозность марксизма или, точнее сказать, ре-

лигия с отрицательным знаком. Трудно иначе определить

ту острую ненависть, которую Ленин питает к Богу и

религиозным чувствам. Соответственные места много

раз цитировались (напр., религия как <труположство>).

Однажды он пишет на полях логики Гегеля, которого,

конечно, уважал: <боженьки захотел, негодяй!>* Ясно,

конечно, что изучая внешний мир и наблюдая материю,

мы не можем найти никакого Бога: Бога нельзя увидеть

ни в микроскоп, ни в телескоп. Однако догматическая

метафизика марксизма усваивает все признаки и весь

фанатизм религиозной догмы: она преследует еретиков и

утверждает незыблемость своих принципов, при необык-

новенной гибкости, часто даже противоречивости своей

тактики, своей <генеральной линии>. Основное миросозе-

рцание марксизма отличается необычайной простотой и

доступностью для масс: существует только материя, и

она развивается. В этом состоит все объяснение мира,

человека и истории. Это миросозерцание следует отнести

к 70-м годам прошлого столетия. С диалектикой Гегеля

оно не имеет собственно ничего общего. Маркс сам при-

знал в своем введении к <Капиталу>, что он <лишь кокет-

ничал диалектикой Гегеля>**. Но эта <развивающаяся

материя> удобна для массового сознания, обработанного

индустриализмом. Один комсомолец так объяснял труд-

ности Диамата: все очень просто Бога нет и человек

196

произошел от обезьяны. Материя становится Абсолютом

и вступает на место Божества. Вместо Бога-Отца, творя-

щего мир, получается Великая-Матерь - материя, рож-

дающая все существующее, потому что все вообще раз-

вивается из нее.

Последний вопрос, к которому мы должны обратить-

ся в этом введении, состоит в следующем: каким образом

из единой индустриальной цивилизации, которую мы

здесь пытались предварительно описать и анализировать,

могло возникнуть глубочайшее противопоставление двух

идеологий, двух путей мысли и жизни, двух разрешений

трагического конфликта современности? Это раздвоение

и разделение объясняется тем, что каждый тезис марксиз-

ма, от первого до последнего, имеет перед собою ан-

титезис противоположного миросозерцания, противопо-

ложной этики и религии, исходящей из идеи свободы

личности, свободы духа (<где Дух Господень - там

свобода>, и <к свободе призваны вы. братья>)*. Во имя

этого принципа отрицается прежде всего тоталитарная

диктатура марксизма и утверждается свободная правовая

демократия. С этого противопоставления мы начали на-

ше исследование. Эта противоположность лежит на по-

верхности современной мировой жизни. Но она углубля-

ется до последних основ права, справедливости, морали,

психологии, религии и метафизики. Так. массовому чело-

веку и культу вождей противостоит индивидуальная лич-

ность и критическое суждение; коллективизму противосто-

ит персонализм; обезличению противостоит воспитание к

личной самостоятельности (<Erziehung zum Selbst>

Pestalozzi -вместо Enlselbstung)**; морали <цель опра-

вдывает средства> -- противостоит мораль: <дурные сре-

дства осуждают и дискредитируют цель>; в метафизи-

ке -- материализму противостоит критическая онтоло-

гия, утверждающая множество ступеней бытия, из кото-

рых материя есть лишь первая и низшая ступень; и

наконец, последняя и глубочайшая противоположность

выражается в утверждении: <нет ничего святого> -

и <существует нечто святое>. Совершенно ясно. что

между этими двумя утверждениями невозможен никакой

синтез, они исключают друг друга и между ними при-

ходится выбирать. Но здесь мы приходим к последней

глубине духа, ибо <святость>, <святыня> есть основ-

197

ная категория религии, основное переживание мистичес-

кого чувства.

Единая индустриальная культура несет в себе это

разделение потому, что в ней содержится противоречие

организованной индустрии и человеческой личности. Это

есть антиномия, которую предстоит решить современ-

ному человеку, и мы имеем здесь два противоположных

решения, которые нам предстоит в дальнейшем рассмот-

реть. Мы утверждаем, что марксизм и обоснованный на

нем <коммунизм> дает решение неправильное и в конце

концов неприемлемое для человека. Под это решение он

подводит <научный> фундамент и под наукой, состав-

ляющей этот фундамент, он разумеет политическую эко-

номию. Поэтому критика марксизма должна начинаться

с его экономического фундамента, который составляет

сущность <экономического материализма>. Это тем бо-

лее важно, что Марксизм-Ленинизм всецело воспринима-

ет экономическое учение Маркса. А именно такой марк-

сизм действует в мире и угрожает миру, а не кабинетный

марксизм отдельных социальных мыслителей, желающих

во что бы то ни стало сохранить верность хотя бы

<молодому Марксу>.

Отдел первый

МАРКСИЗМ

Глава первая

ТРУДОВАЯ ТЕОРИЯ ЦЕННОСТИ

уществует мнение, что Маркс был вели-

ким ученым, который что-то новое от-

крыл и этим открытием осчастливил на-

родные массы. В какой же области науки

лежат творческие заслуги Маркса?

Основатель <научного социализма> и

<экономического материализма> каза-

лось бы должен доказать свою творческую силу и ориги-

нальность прежде всего в сфере науки социальной, и в

частности в сфере экономики. И вот приходится ска-

зать, что ни одна почти из экономических теорий Маркса

не является его открытием и ни одна из них не оправда-

лась на опыте и не удержалась в современной экономи-

ческой науке и современной социологии. Мы покажем это

на двух его фундаментальных теориях: на теории тру-

довой ценности* и на теории прибавочной цен-

ности. Обе они тесно связаны, и Маркс думает, что

первая обосновывает вторую. Теория трудовой ценности

всецело заимствована у буржуазного экономиста-класси-

ка Адама Смита и у Рикардо, она давно подвергнута

критике и признана в настоящее время совершенно несо-

стоятельной. Основная идея этой теории состоит в том,

что меновая ценность вещи определяется исключительно

количеством затраченного на нее труда.

В ежедневной жизни мы сталкиваемся с вопросом: что

определяет цену вещи, цену товара? почему одна вещь

дорога, а другая дешева? что является мерилом дорого-

визны и дешевизны? Вопрос этот фундаментален для

социальной экономики, ибо он лежит в основе обмена,

а без обмена не может существовать разделение труда и

взаимодействие людей, составляющие содержание социа-

льной жизни.

199

Проблема эта не проста и уже давно заинтриговывает

научную любознательность. Обмен предполагает рав-

ноценность обмениваемых вещей (ибо никто не об-

меняет дорогую вещь на дешевую). При всем различии

они в чем-то равны. Но как можно признать равными

столь различные вещи, как кусок камня и кусок хлеба, как

золотую монету и живую лошадь? Ответ Маркса: это

таинственное равенство есть равенство затрачен-

ного труда. Ценность есть кристаллизованный труд.

Равная ценность вещей означает равное количество вло-

женного в них труда.

Естественно, встает возражение: но возможен ведь

бесполезный труд, бессмысленный труд (<сизифова рабо-

та>), рукопись графомана, бездарная поэма - в нее

может быть вложен огромный труд, не создающий ника-

ких ценностей? На это Маркс отвечает так: конечно, труд

предполагается такой, который производит полез-

ности, т. е. потребительные ценности, - не бесполез-

ный труд'.

Это немаловажная предпосылка: ведь она означает не

более и не менее как то, что существует ценный и нецен-

ный труд и что ценность труда определяется полез-

ностью произведенной вещи, а вовсе не затратой труда.

Мы сразу встречаемся здесь с другим понятием ценности,

которое было установлено до Маркса, с которым он

должен был считаться и которому предстояло сыграть

большую роль в экономической науке: это понятие п о -

л езност и, или потребительной ценности^. Не

оно ли является в конце концов последним критерием

ценности вещей и товаров? Многие экономисты именно

так и думают.

Классики политической экономии, Адам Смит и Рика-

рдо, считают тоже, конечно, полезность (способность

удовлетворять потребности, способность быть объектом

человеческого интереса) первоосновой всякой экономи-

ческой ценности: но такое понятие ценности недостаточ-

но: для понимания экономических процессов обмена не-

обходимо еще ввести понятие меновой ценности.

Так возникает у них классическое противопоставление

<потребительной ценности> и <меновой ценности>. По-

требительная ценность (полезность) воздуха, воды, со-

' Marx. Kapital 1. Bd. 4 Aufl. 8. Все цитаты далее по этому изданию

с указанием тома и страницы*.

^ Т. е. ценности вещи в смысле ее годности для удовлетворения

потребностей человека, для потребления.

200

лнечного света - может быть огромной, тогда как их

меновая ценность может оставаться бесконечно ма-

лой или никакой. Прудон называет это <основным эко-

номическим противоречием>. И Маркс всецело воприни-

мает это классическое противопоставление'.

Но если потребительная ценность (полезность) совсем

не совпадает с меновой ценностью и часто даже ей обрат-

но пропорциональна, то что же определяет эту <меновую

ценность>, эту цену товара? Ответ Адама Смита и Рикар-

до гласит: ценность определяется количеством затраты

труда.

Маркс всецело следует за <буржуазными экономиста-

ми>: <То общее, в силу чего можно обменивать товары,

есть их ценность, их меновая ценность>**. Она определя-

ется количеством затраченного труда. Но что означает

количественное измерение труда? Оно означает измере-

ние труда исключительно его продолжительностью во

времени (Zeitdauer, Arbeitszeit), т. е. количеством часов,

дней, <трудодней>, без всякого внимания к качественным

различиям труда и к его формам: <продукты труда...

редуцируются все вместе к одинаковой человеческой ра-

боте, к абстрактной человеческой работе>. Товары суть

<только сгустки безразличной человеческой работы, т. е.

затраты человеческой рабочей силы без всякого вни-

мания к форме этой затраты>. За основу берется

средняя работа, не та или другая индивидуальная (более

или менее интенсивная), но <обыкновенная средняя обще-

ственная рабочая сила>. Таким образом Маркс приходит

к результату: <как ценности, все товары суть только

определенные массы сгущенного рабочего времени> -

<кристаллы этой общественной субстанции, т. е. труда>г.

При этом труд понимается чисто материалистически, как

физиологическая затрата рабочей силы, как <расходова-

ние> (Verausgabung) человеческого мозга, мускулов, нер-

вов, рук и проч.>. Идея какого-либо <одухотворения>

труда в материализме Маркса, конечно, отсутствует.

Однако такое обезличение и обескачествование имеет

свои границы: Маркс не мог не заметить, что существует

' Потребительная ценность без меновой - это воздух, вода. девст-

венная почва и т.д. (Кап. 1, 17)*.

' Кап. 1, 4, 5. 6. Конечно, говорит Маркс, в цене товаров заключена

не только работа, но и материя природы (Naturstoff), или. по слову

William Petty: труд есть их отец и земля их мать, однако в определении

ценности играет роль только фактор труда***.

' Ibid. 13. 10****.

201

квалифицированный труд, что труд электротехника

или чертежника качественно отличается от труда земле-

копа. От этого затруднения он весьма быстро попытался

отделаться посредством замечания, что всякая квалифи-

цированная работа (Komplizierte Arbeit) сводится здесь

для измерения к простой средней работе, она есть

<помноженная простая работа>* и ее цена устанавливает-

ся. следовательно, пропорционально посредством просто-

го умножения количества средней работы'.

Но что такое эта простая средняя работа? Ее ведь

вовсе не существует нигде, это бесплодная абстракция.

Какую работу и чью работу мы должны взять за единицу

измерения? Уж если искать такую единицу труда, то это

должна быть самая примитивная, низшая работа, но

спрашивается: какая именно? Означает ли такого рода

измерение, что один <трудодень> электротехника оцени-

вается как пять <трудодней> землекопа? Но тогда почему

именно брать за единицу работу землекопа, а не углеко-

па, или грузчика, или кочегара, или земледельца? Это

остается абсолютно произвольным, как произвольным

остается и все помножение. На какое число должны мы

помножить работу углекопа или даже электротехника,

чтобы получить ценность трудового дня Эдиссона? Ясно,

что здесь не существует никакого объективного критерия

измерения.

В этом пункте теория Маркса терпит свое первое, а в

сущности и окончательное крушение, и это в силу другого,

еще более решающего соображения. В самом деле: один

<трудодень> электротехника объявляется равноценным

пяти <трудодням> землекопа; но на каком основании?

ведь ценность, как провозгласил Маркс, определяется

исключительно продолжительностью труда независи-

мо от его формы, а потому все трудодни должны

быть принципиально равноценны! Если же они оценива-

ются различно, то, следовательно, существует совсем

другой качественный принцип оценки, оценивающий

труд по его плодам, по ценности тех продуктов, которые

он производит, а вовсе не по количеству затраченного

временит

Сталин всячески подчеркивает различие квалифициро-

ванного и неквалифицированного труда. Тарифные став-

' Ibid. II.

'~ В советской Конституции сказано: <Каждый по своим способ-

ностям. Каждому по его трудам>. Но способности качественно различ-

ны и труд качественно различен и не сводим к количеству.

202

ки должны соответствовать этому различию. Они от-

правляются от прожиточного минимума, определяющего

вознаграждение за низшие формы труда и увеличивают

эту сумму для высших квалифицированных форм труда:

по усмотрению государства-работодателя <нельзя тер-

петь, чтобы машинист на ж.-д. транспорте получал сто-

лько же, сколько переписчик>. Сталин отрицает всякую

<левацкую уравниловку> (Сталин. Вопросы ленинизма).

И в этом он вполне нрав, но этим самым отрицается

и вся трудовая теория ценности, измеряющая последнюю

исключительно продолжительностью труда <независимо

от формы>. Это и есть недопустимая <левацкая

уравниловка>.

Отсюда постоянный пересмотр тарифных ставок. На-

пример, в 1928 году на первом месте по уровню зарплаты

стояла полиграфическая промышленность (т. е. все виды

печатной техники), а в 1931 году на первое место выдви-

гается машиностроение. Что это значит? А это значит,

что ценность труда определяется вовсе не по его количе-

ству, а по качеству его продукта, по спросу и потреб-

ности. В 1928 году была потребность в пропаганде, в 1931

году явилась потребность в машинах.

Всякий квалифицированный труд с очевидностью по-

казывает нам, что ценность труда и его продукта зависит

совершенно не от числа часов и дней. Труд дантиста,

хирурга, вообще врача, или труд адвоката, судьи, пол-

ководца, организатора - тем более ценен, чем скорее он

заканчивается. Вообще существует огромная область тру-

да, не стоящая ни в каком соотношении с продолжитель-

ностью во времени и с количеством затраты <мускульной

энергии>'. Трудовая теория в сущности никогда не могла

объяснить, почему квалифицированный труд имеет более

высокую меновую ценность. Единственный верный ответ

дает принцип конкуренции: количество конкурирую-

щих предложений при простом труде гораздо больше,

чем при квалифицированном. Никакого другого объясне-

ния Маркс в сущности не мог придумать; ссылаясь на

' Замечательно, что Маркс избегает термина <квалифицированная

работа>, т. е. качественно различная, качественно высшая работа (от

слова quale - качество). И предпочитает говорить о <более сложной>

работе и о <помноженной простой работе>, как будто дело идет о

како-м-то сложении и умножении, т. е. о чисто количественном крите-

рии. Работа настройщика роялей есть весьма простая работа, но она

требует особого качества, а именно абсолютного слуха. И это качество

не получается ни при каком <умножении простой работы>.

203

неизвестного американского экономиста, он утверждает:

<конкуренция определяет, сколько дней простого (не

квалифицированного) труда содержатся в одном дне

сложного (квалифицированного) труда>* (см. <Нищета

философии>. Штуттг. 1895. Стр. 26). Неумолимая диалек-

тика принуждает к полному отказу от трудовой теории

ценности и приводит к совершенно иному принципу:

ценность разнокачественного труда и его разнокачествен-

ного продукта определяется соотношением спроса и

предложения. Таков истинный принцип меновой цен-

ности, ибо обмен совершается посредством спроса и

предложения и необходимо предполагает разнокачест-

венность груда и его продукта. С этим принципом спроса

и предложения мы многократно будем встречаться в

дальнейшем.

Что существует большая область меновых ценностей,

не имеющих отношения ни к какому количеству труда,

это давно было замечено экономистами. Такова, напри-

мер, различная ценность метра земли в центре города и

в дешевом квартале, - или различная ценность частей

мяса, или различная ценность вина из того или другого

виноградника: такова же, с другой стороны, одинаковая

ценность хлеба на плодородном участке и на бесплодном,

хотя количество труда, потребного для обработки, будет

совершенно различным (Charles Gide).

Уже классическая политическая экономия знала, что

трудовой масштаб применим далеко не ко всем ценно-

стям: он не применим к редкое т ям, к благам, которые

не могут быть произвольно умножаемы (на-

пример, статуи, картины, старые книги, монеты, вина и

проч.). Здесь действует естественная или искусственная

монополия, здесь ценность определяется желанием об-

ладания и редкостью: иначе говоря, соотношением спро-

са и предложения.

Мы видим здесь неожиданное появление совершенно

другого принципа ценности, существование которого

признает Рикардо и всюду за ним следующий Маркс.

Здесь трудовая ценность неприменима. Но где же она

применима" Рикардо отвечает: она применима к про-

извольно умножаемым благам, к рыночным то-

варам, к тому. что противоположно <редкостям>. Но

рыночные товары как раз составляют главный и постоян-

ный предмет обмена, тогда как редкости - редки и

являются исключением, на которое можно не обращать

внимания. <Огромная часть благ, удовлетворяющих на-

204

ши потребности, - говорит Рикардо, - создается по-

средством работы>, рыночные товары создаются по-

средством рыночного труда и поэтому в огромной

области доминирующее значение принадлежит трудовой

ценности.

Маркс, как и Рикардо, принимает во внимание только

типичное, регулярное, всеобщее, -- все единичное, ин-

дивидуальное, случайное оставляется ими в стороне, так

оставляются в стороне <редкостные блага> - (Selten-

heitsgiiter) и их особый принцип ценности. Маркс не уста-

ет повторять, что хозяйственные явления суть обществен-

ные явления, массовые явления, среднеобыденные явле-

ния (Durchschnitt).

Отсюда мы вправе сделать следующий вывод: трудо-

вая теория ценности применима не везде. Если она где-

либо применима, то только в сфере безличного, неин-

дивидуального, неквалифицированного, низшего, абсо-

лютно заменимого, преимущественно физического труда,

производящего однородные рыночные, неиндивидуаль-

ные товары широкого потребления (<ширпотреб>). Это и

есть как раз то, что классические экономисты называют

<произвольно умножаемыми>, иначе говоря, произволь-

но воспроизводимыми, повторимыми и заменимыми

благами. Вместе с тем это и есть продукт того пролетарс-

кого труда, который продается на <рынке труда>. Такой

труд действительно оценивается только количественно,

по часам и дням, и цена его продуктов может прини-

мать во внимание число этих часов и дней.

Но разве существует только такой труд и только

такие продукты? Разве кроме пролетариата никто ничего

не производит? Разве кроме <ширпотреба> не существует

иных ценностей? Существует конечно, отвечают Рикардо

и Маркс, но это небольшая категория <редкостей>, кото-

рую не стоит принимать во внимание по сравнению с

огромной категорией рыночных товаров, продуктов про-

летарского труда.

Здесь, однако, возникает принципиальное сомнение: а

что если эта категория <редкостей> совсем не так мала?

Что если эти <редкости> совсем не редки, а напротив,

встречаются в процессе обмена на каждом шагу? Кто из

нас не знает, что хорошие ружья - редки, что хорошие

сукна редки, хорошие бритвы редки, хорошие стек-

ла - редки, хорошие портные - редки, хорошие модист-

ки -- редки и т. д. и т.д. Все это <часто встречающиеся

редкости>. Термин <редкости> способен вводить в за-

205

блуждение: он вызывает прежде всего мысль о музейных

редкостях, о статуях и картинах, об <уникумах>. Но

<редкость> существует абсолютная и относительная. В

торговом обороте мы встречаем относительно ред-

кие товары, примеры которых мы привели. Можно даже

сказать, что все товары обладают относительной степе-

нью редкости, или количественной ограниченности.

Классическая экономия, однако, определила довольно

точно, что следует понимать под категорией <редкостей>:

это блага, не могущие быть произвольно

умножаемыми в противоположность благам произ-

вольно умножаемым. Очевидно, что сюда относится все,

что не может быть воспроизводимо в любом количестве

кем угодно, где угодно и когда угодно, - все, что требует

личного таланта и уменья, иначе говоря, является про-

дуктом квалифицированного труда и творчества. Но та-

ковые в сущности все продукты в современном индустри-

ализме.

Глава вторая

ТРУД И ТВОРЧЕСТВО

Необходимо различать труд и творчество или рабогу

и творчество. Это различение диалектически обостряется

до полной противоположности. Существует особая диа-

лектика труда и творчества, без которой нельзя проник-

нуть в социальную философию и в философию культуры.

Древнейшие мифы и символы выражали это противопо-

ставление: труд <в поте лица> есть изгнание из рая:

творчество есть потерянный и порою возвращенный рай.

Труд копается в земле: творчество похищает огонь с неба.

Миф о Прометее содержит в себе философское прозрение

той истины, что ценности культуры создаются индивиду-

альным творчеством, открытием и изобретением, без

которого массовый труд осужден на жалкое прозябание.

Труд есть трудность, он совершается <в поте лица>;

и есть иго своего рода. <работа> от слова раб. рабство

перед природной необходимою ью; напротив, творче-

ство есть свобода, победа над природной необходимо-

стью, <прыжок из царства необходимости в царство сво-

боды>*, разрешение задачи и преодоление трудности.

Творчество есть личная, индивидуальная, свободная

инициатива; оно непосредственно связано с данной лич-

ностью и составляет ее незаменимый индивидуальный

дар. Оно начинает новый ряд причин и свободно созидает

206

новую, раньше не бывшую комбинацию природных сил.

Иное дело - труд: он безличен, неиндивидуален, все-

цело заменим и поэтому может стать рыночным то-

варом. Маркс указывает на этот отрыв работы от ли-

чности, на это <самоотчуждение>, в силу которого ра-

бочий чувствует, что его труд совсем не выражает вну-

тренней сущности его личности, 410 он есть безличное

действие, предписанное извне, по чужой инициативе.

Личность как бы тяготится безличностью своего труда

и тоскует по творчеству.

Необходимо, однако, помнить, что творчество никог-

да не может быть массовым явлением; труд, напротив,

бывает массовым явлением, и мы видим <трудящиеся

массы>.

Творчество есть по существу <редкость>, исключение,

функция меньшинства. Творчество есть инициатива, из-

обретение, открытие новых путей, оно ведет и указывает

одинаково в науке, в искусстве, в религии, в политике

и в экономике: труд есть подражание, следование, ис-

полнение и повторение заданного и предписанного, по-

виновение.

Тард впервые высказал этот социальный закон, уста-

новив социальное противопоставление инициаторов

и подражателей*. Современная массовая психология

углубила этот закон и выразила его в таком тезисе: нет

массы без вождя и вождя без массы. Но вождь и иници-

атор есть прежде всего творческая индивидуальность,

способная изобретать, открывать и указывать пути. Что

таких индивидуальностей всегда меньшинство - это оче-

видно само собой и, конечно, подтверждается всюду и

везде на опыте; это вытекает из самого противопоставле-

ния массы и вождя, массы и ведущего отбора. Отбор

всегда дает меньшинство - таков социальный закон

малого числа, лежащий в основе всякого общества, неза-

висимо от того, называет ли оно себя <демократичес-

ким>, <коммунистическим> или <аристократическим>'.

Такова диалектика творчества и труда, она разверты-

' Свою структуру компартии Ленин сознательно основал на законе

ведущего отбора, на законе революционного меньшинства, управля-

ющего массами. Ведущий и правящий отбор существует везде, но все

дело в том, как он отбирается и выбирается: ложью, захватом, на-

силием, террором или свободным соревнованием партий и их вождей.

их авторитетом, признанием народа, свободными выборами. Здесь

лежит разница между олигархией и правовой демократией (см. об этом

позже).

207

вает нам все богатство содержания, заключающееся в

этих противоположностях. Однако противоположности

не существуют в отрыве друг от друга: нет творчества без

труда и труда без творчества. Это одинаково верно в

индивидуальной и в социальной жизни. Всякое творчест-

во имеет ^вою <черную работу>, свой труд: одинаково

творчество ученого, артиста или социального организа-

тора. Когда пианист играет свои гаммы и упражнения -

это труд, а не творчество, но труд, необходимый для

возможности творчества. Архитектура есть творчество,

но она содержит в себе <черную работу> каменщика, без

которой она не может выполнить своих творческих замы-

слов. С другой стороны, <черная работа> сама по себе

бессильна и бесплодна и не должна зазнаваться, ибо она

есть лишь исполнение чужого творческого замысла, кото-

рому принадлежит первенство'.

Творческую функцию инициативы и организа-

ции, функцию <вождизма>, мы встречаем во всех сферах

социальной жизни и конечно в сфере экономической,

технической и индустриальной; она также необходима,

как противоположная трудовая функция исполне-

ния, следования, воспроизведения, подчинения организа-

ции. <Труд рабочего и талант предпринимателя суть

важнейшие факторы народного хозяйства>, - говорит

Тотомианц^ и сравнивает роль предпринимателя с твор-

чеством полководца, от искусства которого исход сраже-

ния зависит более, чем от массы солдат. Подобно этому

экономическая продукция зависит в конечном счете не от

трудовой массы и трудовой функции, которая конечно

' Противопоставление духовного и материально"> о, идеального и

реального, формы и материн необходимо для понимания всякого твор-

чества, даже всякой сознательной активности человека, ибо всякое

творчество есть формирование, воплощение духа, искание материи для

идеальной формы. В этом смысле всякое творчество духовно, точнее

сказать: идеалреально, представляет собой диалектическое взаимодей-

ствие <материи и духа>. При этом диалектика творчества совершенно

так же уничтожает материализм, как и отрешенный спиритуализм (<Es

gibt keinen freischwebenden Geist>. N. Hartmann)*. Материалистическая

метафизика Маркса, чтобы объяснить творчество, должна была бы

рассуждать примерно так: духовная материя (мозг), содержащая в себе

нематериальную идею, ищет материальную материк), дабы <из созна-

ния определить бытие>. Но <духовная материя> есть нематериальная

материя, <сознание, еще не проникшее в бытие>, и такую <нематериаль-

ную материю> мы для простоты называем духом. Диалектика не

страдает ни духобоязнью, ни водобоязнью.

' Виднейший русский экономист и кооператор (см. его книгу <При-

мирение труда с капиталом>).

208

необходима как conditio sine qua поп, но от того, как эта

масса технически использована; она зависит от творчес-

кой функции.

Труд и творчество представляю т собой пару вза-

имно связанных и взаимно проницающих противополож-

ностей, на которых покоится индивидуальная и социа-

льная жизнь. Жизнь ищет гармонии труда и творчества,

гармонии трудящейся массы и творческой личности, но

для правильного понимания гармонии этих противополо-

жностей необходимо помнить, что они не лежат в одной

плоскости, как север и юг, как две чаши равновесия, но

относятся друг к другу как иерархически высшее и низ-

шее, как водительство и следование, как открытие (<от-

кровение>) и восприятие откровения.

Труди творчество представляют собой противополож-

ности взаимно-проницающие: это значит, что всякое твор-

чество содержит в себе хотя бы минимальный элемент

труда. И всякий труд содержит в себе минимальный

элемент творчества. Это такие противоположности, меж-

ду которыми существует <средняя сфера>, как между

противоположностями северного и южного полюсов,

между которыми существует непрерывный переход'.

Это легко показать в социальной жизни: низший,

массовый, поденный труд наемного рабочего содержит в

себе бесконечно малый элемент творчества. Всякая ква-

лификация труда уже содержит значительный элемент

творчества, ибо она требует личного умения и иници-

ативы и не легко заменима. Труд портного или модистки

есть, несомненно, творчество своего рода: модное платье

большого парижского дома называется <creation> (<про-

изведение>), оно стремится быть индивидуальным, ред-

ким-в противоположность всему среднему, обычному,

рыночному. Работа ружейного мастера, часовщика, опти-

ка есть также творчество своего рода, требующее ин-

дивидуального искусства.

Всякий квалифицированный труд есть личное искус-

ство, и можно говорить об <искусстве> управлять авто-

мобилем и еще более - аэропланом. Такое техническое

<искусство>, поднимаясь по ступеням, переходит в насто-

ящее большое искусство, в художество. Ювелир, гравер.

рисовальщик, фотограф - есть уже почти художник.

' Аристотель в своей диалектике различает противоположности.

между которыми существует среднее, и такие, между которыми ничего

среднего нет (напр.. четное и нечетное число)*. Последние исключают

друг друга по принципу: <или или>.

209

8-208

Оптик, механик, изготовляющий научные инструменты,

должен быть настоящим ученым.

Но даже там, где мы имеем массовое производство,

где мы имеем уже <товары>, всегда присутствует, ценится

и отыскивается творческий, личный элемент незаменимо-

сти: мы спрашиваем и предпочитаем сукно, шелк, сталь,

обувь такого, а не иного торгового дома или фабрики.

При этом, конечно, оценка продукта нисколько не зави-

сит от количества затраченных часов. Связь этих <квали-

фицированных> товаров с творческой личностью пред-

принимателя и всех его подчиненных доказывается и

запечатлевается фирмой, клеймом, которое мы ищем

на товаре и которое указывает на его исключительность

и незаменимость.

Над высшими формами квалифицированного труда

возвышается уже подлинное творчество, требующее

творческой личности во всей ее индивидуальной особен-

ности и незаменимости. Такова деятельность врача, учи-

теля, судьи, писателя, художника, актера, музыканта, уче-

ного, политика, инженера, предпринимателя, капитана

промышленности, полководца, наконец вождя и прави-

теля народов. Что все эти виды творческой активности

имеют огромное социально-экономическое значение

это едва ли подлежит сомнению. Что они никогда не

оцениваются по количеству затраченного времени это

тоже совершенно очевидно. Можно сказать напротив:

они тем более ценны, чем меньше времени требуют для

своего осуществления (достаточно подумать о деятель-

ности хирурга, или полководца, или социального органи-

затора). Никому никогда не придет в голову интересо-

ваться, сколько <трудодней> Копернику или Ньютону

понадобилось для своих открытий, сколько <трудодней>

потребовалось Пушкину для его Евгения Онегина.

Здесь существует какая-то оценка, но она никогда не

является количественной. Количественную оценку в сфе-

ре творчества Пушкин устраняет ироническими словами:

...<На вес

Кумир ты ценишь Бельведерский>.

* * *

Неприменимость трудовой теории ценности ко всей

этой сфере настолько очевидна, что ее принуждены были

признать и Рикардо и Маркс. Рикардо, как мы видели,

210

установил, что она неприменима к сфере редких благ

(Seltenheitsguter), которые не могут быть произво-

льно умножаемы. Но таковы именно все продукты

творчества: они индивидуальны, неповторимы, исключи-

тельны, редки. Рикардо и за ним Маркс исходят из

различения двух источников меновой ценности: <труда> и

<редкости>. Но они не обострили и не углубили этого

различения до степени реальных противоположностей,

какими являются: массовая работа, производящая мас-

совые товары, - с одной стороны, и индивидуальное

творчество, производящее индивидуальные произведения

(creations, oeuvres), - с другой стороны. Впрочем, первую

сторону противопоставления они осветили достаточно;

Рикардо и Маркс точно определили, какой труд они име-

ют в виду в своей трудовой ценности: они имеют в виду

однородную, среднюю работу сериями, работу, состо-

ящую в массовом повторении однородного задания. Что

касается другой стороны противопоставления -- они ее

оставили в тени, признав однако, что в этой сфере ред-

кого и исключительного трудовая ценность конечно не

применима. Но это и есть, как мы показывали, сфера

творчества, противостоящая сфере труда'.

Противопоставление труда и творчества не продума-

ли ни Маркс, ни Рикардо, хотя и подошли к нему

вплотную. Более того, они сами всю жизнь занимались

не трудом, а творчеством и никогда не получали <за-

рплаты> по числу часов затраченного труда. Но, может

быть, то, что мы называем творчеством, не имеет эко-

номического значения? может быть, оно не дает ничего

для богатства народов? может быть, оно не признается

экономическим материализмом? Тогда пришлось бы

признать, что Рикардо и Маркс не имеют экономичес-

кого значения! Тогда пришлось бы признать, что вожди

' Когда Маркс встретился с проблемой творчества, он ничего не

нашел сказать о ней кроме материалистического опошления: <Мильтон

продуцировал Потерянный Рай из того же основания, из какого шел-

ковичный червь продуцирует шелк. Это было выражением, реализацией

его природы. Он затем продал этот продукт за пять фунтов>* (Theor.

Uber den Mehrwert. I Bd. 416). Творчество прежде всего нс есть продукт

природы, а есть акт свободы. Далее, каждый червь продуцирует шелк,

но не каждый человек продуцирует поэзию. Шелк есть массовый про-

дукт шелковичных червей, а поэма есть индивидуальное творение един-

ственной личности. Это одно различие, а вот другое: шелк нужен для

простого поддержания рода шелковичных червей, а Потерянный Рай не

нужен для питания и размножения, но есть излишек, а не необходимый

труд, роскошь творчества, требующая досуга.

211

и организаторы производства, изобретатели, социа-

льные реформаторы и революционеры (напр., Ленин и

Сталин) не имеют экономического значения! Коммуни-

сту и марксисту этого утверждать не полагается, при-

дется утверждать обратное: только они имеют реша-

ющее значение в развитии социальной экономики, толь-

ко они созидают и разрушают, иначе говоря, диалек-

тически творят в области хозяйства и вместе с тем во

всех областях социальной жизни. Ясно при этом, что

мы имеем здесь в виду творцов и вождей, а не подража-

телей и исполнителей, иначе говоря, имеем в виду твор-

чество, а не простую работу. Не всякое творчество од-

нако создает положительные ценности: можно <тво-

рить зло>, а не только добро. В области зла тоже

существуют инициаторы и исполнители.

Простым анализом основных понятий экономическо-

го материализма нетрудно диалектически принудить

Маркса к полному и открытому признанию того, что

первое и последнее слово в производственном процессе

принадлежит индивидуальному творчеству, а не массо-

вому труду. Возьмем основной тезис марксизма, ут-

верждающий, что производственный процесс во всех

моментах своего развития всецело обусловлен двумя

факторами: 1) производительными силами (Produktions-

krate); 2) производственными отношениями (Produktions-

verhaitnisse). Производительные силы всецело определя-

ются уровнем техники в данном обществе, иначе говоря,

изобретением новых орудий производства. Производ-

ственные отношения выражают другой необходимый

элемент производства: взаимоотношения людей при их

совместном пользовании орудиями производства. Ведь

процесс производства не есть изолированная деятель-

ность человека, но социально-организованное сотруд-

ничество людей. Таким образом, <производительные

силы> означают уровень техники, а <производственные

отношения> означают формы социальной организации.

Другой важнейший тезис марксизма состоит в том, что

уровень техники предопределяет форму социальной ор-

ганизации (т. е. права, государства, хозяйства, нравов,

религии)'.

Другими словами, весь процесс социальной жизни, во

' <Производительные силы являются... определяющим элементом

развития производства>. <Каковы производительные силы - таковыми

должны быть и производственные отношения>. (И. Сталин. <О диалек-

тическом и историческом материализме>. С. 22-23.)

212

всем изменении ее форм, всецело зависит от того, какие

новые орудия производства были изобретены.'

Но <орудие производства> есть изобретение, откры-

тие, творческий акт человека и прежде всего, как и вся-

кое творчество, духовный акт, качественно отличный от

всякого физического усилия, от всякой простой затраты

мускульной и нервной энергии. Орудия производства

не суть порождения природы: животные не имеют <ору-

дий производства>. Это есть отличие человека. Homo

faber, т. е. человек есть существо, изобретающее ору-

дия. И это изобретение и открытие нового и прежде не

бывшего есть акт индивидуального творчества, а не

массового труда. <Трудящиеся массы> никогда никаких

научных и технических открытий не делали. Они продо-

лжали пахать землю сохою, как при Ярославе, пока

немногие ведущие умы не изобрели трактора. Больше

того, <трудящиеся массы>, пока они предоставлены са-

мим себе, глубоко враждебны всяким изобретениям: они

уничтожили бы механический ткацкий станок, посевы

картофеля, прививку оспы, даже железную дорогу, если

бы не авторитарное вмешательство властей, т. е. веду-

щего меньшинства. Всякая творческая инициатива все-

гда есть дело меньшинства. Современные технические

изобретения в своей сложности всецело связаны с науч-

ными открытиями и поэтому обязаны своим существо-

ванием почти всегда отдельным гениальным ученым.

<Трудящиеся массы> при современном высоком уровне

техники не только не могут делать изобретений, но не

могут понимать их механизма и судить о его научном

обосновании. И однако в своем труде, в своих развлече-

ниях, во всей своей жизни они на каждом шагу пользу-

ются этими изобретениями и открытиями и всецело от

них зависят. Изобретение и научное открытие есть лич-

ный творческий акт, и мы помним имена и знаем всех

этих изобретателей, начиная с изобретателя книгопеча-

тания до изобретателя паровой машины, динамо, двига-

теля внутреннего сгорания, кинематографа, воздухопла-

вания, беспроволочных волн и пр. Мы знаем также име-

на всех тех, кто ввел творческие усовершенствования во

все области, и знаем, что всех этих имен бесконечно

мало по сравнению с бесконечно большим, анонимным

числом всех тех, кто пользуется этими изобретениями,

' <С изменением и развитием орудий производства изменялись и

развивались люди>... (там же).

213

не понимая, в чем они состоят и как они происходят. Здесь

действует социальный закон малого и даже бесконечно

малого числа, связанный с явлением творчества.

Подлинное духовное чудо творчества и изобретения

скрывается за этим материалистическим выражением:

<орудия производства> и <производительные силы>.

Весь экономический и исторический материализм грозит

разрушиться. Ученый марксист Плеханов первым понял

всю силу возражения: если орудия труда изобретаются

человеческим разумом, если исторически прогресс опре-

деляется этими изобретениями, то это значит, что он

определяется умом человека, это значит, что <миром

правит человеческий разум>'.

Положение материализма критическое: как бы не по-

лучился идеализм, как бы не вышло, что <сознание

определяет бытие!>. Плеханов призывает на помощь Да-

рвина и решает дело так: причиной успехов разума яв-

ляются руки и их развитие, а руки, вероятно, образова-

лись в силу особенностей географической среды, сдела-

вшей неудобным хождение на четвереньках. Забавнее

всего, однако, что цитата из Дарвина нисколько не по-

могает Плеханову. Она гласит: <человек никогда не до-

' Г. В. Плеханов. <К вопросу о развитии монистического взгляда на

историю>. Гос. Изд. Полит. Литературы. 1949 г. Стр. 136, 137: <Никто не

оспаривает важного значения орудий труда, огромной роли производи-

тельных сил в историческом движении человечества, говорят нередко

марксистам, но орудия труда изобретаются и употребляются в дело

человеком. Вы сами признаете, что пользование ими предполагает срав-

нительно очень высокую степень умственного развития. Каждый новый

шаг в усовершенствовании орудий труда требует новых усилий человечес-

кого ума. Усилия ума - причина, развитие производительных сил -

следствие. Значит ум есть главный деятель исторического прогресса,

значит правы были люди, утверждавшие, что миром правят мнения, т. е.

правит человеческий разум>. Плеханов следующим образом парирует это

возражение. Он ссылается на Дарвина, который писал: <человек никогда

не достиг бы господствующего положения в мире без употребления рук,

этих орудий, столь удивительно послушных его воле>. И Плеханов

продолжает: <откуда взялись у квази-человека его нынешние, соверешенно

человеческие руки, имевшие столь замечательное влияние на успехи его

<разума>? Вероятно, они образовались в силу некоторых особенностей

географической среды, сделавших полезными физиологическое разделение

труда между передними и задними конечностями. Успехи <разума>

явились отдаленным следствием этого разделения и, опять-таки при

благоприятных внешних условиях, стали в свою очередь ближайшей

причиной появления у человека искусственных органов, употреблений

орудий... но, чтобы человек мог воспользоваться уже достигнутыми

успехами своего <разума> для усовершенствования своих искусственных

орудий, т. е. для увеличения своей власти над природой, он должен был

находиться в известной географической среде>... И Плеханов поясняет:

214

стиг бы господствующего положения в мире без упот-

ребления рук, этих орудий, столь удивительно послушных

его воле>. Иными словами, это значит, что человек гос-

подствует в мире при помощи сознательной воли, которой

удивительным образом послушны его руки, как орудия,

создающие другие послушные орудия. Иначе говоря, <со-

знание определяет бытие> и бытие послушно исполняет

волю сознания. Не руки определяют существо человека,

а воля и сознание. Человекообразные обезьяны имеют

гораздо более развитые и сильные руки, но их воля и

сознание не изобретают орудий производства и не создают

науку и культуру. А рука человека развивается или, точнее,

технизируется в силу направления его воли и сознания,

такова техника пианиста или скрипача.

Рука, организм человека, географическая среда, мате-

риалы, все это лишь условия возможности дейст-

вия, условия возможности творчества и реализации изоб-

ретений, но условия возможности никогда не являются

определяющим и решающим фактором. Этим фактором

является <действующее лицо>, тот, кто пользуется оруди-

ями и кто изобретает орудия, - я сам, я человек. Каждое

из условий возможности есть частичная причина резуль-

тата, входящая в совокупность всех производящих при-

чин, но получается бессмыслица, если мы эту условную

причину примем за решающий фактор: например, на

вопрос, почему убит человек, ответим: потому что писто-

лет был заряжен и в стволе произошел взрыв и потому

еще, что <развитая рука> человека нажала спуск. Или,

например, на вопрос, почему упал самолет, ответим: по

причине притяжения земли, в силу всеобщего закона тя-

готения. Ведь верно? Абсолютно верно, но бессмысленно.

Столь же верно, но и столь же бессмысленно утверждение

ученого марксиста Плеханова, что если бы не было тыся-

челетнего развития организма человека с его руками и

ногами и если бы не было <географической среды>, в

<там, где не было металлов, собственный разум общественного человека

ни в каком случае не мог его вывести за пределы периода шлифованного

камня>. В поздних своих работах Плеханов прямо говорил о решающем

влиянии географической среды на ход общественного развития. Сталин

возражает ему и утверждает, что влияние <географической среды> не

является определяющим влиянием, так как <изменение и развитие обще-

ства происходит несравненно быстрее, чем изменения и развитие геогра-

фической среды>. В этом случае прав Сталин, а не Плеханов, и прав потому,

что в развитии общества есть свободное творчество человека и проис-

ходит оно преимущественно скачками, тогда как географическое раз-

витие происходит бесконечно медленно и непрерывно.

215

которой он развивался, то не было бы и никаких орудий

производства, созданных человеком. Ведь это глубоко-

мысленное утверждение сводится к той истине, что если

бы не было человека и земли, то человек не пахал бы

землю плугом. Столь же <научным> будет утверждение,

что без металлов нельзя производить орудия из металла.

Но совершенно не верно, будто разум человека в силу

отсутствия материала попадает в тупик и способность

изобретения останавливается: там где нет ни камня, ни

металлов, он строит свои жилища из дерева или камыша.

Изобретение есть искание и выбор средств для поставлен-

ной и избранной цели, и это искание и выбор есть духо-

вный акт. Материал не ищет и не выбирает строителя,

но строитель ищет и выбирает материал. Верно то, что

материя и материал есть условия возможное тл

творчества (человек не творит из ничего), и потому ча-

стичная причина его результатов, которая входит в сово-

купность причин, его обусловливающих. Таких причин

бесконечное множество, и можно идти как угодно назад

и в каком угодно направлении в их перечислении: можно

сослаться на географическую среду, на бесконечное био-

логическое и геологическое развитие, на образование со-

лнечной системы и всего космоса, вплоть до первобыт-

ной туманности. Все эти отдаленные причины конечно

действуют и обусловливают появление человеческой тех-

ники и орудий, но все они лишь условия возможности,

которая никогда не перейдет в действительность без бли-

жайшей причины; а ближайшей причиной техники

будут как раз <успехи разума> или, точнее говоря, духо-

вный акт творчества и изобретения. Признав, что именно

это является <ближайшей причиной>, и отличив ее о т

отдаленных причин, Плеханов доказал и утвердил

тот самый тезис, который хотел опровергнуть и опро-

вергнул все свое наивно-материалистическое рассужде-

ние. Оно всецело построено на том, что забывается или

игнорируется решающий фактор, отличающий человека

от обезьяны и от всего природного мира, а именно:

сознание, ум, наука, творческий акт. Здесь действительно

имеется <скачок>, отличающий царство природы от цар-

ства культуры и цивилизации, <скачок из царства необ-

ходимости в царство свободы>. При этом самое понятие

<орудия> не существует без субъекта, сознательного

лица, пользующегося орудиями, и этот субъект первее

своих орудий, ибо надо хотеть и уметь создать ору-

дия. чтобы появились орудия, надо сначала ставить себе

216

цель, чтобы потом, и иногда очень долго, искать средства

(достаточно вспомнить о проблеме воздухоплавания).

Эта цель долго была мечтой, идеей, существовала только

в фантазии, в уме, и все искание было духовной деятель-

ностью, часто математикой, т. е. процессами не матери-

альными, невидимыми, не имеющими пространственного

измерения. Поэтому сказать <орудие> - значит сказать

<сознание, подчиняющее себе и определяющее для себя

бытие>.

Перейдем теперь ко второму фактору производства, к

<производственным отношениям>. Всякое производство

есть социально-организованное производство, но всякая

организация требует организаторов и вождей. Здесь более

чем где-либо необходима личная творческая инициатива и

изобретение, иначе говоря, личный дар организатора и

вождя. Ведь <производственные отношения>, по мысли

Маркса, определяют всю социальную жизнь и охватывают

в конце концов все разнообразное взаимодействие людей.

Здесь решается вопрос не о том, каковы орудия производ-

ства (какова техника), а о том, <в чьем ведении находятся

средства производства>... <в чьем распоряжении находят-

ся средства производства>...'; иначе говоря, решается воп-

рос о правовой, политической и экономической организа-

ции всего общества. Кто-то должен распоряжаться всей

этой массой природных и технических сил, всей этой

массой народного труда, ибо нет организации без ор-

ганизаторов, нет массы без вождей. Вожди и организаторы

одинаково необходимы в сфере чисто экономической и

технической, как и в сфере политической, правовой и

идеологически-культурной. Коммунизм со своим непрев-

зойденным культом вождей менее всего может сомневать-

ся в том, что функция вождя есть индивидуальное твор-

чество, противостоящее массовому труду, как распоряже-

ние и властвование противостоит исполнению и подчине-

нию. Мы имеем здесь активность совсем иного, высшего

качества, не сводимого ни к какому количеству.

Глава третья

ЛОЖНОСТЬ ТРУДОВОЙ ТЕОРИИ

И <ФЕТИШИЗМ ТРУДА>

Теперь только мы обозрели во всем объеме всю эту

сферу квалифицированного труда и творчества, к кото-

И. Сталин. Там же. 23.

217

рой количественная трудовая оценка не применима. И

теперь мы можем вернуться к тому вопросу, который

был поставлен выше. Правда ли, что эта сфера (сущест-

вование которой признавали и Маркс и Рикардо) так

незначительна и так мала по объему, что ее можно не

принимать во внимание, как думали они оба? Мы видели

как раз обратное: сфера творчества объемлет не более и

не менее, как всю сферу социальной продукции. Элемент

творчества присутствует везде, и всегда является опреде-

ляющим, ибо он создает <орудия производства> и ор-

ганизует и ведет <трудящиеся массы>. Элемент труда

тоже присутствует везде, но он продуктивен лишь тогда,

когда подчинен творчеству, пронизан творчеством, ис-

полняет творческое задание; и он ценен лишь тогда, когда

служит творчеству, ибо творчество есть источник реали-

зации ценностей.

Теперь мы поставим обратный вопрос: так ли велика

та сфера безличного рыночного труда и произволь-

но-воспроизводимых рыночных товаров, сфера, к

которой применима количественно-трудовая оценка, как

это думали Рикардо и Маркс? И мы должны ответить,

что такая сфера в своей оторванности от творчества

вовсе не существует. Нетворческий, неквалифици-

рованный и безличный труд есть работа, подчиненная

чужой личности, выполняющая чужое задание и служа-

щая чужому творчеству. Здесь все однородные движения

рабочего изобретены тем инженером, который изобрел

машину, и организованы тем организатором, который

создал предприятие и управляет им. И если бы не эта

творческая техника машины и техника организации, то

однородный и безличный труд сам по себе не производил

бы ничего. Поэтому утверждение, что производит и со-

здает ценности только безличный рыночный труд, изме-

ряемый временем, - есть экономическая бессмыслица и

демагогическая ложь.

* * *

Думать, что вся общественная активность исчерпыва-

ется рыночными товарами и выражается в рыночном

труде, - есть подлинный <фетишизм труда>, в который

впадает пролетарская теория ценностей Маркса.

Но бессмысленное поклонение труду должно уступить

место сознательному уважению и преклонению перед твор-

чеством. В товаре ценится вовсе не количество вложенного в

него труда, но качество воплощенного в нем творчества.

218

Творчество есть достижение поставленной цели при помо-

щи изобретенной комбинации средств. Но количество труда

нисколько не обеспечивает ни достижения цели, ни изоб-

ретения средств. Однако при обмене, при купле-продаже

нас интересует только последнее: достигнутая цель, най-

денное решение задачи, например легкость, прочность и

теплота сукна. И она обеспечивается не безличными <тру-

доднями> пролетариата, а личной творческой техникой и

организацией предприятия. У одного он удается лучше, у

другого хуже, ибо всякое творчество качественно различ-

но, и мы ищем на товаре клеймо и фирму, как выражение

личного начала незаменимости, подобное подписи худож-

ника на картине. Конечно, подлинное творчество редко, но

и хорошие, удачно сделанные товары редки.

Отсюда следует вывод: если трудовая теория ценно-

сти неприменима ко всем <редкостям> (Seltenheitsguter),

то она неприменима ни к подлинному творчеству, ни к

таким творчески удачным товарам. Мы уже видели, что

категория таких отборных, хороших товаров совсем не

так мала и ее нельзя оставить без внимания, ибо мы

постоянно ее ищем. Более того, приходится признать, что

все товары в той или иной степени редки, ибо их запас не

безграничен и их продукция не беспредельна. А если все

товары более или менее редки, то это значит, что трудо-

вая теория ценности полностью не применима ни к ка-

кому товару.

Это можно доказать еще и от противного. К какой

категории благ считается применимой теория трудовой

ценности по мнению ее основателей? Они отвечают так:

она применима к произвольно-умножаемым

благам, которые противоположны всему редкому, все-

му существующему в ограниченном количестве. И они

считают, что эта категория благ бесконечно велика и

единственно заслуживает внимания. А что, если она бес-

конечно мала и собственно даже вовсе не существует?

И вот действительно приходится признать, что ника-

кие экономические блага не могут быть произвольно-

умножаемыми в силу неумолимого закона скудости

и ограниченности производительных сил. Источни-

ки производства не беспредельны: природные богатства

не беспредельны и рабочая сила не беспредельна. Запас

плодородных земель ограничен, запас угля, нефти и ме-

таллов ограничен - как в отдельных странах, так и на

всей земле.

Наконец труд тоже определен в своем количестве как

219

для отдельного лица, так и для целого народа (он огра-

ничен не только свойством человеческой природы, но еще

и законом, договором, обычаем, фабричным порядком).

Запас золота меньше, чем запас серебра; запас серебра

меньше, чем запас меди; запас меди меньше, чем запас

угля. Поэтому золото есть более редкий товар, нежели

серебро, серебро - более редкий товар, нежели медь или

уголь и т. д. Каждый товар имеет свою степень редкости.

и она соответствует его степени ценности. Оценка труда

совершается по тому же принципу редкости: квалифици-

рованный труд более редок, нежели неквалифицирован-

ный, поэтому он ценится выше; высшее творчество более

редко, нежели квалифицированный труд, поэтому оно

ценится еще выше.

Ясно, что мы столкнулись здесь с совершенно другим

принципом меновой ценности. Он наиболее твердо и

четко формулирован Рикардо и отчасти признан Марк-

сом: оценка определяется здесь с о о i и о ш е н и ем спро-

са и предложения. Они думали только, что этот

принцип применим в весьма ограниченной сфере, тогда

как мы доказали, что он применим везде. Они утверж-

дали сверх того, что их принцип количественно-трудовой

оценки применим в огромной сфере <произвольно-ум-

ножаемых> благ. - мы же доказали, что он не применим

нигде, ибо такой сферы не существует вовсе. Таков эко-

номический закон ограниченности, скудости (Knappheit)

производимых благ. А если бы они были безграничны,

они не имели бы никакой меновой стоимости.

В самом деле <произвольно-умножаемым> было все

то, что может быть добываемо и производимо кем угод-

но, где угодно и когда угодно. Но таких благ не существу-

ет вовсе, или, точнее, если они существуют, то не имеют

свойства товаров, не имеют меновой ценности.

Вода, воздух, солнечный свет именно потому не имеют

меновой ценности, что их может получать кто и где

угодно в любом количестве. Но лишь только вступает

момент ограниченности запаса и редкости, как тотчас эти

блага приобретают меновую ценность: такова вода в

водопроводах, вода в системах орошения, вода в пусты-

не. таково различие в цене светлых и темных квартир и т.

д. Если бы работать мог кто угодно и когда угодно в

любом количестве, то тогда трудиться не представляло

бы <никакого труда>, как дышать, и груд не имел бы

никакой цены. Он приобретает цену в силу ограничен-

ности запаса сил. Более высокая ценность квалифициро-

220

ванного труда по сравнению с простым тем и объясняет-

ся, что при нормальных экономических условиях квали-

фицированный труд есть <товар> более редкий. Еще бо-

лее редким будет подлинное творчество. Низший простой

труд предлагается обычно в гораздо большем количест-

ве. Решающим для установления меновой ценности и

здесь является принцип спроса и предложения.

Вернемся, однако, еще раз к возможной защите тру-

довой ценности. Экономически образованный марксист

может продолжать настаивать: трудовая теория ценно-

сти сознательно ограничивается только массовыми това-

рами фабричного производства. Она не универсальна, но

в своей области верна. Маркс определенно указал, что

она неприменима там, где дело идет о редкостях и о

монополии. Это заставляет нас углубиться в понятие

монополии; тем более что редкости всегда принадлежат

монопольным владельцам, назначающим монопольные

цены. Монополии противостоит свободная конку-

ренция. Если вещь принадлежит только одному вла-

дельцу, то он не имеет конкурентов. Весь вопрос теперь в

том, не является ли монополия таким редким и исключи-

тельным явлением, которое не заслуживает особого вни-

мания экономиста. На это приходится ответить отрица-

тельно. Вся современная экономическая жизнь пронизана

монополиями.

Когда небольшая группа конкурентов владеет това-

ром и не спускает цены (по молчаливому соглашению),

то она действует как бы монопольно. Правовое запреще-

ние свободной конкуренции, например, установление по-

шлин, создает монополию. Монополия создается также

при всякой концентрации производства такими объедине-

ниями, уменьшающими конкуренцию, как тресты, кар-

тели и др. монополизирующие объединения. Существует

в науке даже тенденция признавать цену всех благ, кото-

рые не могут быть умножаемы произвольно, за моно-

польную цену, ибо они находятся в руках ограниченного

количества владельцев, которые не боятся конкуренции.

Образцом монополии является, конечно, прежде всего

земля. Земельную ренту и Маркс объявляет как монопо-

лию на землю.

Маркс даже расширяет <монополию> далее и говорит

о монополии капиталистов на орудия производства, ко-

торая дает им возможность выжимать прибавочную цен-

ность. Наконец, полное исключение свободной конкурен-

ции мы имеем, когда носитель политической власти сам

221

присваивает себе монополию. (Такой случай мы имеем в

коммунизме.)

Отсюда вытекает такой вывод: там, где действует в

какой-либо форме монополия, там трудовая ценность

неприменима, а потому она совершенно неприменима в

современном организованном капитализме и в самом

коммунизме.

Еще старый английский экономист Senior (Political

Economy. London, 1854) понял необходимость значитель-

ного расширения приложимости принципа монополии в

экономической жизни: он считает монополией все то, где

действуют исключительно кому-либо принадлежащие

факторы производства, например, земля, особые физи-

ческие или духовные способности, секреты производства,

патенты и др. индивидуальные преимущества, а потому

цены огромного большинства благ являются монополь-

ными ценами. На этой же точке зрения стоят современ-

ные немецкие экономисты и... <правооппортунистическая

теория> Бухарина: он утверждает, что в организован-

ном капитализме закон трудовой стоимости теряет свою

силу при господстве монополии. Такая теория в советс-

кой идеологии была признана преступной, однако она

прямо и непосредственно вытекает из основного утверж-

дения Маркса: где действует монополия - там трудовая

ценность неприменима. При таких условиях приходится

признать, что трудовая ценность неприменима во всей

сфере современной экономики, как капиталистической,

так и социалистической, и уровень цен зависит преимуще-

ственно 01 соотношения спроса и предложения. Нужно

заметить, что в современной экономии, как науке, про-

блема ценности почти совершенно потеряла интерес и все

внимание обращено на вопрос о том, как создается цена,

т. е. <стоимость>, а последнее как раз и сводится к

соотношению спроса и предложения.

Любопытно еще заметить, что у социалистов <монопо-

лия> (например, на землю или на орудия производства)

имеет значение негативной оценки или осуждения и, од-

нако, коммунистическое производство и вся его экономи-

ческая организация есть законченная и при помощи вла-

сти установленная монополия всего производства.

Трудовая теория ценности должна быть признана со-

вершенно ложной. Она отвергнута современной экономи-

222

ческой наукой. Спрашивается, однако: почему за нее

так упорно дежатся социалисты (Томпсон, марксисты,

Лассаль, Родбертус), нисколько, однако, ее не подкрепляя

и не углубляя? Почему именно ее заимствует Маркс

из буржуазной экономии? Это объясняется совсем не

ее теоретической истинностью, но исключительно ее

агитационной пригодностью: если труд есть единствен-

ный источник и единственное мерило экономической

ценности, то пролетариат есть единственный произво-

дитель всех экономических благ, которому они должны

естественно принадлежать. Все остальное население, об-

нимаемое понятием <буржуазии>, - есть <нетрудящаяся

масса>, бездельники и тунеядцы, которые пользуются

продуктами чужого труда. Отсюда становится ясной

вся практическая важность теории трудовой ценности

для социального движения пролетариата: у Маркса она

является <подлинным фундаментом социализма> (Шеф-

фле), <краеугольным камнем социалистической системы>

(Ад. Вагнер).

Однако наукообразный вид теории и постоянное по-

вторение слова <научный> в применении к социализму не

могут скрыть того, что здесь мы выходим из сферы

научного критического мышления и переходим в сферу

использования массовой психологии для демагогических

целей. Необходимо создать особый коллективно-психи-

ческий комплекс: пролетарский комплекс или <Маркс-

комплекс>. Для этого марксизм пользуется естественной

склонностью рабочей массы признавать подлинной рабо-

той только ручной физический труд, а всякий умственный

труд и духовное творчество вовсе не считать подлинным

трудом, а своего рода привилегированным развлечением.

Трудовая теория способствует укреплению этого пред-

рассудка, утверждая, что источником и мерилом цен-

ности является пролетарский, рыночный, средний, неква-

лифицированный труд.

Что существует класс людей, занимающихся физичес-

ким трудом, а не духовным творчеством, - это не под-

лежит сомнению. И когда народный язык говорит о

<рабочих>, он разумеет именно этих представителей про-

стейшего физического труда, а под <работой> разумеет

прежде всего физическую работу. Если теперь внушать

этим рабочим, что только их поденный физический труд

продуктивен, а всякий духовный, умственный труд непро-

дуктивен, то мы получим демагогическую ложь, постро-

енную на социально-экономическом абсурде.

223

Истина состоит в том, что физический труд, напротив,

в отрыве от духовного творчества ничего не может про-

дуцировать; или, выражаясь философски, продуктивным

является единство противоположностей труда и тво-

рчества, трудящейся массы и творчески-ведущего от-

бора. Противоположности в отрыве друг от друга не

существуют. Таков закон диалектики.

Поэтому ни в каком смысле <трудящиеся массы> не

имеют права смотреть на представителей творчества и

изобретения, как на какой-то привилегированный <бур-

жуазный> класс, подлежащий уничтожению. Напротив,

все представители труда и вся нация вообще постоянно

находятся в неоплатном долгу у этих творческих ин-

дивидуальностей, обладающих духовной инициативой.

Удавшееся изобретение бесконечно увеличивает продук-

тивность труда, уменьшает стоимость его продукта, де-

лает его общедоступным и, следовательно, увеличивает

благосостояние масс. Достаточно подумать об изобрете-

ниях Гутенберга, или Уатта, или Эдиссона, или Маркони,

чтобы взвесить неоплатное богатство, дарованное народ-

ным массам. Книгопечатание сделало человеческую

мысль доступной широким массам. Телефоном, телег-

рафом, паром, электричеством, кино, радио пользуется

каждый человек. Творческое изобретение всегда <аристо-

кратично> и индивидуально по своему источнику и всегда

<демократично> и всенародно по своим результатам. Ни-

какое вознаграждение и никакое привилегированное по-

ложение в сущности не может компенсировать духо-

вного творчества, ибо <полный продукт его труда>

поистине бесконечен. Это одинаково относится к художе-

ственному, к научному и к техническому гению. Бетховен

продолжает звучать, Пушкин продолжает читаться,

Лейбниц и Ньютон продолжают строить и созидать сво-

ими дифференциалами. Менделеев своею периодическою

системой. Сокрытый в глубине времени безвестный изоб-

ретатель колеса построил и продолжает строить всю

вековую техническую цивилизацию'.

' Обожествление пролетариата и фетишизм труда, свойственный

народничеству и марксизму, сконцентрированный в слогане <трудящие-

ся>. В устах диктатора, властвующего над пролетариатом, это словечко

становится невыносимым лицемерием: рабовладелец говорит своим

рабам: трудитесь как можно больше, соревнуйтесь в труде, самое

почтенное это трудиться, я больше всего обожаю <трудящихся>! Но

смысл жизни состоит не в труде, а в творчестве: не в повиновении и

подчинении, а в свободной инициативе. Творчество никогда не может

склониться перед трудом. Слова Пушкина: <Поденщик, раб нужды.

224

Маркс хотел заменить <фетишизм товаров> - <фети-

шизмом труда>: все товары, все продающиеся вещи пред-

ставляют собою <кристаллы общественной субстанции

труда>, <массы сгущенного рабочего времени>.

Такова своеобразная метафизика, вытекающая из тру-

довой теории ценности: субстанцией всех вещей будет

метафизический сгусток труда. Отсюда вытекает обоже-

ствление труда и обожествление пролетариата.

На любой вещи, на любом этом <сгустке рабочего

времени>, можно еще раз конкретно показать ложность

всей теории. Спрашивается: вся активность, которая не-

обходима для производства вещи, кристаллизирована в

ней, как сгущенный труд или не вся? У Маркса взята

только активность низшего наемного рабочего, а твор-

ческая активность техника, инженера, предпринимателя,

ученого, юриста, политика? Без всей этой активности

вещь создаться не могла, и, следовательно, она сидит в

ней, кристаллизована в ней.

Если допустить, что каждая вещь содержит в себе весь

труд и все творчество, необходимое для ее создания, то

отсюда вытекает следствие весьма неожиданное. В самом

деле, чтобы сделать вещь, нужна сложная машина: чтобы

сделать эту машину - нужна другая машина и даже

целая система машин и т. д. до бесконечности. Чтобы

сделать орудие производства, нужно другое орудие про-

изводства и т.д. до бесконечности вплоть до каменного

топора, если бы он не был изобретен, то не существовало

бы всей нашей цивилизации. Отсюда ясно, что ни одна

вещь не может измеряться количеством затраченного

труда, ибо для каждой вещи это количество будет бес-

конечным и потому неизмеримым.

Если теорию трудовой ценности приходится признать

несостоятельной, если меновая ценность не определяется

количеством затраченного труда, то спрашивается: чем

же она определяется? Какую положительную теорию цен-

ности ей можно противопоставить? Современная полити-

ческая экономия совершенно иначе подходит к вопросу:

она не признает существования абсолютного мери-

забот. несносен .мне твой ропот дикий>... не выражают никакою клас-

сового презрения дворянина, но лишь негодование поэта: в них заклю-

чено отрицание всякого социального заказа (<ты царь: живи один.

дорогою свободной иди. куда влечет тебя свободный ум>), отрицание

всякого <фетишизма труда>.

225

ла ценности каждой вещи, выраженного в рабочих

часах, и вместо этого утверждается подвижное измен-

чивое образование цены, или стоимости вещи в динами-

ке сложного и тонкого механизма обмена, т. е. рынка.

Здесь действует другой принцип, намеченный еще у

Рикардо: цена вещи определяется соотношением спроса

и предложения. Образование и движение рыночных

цен составляет большую специальную тему политической

экономии, требующую специального изучения. Однако

самый принцип спроса и предложения можно отчасти

показать в схематическом упрощении. Представим себе

двух садоводов, из которых один собрал 100 яблок, а

другой 100 груш. Каждый из них может пожелать об-

менять яблоки на груши и обратно. Если запас тех и

других (т. е. предложение) у обоих контрагентов одина-

ков и если желание обмена (т. е. спрос) тоже одинаково, то

одно яблоко будет меняться на одну грушу. Иначе гово-

ря, цена яблока будет равна цене груши и может быть

выражена в деньгах, как и всякая цена. Но если один

собрал двести яблок и другой только 100 груш, то при

одинаковом желании обмена придется менять два яблока

за одну грушу. Цена яблок будет вдвое меньше цены

груш в силу большего предложения при равном

спросе. Цена здесь определяется соотношением количеств

предложенных для обмена товаров. Но это лишь при

равном желании обмена. Желание может быть, однако,

весьма разное. Представим себе, что при равном запасе

яблок и груш один вовсе не особенно любит груши, а

другой страстно любит яблоки. Тогда придется менять

две или три, даже больше груш за одно яблоко; цена

яблок будет втрое больше цены груш в силу боль-

шего спроса при равном предложении. Здесь

мы можем отчасти видеть сложный механизм образова-

ния цены: спрос постоянно колеблется в силу измен-

чивости человеческих желаний и вкусов и предложе-

н и е тоже колеблется, приспосабливаясь к этим желаниям

и переходя от недостатка к перепроизводству. Нетрудно

заметить здесь, что определяющим является не предло-

жение, а именно спрос, ибо производится и предлагается

только то, что желанно и ценно для потребителя; в

основе всего лежит потребительная ценность

(Gebrauchswert). Классические экономисты, как и Маркс,

это отлично сознавали. Почему же они не положили

потребительную ценность в основу образования стоимо-

сти вещи? А потому, что считали человеческие желания и

226

потребности субъективными, изменчивыми, не подлежа-

щими объективному количественному измерению. Боль-

шинство экономистов, правильно определив <потреби-

тельную ценность>, как основу всякого экономического

блага, не заметили, что она имеет степени и, следова-

тельно, есть количество. Желания, потребности, полез-

ности имеют степени и могут подлежать измерению.

Желанность воды в пустыне огромна; желанность воды

на берегу реки или перед водопроводом весьма мала.

Количество воды, удовлетворяющей эту потребность,

идет от нуля до количества, превосходящего всякое жела-

ние индивидуума. И чем больше это количество, тем

относительно меньше желания: желанность обратно про-

порциональна степени удовлетворения. Желания постоян-

но измеряются и взвешиваются в каждом индивидуаль-

ном и социальном хозяйстве, в каждом плане производ-

ства и распределения. Трудность количественного измере-

ния не устраняет здесь его возможности и необходимости.

Всякое хозяйство должно количественно предвидеть

спрос, и при том весь спрос, а не только спрос яблок или

груш, иначе говоря, всю систему потребностей, опреде-

ленных по степени их важности и необходимости: а так

как потребности и желания субъективны, то их можно

назвать субъективной компонентой хозяйства.

Но хозяйство должно также знать и предвидеть всю

систему объектов, удовлетворяющих эти субъективные

желания, иначе говоря, всю систему производительных

сил и всю совокупность производимых благ. Это со-

ставит объективную компоненту хозяйства. Ее за-

дача реализовать систему благ, соответствующих систе-

ме потребностей, т. е. реализовать предложение, соответ-

ствующее спросу. Экономисты называют такое соответ-

ствие, к которому всегда и по природе стремится всякое

хозяйство, <предельной полезностью> (Grenznut-

zen)*. Предельная полезность выражает органический си-

нтез субъективных и объективных факторов хозяйства,

результат их наилучшего сочетания.

<Предельная полезность> достигается тогда, когда

потребности удовлетворяются по степени их важности и

необходимости, иначе говоря, если ни одна из главных

потребностей не удовлетворяется за счет менее значи-

тельных. Желания человека беспредельны, а удовлетворе-

ние желаний ограничено (в силу закона скудости эконо-

мических благ): поэтому приходится ограничивать и сра-

внивать желания: удовлетворяя одно, мы урезываем дру-

227

roe, обладая одним благом, мы теряем другое. Но это

значит, что приходится сравнивать и ограничивать также

стоимость удовлетворения каждого желания, опреде-

лять затрату, какую мы можем сделать для приобрете-

ния каждой вещи, и она определяется не иначе, как в

соотношении со всеми затратами, необходимыми для

данного хозяйства. Каждый ежедневно может убедиться

в этом на опыте своего индивидуального хозяйства.

Если цена вещи определяется спросом и предложени-

ем, то это значит, что она определяется не одним изо-

лированным желанием, а всей системой потребностей и

всей системой объективных средств для их удовлетворе-

ния. Здесь имеется то, что можно назвать органическим

синтезом: все связано со всем. Иначе говоря, не существу-

ет изолированных цен и изолированных вещей -- все

цены взаимно связаны в единую систему цен и все вещи

в хозяйстве в единую систему средств и благ. Каждый из

нас, покупая вещь, решает для себя, какую цену он

может дать за вещь, не лишая себя возможности покупки

всех других вещей, необходимых в системе его хозяйства.

Цена каждой вещи сопоставляется со всеми ценами, ко-

торые подлежат оплате в данном хозяйстве. Все потреб-

ности сопоставляются друг с другом со всеми соответст-

вующими ценами их удовлетворения. Здесь мы видим,

какое огромное упрощение мы произвели в нашем приме-

ре обмена яблок и груш и какое огромное усложнение

представляет собою подлинный сложный рыночный про-

цесс образования цены.

Экономический принцип <предельной полезности>

был установлен так называемой австрийской школой, во

главе которой стоял Prof. Boehm-Bawerk. Он был затем

принят значительнейшими экономистами всех стран, хо-

тя и подвергался конечно критике. Каутский и Бухарин

признавали эту теорию <буржуазно-капиталистической>*.

Но это есть полное непонимание; предельная полезность

есть имманентный принцип каждого хозяйства - оди-

наково либерально-капиталистического и планово-комму-

нистического. Тоталитарно управляемое хозяйство точно

так же стремится установить предельную хозяйственную

полезность и утверждает, что делает это лучше и полнее,

нежели свободное рыночное хозяйство, не могущее устра-

нить кризисов и безработицы. Всякая экономика ищет

удовлетворения потребностей, поэтому соотношение

субъективного и объективного фактора, соотношение

спроса и предложения присутствует во всяком хозяйстве.

228

С ним принуждено считаться и управляемое хозяйство,

но оно относится к нему совершенно иначе, совершенно

по-своему: центральная власть (экономическая и полити-

ческая) решает свыше, какой спрос заслуживает внима-

ния, какие потребности и в каких размерах должны быть

удовлетворены и что, следовательно, должно быть произ-

ведено и предложено потребителям. Центральная

власть здесь относится к желаниям потребителей, как

родители относятся к желаниям детей, как опекуны к

нуждам опекаемых или, вернее всего, как рабовладельцы

к потребностям своих рабов. Тем самым здесь имеется

совершенно иное образование цены: оно устанавливает-

ся не в результате свободного торгового оборота, а

монопольно декретируется центральной властью то-

талитарного хозяйства.

Если мы теперь спросим себя. почему же теория тру-

довой ценности пользовалась такой популярностью в

социалистических кругах и почему Маркс положил ее в

основу своей системы, то мы должны будем ответить,

что это объясняется демагогическими и революционны-

ми задачами его доктрины. Пролетарская идеология

должна утверждать, что только пролетариат продукти-

вен. Всякая претензия других представителей интеллекту-

ального труда и творчества на произведенные блага есть

незаконное отнятие полного продукта труда у пролета-

рия. Отнимаемая часть составляет так называемую <при-

бавочную ценность>.

Глава четвертая

ТЕОРИЯ ПРИБАВОЧНОЙ ЦЕННОСТИ

Только теория прибавочной ценности показывает нам

ясно, куда направлен тот агитационный заряд, который

был заложен в трудовой теории Маркса. Мьт должны были

остановиться подробно на этой теории, ибо идея приба-

вочной ценности как бы вытекает из нее и представляет

собой применение принципа трудовой ценности к вопросу

о справедливом или несправедливом распределении про-

дуктов труда между различными классами общества.

Теория прибавочной ценности хорошо известна вся-

кому социалисту, коммунисту, марксисту. И бьтло бы

излишним ее излагать. Однако критика требует точной и

документальной установки критикуемой теории. Поэто-

му мы должны вспомнить, как она формулирована у

229

Маркса. Маркс излагает ее необычайно длинно с видом

учености и с формулами (совершенно излишними), одна-

ко сама по себе она весьма проста.

Все дело состоит в том, что рабочий в течение трудо-

вого дня производит больше ценностей, чем это необ-

ходимо для простого поддержания его существования.

Получает же он в виде <зарплаты> только то, что покры-

вает его экзистенц-минимум. В силу <железного закона

заработной платы> эта последняя всегда приближается к

минимуму, необходимому для поддержания его сущест-

вования.

Куда же девается произведенный им излишек, которо-

му дается наименование <прибавочной ценности>? Он

присваивается капиталистом, который, таким образом,

отнимает у рабочего значительную часть продуктов его

труда. Допустим, что при десятичасовом рабочем дне

рабочий в течение первых пяти часов труда только опра-

вдывает свое существование, тогда следующие пять часов

он работает уже не для себя, но для капиталиста. Для

подтверждения этой формулировки достаточно привести

три цитаты из Маркса:

<Удлинение рабочего дня сверх той точки, когда рабо-

чий произвел лишь эквивалент стоимости его рабочей

силы, и присвоение прибавочной работы капиталом

это и составляет продукцию абсолютной приба-

вочной ценности. Она образует всеобщую основу

капиталистической системы и вместе с тем исходный

пункт для продукции релятивной прибавочной ценно-

сти>'*.

Уже здесь сразу видна вся важность теории; ведь дело

идет об <основе всей капиталистической системы>: капи-

тализм существует на основе отнятия и присвоения при-

бавочной ценности. Вот почему капитализм ненавистен,

вот почему капиталист есть <экспроприатор> и <эксплу-

ататор>. В силу этого Маркс, чтобы разоблачить его

козни, считает нужным усложнить свою прибавочную

ценность ее разделением на абсолютную и относи-

тельную:

<Прибавочную ценность, продуцированную посред-

ством удлинения рабочего дня, я называю абсолютной

прибавочной ценностью; напротив, прибавочную цен-

ность, которая возникает из сокращения необходимого

Кап. 1.4.473.

230

рабочего времени' и соответственного изменения соот-

ношений величин обоих составных частей рабочего

дня, - я называю релятивной прибавочной ценно-

стью>^*.

И еще:

<Рабочий день с самого начала разделен на две части:

необходимая работа и прибавочная работа. Чтобы удли-

нить прибавочную работу, прибегают к сокращению не-

обходимой работы посредством методов, которые произ-

водят эквивалент заработной платы в более короткое

время>**. Иначе говоря, капиталисту выгодно, чтобы ра-

бочий день был как можно длиннее, ибо тогда рабочий

отдаст ему продукт тех часов, которые текут сверх време-

ни первых (положим пяти) часов, когда рабочий опра-

вдывает только свое существование. То, что отдается в

этом случае, Маркс называет абсолютной прибавочной

ценностью. Но так как продолжительность работы имеет

свою границу (например, десять часов), то капиталисту

далее выгодно, чтобы рабочий как можно скорее от-

работал для оправдания своего существования, например

в четыре, а не в пять часов - тогда останется для

капиталиста из всего рабочего дня в десять часов уже не

пять только, а шесть часов рабочего труда. Это увеличе-

ние прибавочной ценности при том же рабочем дне

Маркс называет относительной прибавочной ценностью.

Но как же сократить это необходимое для самого рабо-

чего и в его пользу идущее количество труда? А очень

просто: с одной стороны, посредством технического уско-

рения производства и, с другой стороны, посредством

наибольшего удешевления жизни рабочего.

Но чем же определяется <цена жизни> рабочего? Оче-

видно, ценностью тех средств, которые необходимы для

поддержания его жизни (вместе с жизнью его семьи). А

ценность этих средств существования должна опреде-

ляться (по принципу <трудовой ценности>) количеством

труда, затраченного на их производство. Маркс стремит-

ся и здесь всецело сохранить этот принцип: если ценность

продукта измеряется количеством труда, то придется

спросить: чем же измеряется ценность самого труда? И

Маркс отвечает: она измеряется опять-таки количеством

труда, необходимого для восстановления трудо-

' Т. е. той части работы, которая необходима для поддержания

жизни рабочего.

'- Кап. 1.279.

231

вой силы'. Меновая ценность рабочей силы, которая

покупается капиталистом на рынке, определяется, как

ценность всякого товара, рабочим временем, необходи-

мым для ее создания и восстановления (zu ihrer

Herstellung und Wiederherstellung). Но эта сила создается

и восстанавливается посредством жизненно необходимых

средств (Lebensmittel), к трудовой ценности которых и

сводится ее ценность.

Положим, капиталист покупает рабочую силу на вре-

мя одного дня (двенадцати часов). Положим, что необ-

ходимые для рабочего жизненные средства вырабатыва-

ются в течение 6 часов, и их цену (например, 3 мр.)

капиталист уплачивает рабочему. Это означает, что он

уплатил ему действительную меновую ценность его рабо-

ты со строгим соблюдением принципа <трудовой цен-

ности>. Но в остальные 6 часов рабочий создает цен-

ность, превосходящую то, что необходимо для поддержа-

ния его существования. Это и есть прибавочная

ценность, создаваемая прибавочной работой, и

она достается не рабочему, а капиталисту, и достается,

так сказать, <даром>, без оплаты с его стороны, почему

и называется у Маркса всюду <неоплаченной работой>^.

Маркс считал теорию прибавочной ценности своим

важнейшим открытием. Теория трудовой и прибавочной

ценности занимает почти весь 1 том Капитала (2, 3, 4 и 5

отделы, стр. 129-^97). Происходит это потому, что при-

своение прибавочной ценности Маркс отождествляет с

эксплуатацией: количество рабочих на фабрике и вели-

чина прибавочной ценности определяют количество эксп-

луатации и степень эксплуатации^. Маркс считал, что его

теория ценности впервые разоблачает внутреннюю связь

капиталистического хозяйства"*. В этом, однако, Маркс

глубоко заблуждался: никакого открытия здесь не было.

Он сам принужден был признать, что открытие прибавоч-

ной ценности в сущности сделано в классической полити-

ческой экономии^. Он приводит цитату из Милля: <при-

чина прибыли (профита) состоит в том, что работа про-

' Ее Маркс понимает чисто материалистически, как <мускульную.

нервную и мозговую энергию>.

^ Внимательный читатель уже здесь заметит противоречие: каким

образом уплата действительной меновой ценности работы может ока-

заться <неоплаченной работой>? Это противоречие будет исследовано

позже.

' Кап. 1.267.

" Кап. 3.136.

' Кап. 1.473.

232

изводит более того, что необходимо для поддержания ее

существования>'. Он признает, что у Рикардо в сущности

дана вся его теория прибавочной ценности; он говорит:

<его (Рикардо) теория доходов есть фактически теория

прибавочной ценности>^.

Таковы краткие признания, которые мы находим в

Капитале. Но кто пожелает убедиться в широте и глубине

этих заимствований, тот должен обратиться к трехтом-

ному труду Маркса <Теории прибавочной ценности>.

Здесь становится очевидным, что все основные ка-

тегории экономики, которыми оперирует Маркс и

которые марксисты считают своим специальным достоя-

нием, принадлежат <буржуазной> науке, Ад. Смиту и

Рикардо.

Все, что нами до сих пор изложено, как экономическое

учение Маркса, построенное на двух столпах: на теории

трудовой ценности и прибавочной ценности, есть на са-

мом деле экономическое учение Ад. Смита и Рикардо. И

это шаг за шагом и со всеми ссылками признано самим

Марксом.

1) Трудовая теория ценности целиком установлена

Ад. Смитом (<Theorien uber den Mehrwert> von К.

Marx. 2. Auf. Stutt. 1910. 1. Bd. 126-133. 149) и Рикардо

(ib. II Bd. I Teil 1-9. 112-113). Ими обоснован тезис:

субстанция товаров есть работа; ценность продукта опре-

деляется не заработной платой, а исключительно ко-

личеством работы.

2) Теорию прибавочной ценности Маркс находит сна-

чала у А. Смита. Маркс говорит: <Ад. Смит узнал дейст-

вительный источник прибавочной ценности: она проис-

ходит не из фонда капиталиста, но <исключительно из

той новой работы, которую рабочий прибавляет к сыро-

му матерьялу> (а фонд капиталиста фигурирует в качест-

ве средств и орудий производства) (ib. 1 Bd. 141). Новые

ценности продуцируются только трудом; земельная со-

бственность и капитал суть лишь титулы для присвоения

прибавочной ценности (ib. 1 В. 158. 160). Profit, als Teil des

Mehrwerts ist <Abzug von der Arbeit, welche die Arbeiter auf

das Rohmaterial verwendet haben> (1. В. 161)*. Далее следу-

ет столь важная для Маркса идея <необходимой работы>,

как отработки простых средств существования для рабо-

чего; ее ценность измеряется этими жизненными средст-

Кап. 1.480.

Кап. 1.205.

233

вами (Lebensmittel), необходимыми для восстановления

рабочей силы: а ценность этих <жизненных средств> в

свою очередь определяется временем труда, затраченно-

го на их производство (ib. Bd. 1 162). Все это идеи

и тезисы Ад. Смита.

3) Теорию прибавочной ценности Маркс находит

далее у Рикардо. Подробный анализ Рикардо, которого

он считает гениальным, приводит его к заключению,

что Рикардо правильно развил теорию прибавочной

ценности (и даже <относительной> прибавочной цен-

ности) (ib. II В. I Teil 134). У него только всегда

нужно читать вместо <профита> - <прибавочная цен-

ность> (ib. 138). Ошибка, как заявляет Маркс, не велика,

ибо <профит> есть часть прибавочной ценности и из-

влекается из нее. У Рикардо Маркс также находит

и берет свою любимую идею о меновой ценности

труда, ибо труд становится <товаром>. <Рикардо, как

завершитель классической экономии, - говорит он,

всего богаче развил и формулировал определение ме-

новой ценности посредством рабочего времени> (ib.

44). И вполне последовательно применил этот принцип

трудовой ценности к определению ценности самого

труда, как особого товара: <Естественная цена труда

есть та цена, которая необходима, чтобы дать воз-

можность рабочим жить и продолжать потомство без

увеличения и уменьшения> (Рикардо, ib. 118). И Маркс

добавляет: это и есть ценность работы, и она определена

правильно, ибо Рикардо определяет ее <не деньгами

и не средствами продовольствия, которые получает

рабочий, но тем рабочим временем, какое затрачивается,

чтобы ее произвести, иначе говоря, тем количеством

работы, какое воплощено в жизненных средствах, не-

обходимых для рабочего> (<in den Lebensmittein des

Arbeiters vergegenstandlicht>) (II Bd. I Teil 119. 123.

124). Маркс указывает далее множество верных заклю-

чений Рикардо об изменениях зарплаты, их причинах

и их влиянии на цену товаров и на величину профита,

которые он у Рикардо заимствовал (ib. 139-167).

Глава пятая

ОТНЯТИЕ ПРИБАВОЧНОЙ ЦЕННОСТИ

В чем же в таком случае состоит собственное учение

Маркса? В каком смысле он мог приписывать себе здесь

234

какое-то открытие? Своим открытием он может считать

только утверждение, что прибавочная ценность есть объ-

ект эксплуатации. Ее присвоение капиталистом есть

экспроприация, а потому экспроприация экспропри-

аторов естественно должна означать отнятие прибавоч-

ной ценности у капиталиста и возвращение ее рабочему.

На протяжении всех своих произведений Маркс ярост-

но изобличает эксплуатацию. Но что есть <эксплуата-

ция>? Ясно, что мы имеем здесь морально-правовое по-

нятие; но Маркс питал отвращение к моральным сужде-

ниям и к моральному идеализму. Он хотел дать чисто

научное, экономическое определение <эксплуатации> в

экономическом процессе и таким образом, пришел к точ-

ному определению: эксплуатация есть отнятие

прибавочной ценности.

Мы касаемся здесь подлинного фундамента социализ-

ма и всей системы Маркса. Прибавочная ценность лежит

в основе всего: она составляет секрет всего обществен-

ного строя, она определяет его экономическую и полити-

ческую форму. Маркс неоднократно это высказывал, но с

особой силой он выразил это в итоге 3-го тома: <Та

специфическая экономическая форма, в которой произ-

водится выкачивание неоплаченной прибавочной ра-

бот ы из непосредственного производителя (продуцента),

определяет взаимоотношение господства и подчи-

нения, как оно непосредственно вырастает из самого

производства и со своей стороны обратно на пего воз-

действует и его определяет. Но на этом построен весь

порядок социальной экономической организации, выра-

стающей из производственных отношений, а вместе с тем

также и ее специфическая политическая структура. То, в

чем мы нашли сокровеннейшую тайну и основу

всего общественного строя и поэтому также его

политической формы господства и подчинения, иначе

говоря, формы государства, - будет во всех случаях

непосредственное отношение собственников средств про-

изводства к непосредственным производителям> (Кар.

Bd. Ill, стр. 234)*.

Итак, весь капитализм истолковывается как выкачива-

ние прибавочной ценности. Оно определяет деление на

классы: буржуазия - это те, кто существует благодаря

отнятию прибавочной ценности, пролетариат - это

те, кто существует несмотря на отнятие прибавочной

ценности. Борьба классов есть борьба за прибавочную

ценность. Собственность означает власть присваивать

235

прибавочную ценность; лишение собственности означает

необходимость отдавать прибавочную ценность. Кто от-

нимает прибавочную ценность, тот властвует в процессе

производства и в конце концов властвует в государстве;

кто отдает прибавочную ценность, тот подчиняется и там

и здесь. После социальной революции и экспроприации

экспроприаторов прибавочная ценность конечно не бу-

дет отниматься, и поэтому исчезнут классы, исчезнет

господство и подчинение.

Вслед за Марксом официальный (для известного мо-

мента) выразитель советской идеологии Митин утверж-

дает: <Учение о прибавочной стоимости краеугольный

камень экономической теории Маркса>'. Следует доба-

вить: не только экономической, но и всей социальной

теории вообще (юридической и политической).

Таков скелет, на котором держится вся система марк-

сизма. Прочен ли он? реален ли он? Этот вопрос решает

все. Его можно формулировать так: правда ли, что от-

нятие прибавочной ценности есть зло? и правда ли, что

его можно устранить? Иными словами: правда ли, что

отнятие прибавочной ценности есть эксплуатация? и пра-

вда ли, что без этого отнятия можно обойтись?

' <Диалектический материализм>. Учебник для комвузов и втузов

М. Митина. ОГИЗ СОЦЭГИЗ, Москва. 1934. Часть 1, стр. 9.

Здесь необходимо сказать несколько слов о неудачном переводе

слова <Wert>, установившемся в советской науке. Этот перевод филоло-

гически неверен, философски безграмотен и покоится на непонимании

духа языка. <Стоимость> совсем не соответствует немецкому слову

Wert, и всецело соответствует немецкому слову Preis. <Сколько сто-

ит? означает по-немецки <Was kostet?> Поэтому <стоимость есть

Kostenpreis>. <Стоимость> выражает то, что политическая экономия и

Маркс называют <ценой> в отличие от <ценности>. Это важное проти-

вопоставление уничтожается при пользовании термином <стоимость>,

ибо стоимость и есть цена. Но нелепость перевода достигает своего

предела, когда мы имеем дело с <потребительной ценностью>: дело в

том, что огромная потребительная ценность может не иметь никакой

стоимости. Воздух и вода имеют великую ценность, но <ничего не

стоят>. Это безвыходное затруднение марксистские переводчики Капи-

тала В. Базаров, Н. Степанов и А. Богданов принуждены были открыто

признать (предисловие к Капиталу. Киев Нью-Йорк. 1929): если еще и

возможно, говорится здесь. <Tauschwert> перевести как <меновую сто-

имость>. то логика требует, чтобы <Gebrauchswert> переводилось как

<ценность> (ибо она может не иметь стоимости!). Переводчики в заклю-

чение принуждены сознаться, что этот термин <не совсем удобен> и <не

логичен>. Другое основание для сохранения термина <ценность> состо-

ит в том, что широкое философское понятие <Wert> как раз передается

русским словом <ценность>: можно говорить о ценностях научных.

эстетических и, наконец, экономических. И эти ценности суть объектив-

ные ценности. В этом преимущество термина Маркса: экономические

236

Рассмотрим первый вопрос:

1. Правда ли, что отнятие прибавочной ценности есть

эксплуатация, т. е. преступное отнятие <полного продук-

та труда> у пролетария нетрудовым представителем <бу-

ржуазии>? Мы уже видели, что <полный продукт> никог-

да не производится трудом одного только наемного ра-

бочего; <полный продукт> содержит в себе творческую

деятельность предпринимателя, инженера, изобретателя,

социального организатора. Без мощного технического

аппарата, управляемого <капитанами промышленности>,

без капитала, вложенного в него, пролетарий не мог бы

произвести никакой <прибавочной ценности>. Она ни в

каком смысле не принадлежит ему всецело. Демагогичес-

кая картина пролетария, окруженного трутнями и без-

дельниками, обнимаемыми термином <буржуазии>, - не

соответствует никакой реальности. Трутни и бездельники

не могли бы ничего создать, изобрести, организовать и

накопить. А накопить огромный капитал прежде всего

необходимо для современной фабрики и далее всей со-

временной технической цивилизации. Функцию нако-

пления кто-то должен выполнять, она социально необ-

ходима. Рикардо это прекрасно понимал и отдавал эту

функцию <капиталисту>. Функция накопления, как и фун-

кция отнятия того, что можно непосредственно истра-

тить на жизнь данного момента - всегда непопулярна, и,

однако, она необходима для всякой культуры и особенно

для индустриализма.

Однако функция накопления - не единственная функ-

ция, необходимая для организации индустриального про-

изводства; необходима еще творческая функция органи-

затора, предпринимателя, изобретателя, ученого. Совер-

ценности входят в универсальную систему ценностей. Термин <сто-

имость> дает не перевод, а безграмотное исправление Маркса.

Единственный довод, который мы встречаем у русских марксистов

против термина <ценность>, состоит в том. что ценность будто бы

означает субъективную оценку. Верно как раз обратное. Современная

философия давно установила объективное значение ценностей. Оно на

каждом шагу применяется и марксистами: они говорят, например, что

коммунизм есть объективная ценность, что наука есть объективная

ценность, что учение Маркса имеет объективную ценность (а не <сто-

имость>, конечно!). Воздух и вода объективно ценны для организма

(хотя стоимости не имеют); наркотики или жевательная резинка, напро-

тив, имеют <стоимость>, но чисто субъективную, патологическую: для

нормального человека они ничего не стоят. В конце концов ясно, что

пугает марксистов как раз объективная философская категория цен-

ности: в Большой Советской Энциклопедии нет даже слова <ценность>.

В т. 60 на стр. 474 стоит: <ценность см. стоимость>.

237

шенно не верно, будто дело идет только о пролетариях

и капиталистах. Здесь забыт подлинный творческий класс

общества: ведущий слой, властвующий и управляющий,

создающий духовную культуру и техническую цивили-

зацию.

Без содействия класса интеллигенции капиталисты не

могли бы ничего предпринять со своими капиталами, а

<трудящиеся массы> не могли бы создать никакой приба-

вочной ценности, они вечно пребывали бы на уровне

простого поддержания первобытного существования <в

поте лица>, на уровне феллахов. Жизнь примитивных

народов дает тому опытное подтверждение.

Поэтому ни о каком <преступном отнятии> здесь нет

и речи.

Если прибавочная ценность не отдается целиком на-

емному рабочему, то это не представляет никакой <эксп-

луатации>; наоборот, полная отдача прибавочной цен-

ности рабочему была бы действительной эксплуатацией

всех духовных, творческих, умственных сил общества;

больше того, она была бы их уничтожением, ибо от-

нимала бы у них все средства существования.

Этим самым в сущности дан уже ответ на второй

вопрос:

2. Можно ли обойтись без отнятия прибавочной цен-

ности? Конечно, нельзя- отвечает настоящая социа-

льная наука. Конечно, можно и должно - отвечает

демагогия пролетарского марксизма.

Ведь отнятие прибавочной ценности есть эксплуата-

ция, а эксплуатация должна быть уничтожена - следова-

тельно, отнятие прибавочной ценности должно быть уни-

чтожено. В этом весь смысл классовой борьбы, все обе-

тования коммунизма: пролетариат верит, что в коммуни-

зме прибавочная ценность наконец будет принадлежать

всецело ему. И вот все эти обетования представляют

собой грандиозный демагогический обман, наукообразно

замаскированный. Каково же будет горе и разочарование

<трудящихся масс>, когда они узнают и испытают на

своей шкуре, что в коммунизме прибавочная ценность

по-прежнему необходимо отнимается и даже в еще боль-

ших размерах, еще более жестоко и неумолимо!

В самом деле, капиталистов можно уничтожить, но

капитал для всякого производства по-прежнему необхо-

дим, и для него нет другого источника, кроме отнятия

прибавочной ценности. Более того, этот процесс накопле-

ния и отнятия здесь будет еще более интенсивным и

238

поглощающим, ибо коммунизм есть прежде всего ин-

дустриализм и быстро возрастающая индустриализа-

ция, требующая огромных капиталов. Капиталистов мо-

жно уничтожить, но вожди промышленности, вожди на-

рода, коммунистическая партия, грандиозный бюрокра-

тический, военный и полицейски-террористический аппа-

рат - все это неизбежно остается и в таких размерах, о

которых не подозревали прежние патриархальные капи-

талисты. И весь этот грандиозный правящий класс со

своим аппаратом (класс, не принадлежащий ни к <буржу-

азии>, ни к <трудящимся массам> рабочих и крестьян) не

имеет другого источника существования, кроме присво-

ения прибавочной ценности.'

Если <трудящиеся массы> спросят себя теперь, куда же

девается обещанная им прибавочная ценность, то они

сумеют наконец догадаться, что она целиком поглощается

аппаратом, идет на содержание НКВД (МВД) с его сле-

дователями, ссылками, тюрьмами, лагерями, иначе гово-

ря, идет на дальнейшее выколачивание прибавочной цен-

ности, и все это для накопления грандиозного капитала

военной индустрии, предназначенного для <мировой ре-

волюции>, т. е. для захвата всей власти и всех капиталов, и

для дальнейшего интернационального выколачивания

прибавочной ценности из трудящихся масс всего мира.

Вернемся теперь к определению Маркса: эксплуа-

тация есть отнятие прибавочной ценности.

Если так, то отнятие прибавочной ценности,

организованное коммунистическим аппара-

том, есть самая большая эксплуатация тру-

дящихся масс, какая когда-либо была заду-

мана и осуществлена в мире.

Как может марксизм ускользнуть и спрятаться от

этого неумолимого вывода? Он ответит прежде всего

общими местами наивной демагогии: в коммунизме все

является <народным достоянием> - земля является <на-

родным достоянием>, фабрики и заводы являются <на-

родным достоянием>, <орудия производства> принадле-

жат пролетариату.

Такая демагогия больше уже не действует: сказать,

что земля есть <народное достояние>, - это может каж-

' Ибо других источников дохода не существует: <сумма доходов

всех различных сфер производства должна равняться сумме прибавоч-

ных ценностей>, - говорит Маркс (Капитал, т. 3, 1. 152)*. Общая сумма

прибавочной работы и прибавочной ценности - вот источник всех

доходов.

239

дый народ и каждое государство, ибо это чисто словесная

формула, не имеющая никакого юридического значения.

Народ знает на опыте, что формула <вся земля крестья-

нам> означает реально: <вся земля отнимается у кре-

стьян>. Принадлежать кому-либо значит быть в чьем-

либо распоряжении: но ни крестьяне не распоряжаются

землей, ни рабочие не распоряжаются фабриками и заво-

дами - распоряжается всем этим исключительно и бес-

контрольно государственный <аппарат>.

Лозунг <все принадлежит народу> имел смысл лишь

как революционное диалектическое противопоставление:

он означал: <не помещикам -- а крестьянам>; <не капита-

листам - а рабочим>. Он требовал переворота и от-

нятия. Перенесем такое революционное противопостав-

ление в коммунизм, и оно будет означать: <не коммуни-

стическому аппарату - но рабочим и крестьянам!> Вот

почему лозунг: <все принадлежит народу> теперь для

большевизма неуместен, слишком легко из него вытекает

другой лозунг: <пролетариату нечего терять, кроме це-

пей, а приобрести он может весь мир>.*

Вся эта наивная демагогия уже непригодна, и защи-

щаться придется более паукообразно. Придется при-

знать, что прибавочная ценность конечно отнимается

аппаратом и не отниматься не может. Но она отнималась

раньше помещиками и капиталистами в свою пользу, а

теперь отнимается коммунистическим аппаратом и идет

на <народные нужды>.

И здесь мы имеем чисто словесное лицемерие: все

правители и всегда ссылались на народные нужды и

провозглашали себя представителями народных интере-

сов. Капиталисты и помещики тоже удовлетворяли <на-

родные нужды>, ибо они не сами съедали свой хлеб и свои

товары и удовлетворяли эти нужды не хуже коммунистов.

А что крестьяне всегда сами предпочтут удовлетворять

свои нужды - в этом едва ли кто из них будет сомневаться.

Можно, конечно, еще наперекор здравому смыслу и

моральному чувству во имя коммунистического катехи-

зиса утверждать, что <народные нужды> требуют унич-

тожения русской интеллигенции, уничтожения лучшего

крестьянства, ссылок, расстрелов, тюрем НКВД, исчез-

новения религии, - требуют индустрии убийства и гран-

диозной военной машины, заставляющей трудящуюся

массу умирать для мировой революции... Можно камуф-

лировать всякого рода выборы, резолюции, плебисциты

для инсценировки народной воли... Способы, какими это

240

делается, - всем давно известны, но одного уж никак

нельзя будет сделать - это удовлетворить <народные

нужды> отдачей прибавочной ценности живому конкрет-

ному индустриальному и сельскохозяйственному проле-

тариату, нельзя, ибо в тот же момент всякое производство

должно будет прекратиться.

Заимствуя всю теорию трудовой и прибавочной цен-

ности у Рикардо, Маркс не мог не заметить, что функ-

ция накопления необходима и что тот. кто руководит

производством и капиталом, принужден удерживать при-

бавочную ценность. Почему же Маркс об этом умолчал,

это скрыл? Или, может быть, здесь происходит принципи-

альное расхождение буржуазного экономиста, защища-

ющего капитал, с пролетарским идеологом, защища-

ющим труд? Один подло утверждает, что присвоение

прибавочной ценности капиталом есть законное и необ-

ходимое явление, другой благородно разоблачает, что

это есть подлая эксплуатация? Так изображают дело

многие марксисты. Маркс сам как будто вериг, что здесь

лежит его <открытие>.

Однако никакого открытия здесь нет. <Буржуазный>

экономист неумолимо прав: без капитала невозможно

никакое производство, - без удержания прибавочной

ценности невозможен капитал. И это одинаково для

управления и накопления частного капитала, как и для

управления и накопления коммунистического (иначе го-

воря, государственного) капитала. Всякий индустриализм

построен на капитале, независимо от того, существуют

ли многие частные капиталы, или единый капитал госу-

дарства или коммуны.

Почему же Маркс умолчал обо всем этом? А потому,

что иначе рушится вся его ловко построенная система

революционной агитации, весь пролетарский миф о воз-

вращении отнятой прибавочной ценности, миф об <экс-

проприации экспроприаторов>.

Оказывается, что никакого злодейского похищения

прибавочной ценности не было и никакого ее торжествен-

ного возвращения не будет. Прибавочная ценность всегда

распределялась и будет распределяться между всеми

участниками производства, причем <львиная доля> все-

гда идет на создание капитала, на технику и организа-

цию, на творчески руководящий аппарат. Так обстояло

дело в частном капитале, так обстоит оно в государствен-

ном капитализме и коммунизме, так будет обстоять в о

всякоминдустриализме.

241

9- 208

Глава шестая

КОНФЛИКТ НАУКИ И ДЕМАГОГИИ

Вся эта демагогия прибавочной ценности нисколько

не вытекала из научно-экономических познаний Маркса.

Нехотя и неясно и весьма редко, он все же высказывал

признание принципиальной необходимости удержания

прибавочной ценности. Однажды в Капитале (т. 1, стр.

42) он говорит:

<устранение капиталистического способа

производства позволит ограничить рабочий

день необходимым трудом>*.

<Необходимый труд> у Маркса противопоставляется

<прибавочному труду>: последний производит приба-

вочную ценность, идущую капиталисту; первый произ-

водит все то, что необходимо для поддержания жизни

рабочего. <Ограничить рабочий день необходимым тру-

дом> - значит не производить и не отдавать приба-

вочной ценности. Если вырвать эту цитату и остано-

виться на ней, то это будет означать, что в коммуниз-

ме отнятия <прибавочной ценности> не существует и,

следовательно, эксплуатации не существует. Самые уте-

шительные слова для пролетарского мифа! Однако, про-

должая цитату, мы видим, что дело обстоит совсем

не так:

<При этом, однако, при прочих равных условиях,

необходимый труд должен расширить свои рамки. С

одной стороны, условия жизни рабочего должны стать

богаче, его жизненные потребности должны возрасти>.

Здесь очень хитро подготавливается необходимое

<расширение труда>, которое потребуется от рабочего.

Ну что ж, скажет пролетарий, я готов работать больше,

если это пойдет на меня, на улучшение моих жизненных

условий. Однако это приятное расширение существует

лишь <с одной стороны>, а <с другой стороны> существу-

ет совсем другое расширение:

<С другой стороны пришлось бы причислить к не-

обходимому труду часть теперешнего прибавоч-

ного труда, именно тот труд, который требуется для

образования общественного запасного фонда и фо-

нда накопления>...**

Иными словами, <прибавочный труд>, производящий

прибавочную ценность, по-прежнему необходим, ибо

без него невозможно накопление фонда (т. е. капита-

242

ла), а без этого последнего невозможно никакое произ-

водство.

Несостоятельность всей доктрины Маркса сконцент-

рирована в этой цитате: она начинается с утверждения,

что устранение капитализма <позволит ограничить ра-

бочий день необходимым трудом>, и кончается утвержде-

нием, что устранение капитализма не позволит огра-

ничить рабочий день необходимым трудом - ибо к

<необходимому труду> придется прибавить приба-

вочный труд, который требуется для образования

фонда накопления. Первое утверждение есть демагоги-

ческий абсурд; второе - есть его научное уничтожение.

<Прибавочный труд> не может быть арифметически при-

ложен, он не становится от этого <необходимым тру-

дом>, ибо <необходимый труд>, в силу точного определе-

ния Маркса, есть то, что идет целиком на содержание

рабочего, а <прибавочный труд> поступает в фонд накоп-

ления'. Маркс, конечно, знает, что рабочий не получит

<полного продукта> своего труда, и он принужден это

признать в <Критике Готской программы>:

<Коммунистическое общество, - говорит он, - не

может выдать рабочему полный продукт труда - оно

необходимо производит ряд вычетов: на расширение про-

изводства, на образование запасного фонда, на культур-

ные потребности и т. д.>*.

Иначе говоря, из полного продукта труда уплачивает-

ся рабочему то, что необходимо для его содержания (с

обещанием его улучшения), а остальное, т. е. прибавоч-

ная ценность, удерживается для образования фонда, без

которого невозможно ни производство, ни культура во-

обще. Эти вынужденные признания Маркса представля-

ют для нас большую ценность, ибо подтверждают прави-

льность всей нашей диалектики прибавочной ценности.

Маркс от нее спастись не мог, а потому не могут спастись

и марксисты.

Самым важным в этом признании является установле-

' Здесь у Маркса находим софизм двух значений <необходимого

труда>: 1. <Необходимый труд> (по теории прибавочной ценности)

означает необходимую работу только на самого себя, работу, весь

продукт которой отдается рабочему. 2. <Необходимый труд> означает

необходимость работать не только на самого себя, но неизбежно отда-

вать прибавочный продукт капиталу. При первом значении прибавоч-

ный труд не необходим, при втором значении он необходим. Цель все-

го софизма скрыть, что придется все же отнимать прибавочную цен-

ность, - и сохранить иллюзию, что <можно ограничить рабочий день

необходимым трудом>.

243

ние того, что марксизм признает категории трудовой и

прибавочной ценности и зарплаты одинаково обязатель-

ными как для понимания капитализма, так и для понима-

ния социализма. Самым легким выходом из всех затруд-

нений было бы, конечно, утверждение, что эти категории

к социализму совершенно не применимы. Такую попытку

мы действительно имеем по отношению к самой непри-

ятной категории <прибавочной ценности>.

В Большой Советской Энциклопедии, обсуждающей

все социально-экономические вопросы с наибольшим

вниманием и с обширными ссылками на всю советскую и

несоветскую литературу марксизма, мы найдем в самом

конце статьи о <прибавочной стоимости> следующую

краткую, смущенно и нехотя сделанную отписку:

<В Союзе ССР, где уничтожены эксплуататорские

классы, где средства производства являются обще-

ственной собственностью самих производителей, ра-

бочая сила не может быть товаром, и поэтому здесь

нет места производству прибавочной сто-

имости>^. 46, стр. 784, А. Пашков).

Начнем с последней фразы, вызывающей изумление.

Еще имело смысл, пожалуй, сказать, что здесь прибавоч-

ная ценность больше не отнимается у непосредственных

производителей, что здесь демагогические обещания ис-

полнены, но сказать, что прибавочная ценность больше

не производится, - представляет собой экономическую

безграмотность даже в вопросах марксизма.

Ведь прибавочная ценность есть единственный источ-

ник для накопления капитала (как об этом постоянно

напоминает Маркс), а без капитала невозможно никакое

производство. Как образуется прибавочная ценность?

Она происходит в силу того, что человек производит

больше, чем нужно для простого поддержания его суще-

ствования. Прибавочная ценность производится приба-

вочным трудом, т. е. тем трудом, который еще возможен

для человека, после <необходимого> труда, направлен-

ного на простое поддержание существования.

В классической политической экономии и у Маркса

это выяснено до конца: <работа производит более того,

что необходимо для поддержания ее существования>. В

этом афоризме выражена вся сущность прибавочной цен-

ности. В ней единственный источник всякого богатства,

кем бы оно ни присваивалось, и всякой культуры и

цивилизации, кто бы ею ни пользовался. Если бы человек

производил только то, что необходимо для поддержания

244

существования, то он вечно пребывал бы на уровне при-

митивного варварства'.

В силу этого в социализме и коммунизме прибавоч-

ный труд и производимая им прибавочная ценность не

только будут необходимо существовать, но даже будут

непрерывно возрастать, как это определенно обещают

экономически грамотные марксисты, ибо вследствие усо-

вершенствования форм производства часть труда, необ-

ходимая для простой поддержки существования, будет

непрестанно уменьшаться, а остальная часть, производя-

щая прибавочную ценность, будет возрастать в своей

продуктивности.

Уничтожение <эсплуататоров> никаким образом не

может уничтожить производства прибавочной ценности,

ибо она ведь производилась, по мнению Маркса, не

<эксплуататорами>, а трудящимися массами. Демагогия

коммунизма может обещать только одно: прибавочная

ценность будет конечно производиться и возрастать, но

она не будет больше отниматься у трудящихся, она оста-

нется целиком в их распоряжении. Мы уже видели, что

это обещание принципиально не может быть исполнено.

Вся первая часть цитаты не имеет никакого отноше-

ния к производству прибавочной ценности: уничто-

жение эксплуататоров, обобществление орудий производ-

ства и уничтожение продажи рабочей силы в лучшем

случае могло бы означать уничтожение отнятия произ-

веденной прибавочной ценности. Однако, как мы видим,

и этого коммунизм обещать не может.

Первая часть цитаты состоит из тех самых словесных

лозунгов, за которыми не стоит никакой реальности и

которые уже никого обмануть не могут: никакой обще-

ственной собственности самих производителей на средст-

ва производства в СССР не существует; если бы она

' Поэтому было бы глубочайшей ошибкой соединять <прибавоч-

ную ценность> с капитализмом. Ремесленник тоже создает прибавоч-

ную ценность (Marx. Theorieen Uber den Mehrwert. I Bd. 423). Она

существует при всякой форме хозяйства - денежного и натурального.

Ее последним и глубочайшим основанием является противопоставление

необходимого и прибавочного труда, необходимого и прибавочного про-

дукта. Животные не знают прибавочного труда и продукта, они произ-

водят и добывают только то. что необходимо для поддержания рода и

индивида. Поэтому у них нет цивилизации. Прибавочный продукт есть

свойство homo laber. То, что человек производит больше, чем нужно

для простого поддержания его существования, имеет своим источником

творчество и изобретение. Прометей научил, как производить приба-

вочный продукт в силу открытий творческого духа.

245

существовала, то ею распоряжались бы сами произво-

дители. На деле же средствами производства абсолютно

и бесконтрольно распоряжается государственный аппа-

рат. Такая социальная форма называется государствен-

ным капитализмом. Говорить здесь об <общественной>

собственности по меньшей мере рано: она отодвигается

в бесконечное будущее, когда государства не будет. Но

в социализме, как справедливо указал Сталин, не

может быть и речи об отмирании государства, напротив,

мы видим крайнее его усиление и расширение: государ-

ство присваивает себе все функции прежних капитали-

стов и предпринимателей; оно всецело руководит про-

изводством и осуществляет функцию накопления, поэтому

оно неизбежно удерживает прибавочную ценность и <по-

купает> рабочую силу, да еще в качестве монопольного

покупателя, назначающего такую цену (такую <зарпла-

ту>), какая ему заблагорассудится.

Зарплата представляет собой другую неприятную

категорию, доставляющую советской идеологии и практи-

ке много хлопот. Она тесно связана с прибавочной цен-

ностью и напоминает об эксплуатации. С одной стороны,

утверждается, что в СССР рабочая сила не покупается, с

другой стороны, совершенно очевидно, что зарплата -

есть плата за рабочую силу. И определяется зарплата в

СССР совершенно так же, как в капитализме: отправляясь

от прожиточного минимума и процентно возвышая ставки

для квалифицированного труда. Как и в капитализме,

следовательно, <стоимость рабочей силы сводится к сто-

имости определенной суммы средств существования>'.

Сходство с капитализмом так велико, что марксистам

приходится его открыто признать: право на вознагражде-

ние все еще является <буржуазным>, оно <втиснуто в

буржуазные рамки> (Большая Советская Энциклопедия.

Т. 26. С. 291-292). Замечательно при этом, что основной

советской формой оплаты является сдельная плата, та*

самая, которую Маркс считает <формой зарплаты, на-

иболее соответствующей капиталистическому способу

производства>, более того: <источником сокращения за-

рплаты и капиталистического мошенничества>^

Сравнение с капитализмом напрашивается само со-

бой, и оно тем более неприятно, что зарплата в СССР

' Слова Маркса из главы <Покупка и продажа рабочей силы>,

Капитал, т. 1.

^ Капитал. Т. 1. Гл. 19. <Поштучная плата>.

246

гораздо ниже, чем в капиталистических странах и в до-

революционной России.

Единственным средством отделаться от этих неприят-

ных вопросов является запрещение сравнивать, спраши-

вать, сомневаться, мыслить. Обязательным в СССР-ской

идеологии считается противопоставление категорий <зар-

платы и прибавочной стоимости> в капиталистическом

обществе и в социализме СССР. Всякое сближение здесь

рассматривается как правый, или левый уклон, как бур-

жуазное, или меньшевистское вредительство, как госуда-

рственное преступление: об этом не полагается говорить.

На этот <участок> практически и идеологически обраще-

но особое внимание партии, здесь происходит борьба с

<классовыми врагами пролетариата>. В самом деле, ведь

перенос категорий зарплаты и <прибавочной стоимости>

сразу переносит в условия СССР категорию эксплуата-

ции! Ведь таким образом <стирается грань между этими

системами, стирается преимущество советской системы

над капиталистической> (Сов. Энц. Т. 26. 297-298). По-

видимому, догадался-таки кое-кто в СССР, что госуда-

рственный капитализм отнимает прибавочную

ценность и открывает широкую возможность эксплуата-

ции? Да, догадались многие видные члены партии и

многие советские экономисты, объявляемые сейчас ук-

лонистами и врагами народа.

Остается в заключение прибавить несколько слов к

третьей фундаментальной категории марксизма, к поня-

тию трудовой ценности. Она не причиняет марксистам

никакого беспокойства (кроме разве того обстоятельства,

что она совершенно оставлена наукой). Напротив, она

прекрасно служит целям пропаганды и всецело сохраня-

ется марксистами в качестве социалистической катего-

рии: <право производителей пропорционально доставля-

емому ими труду> и, таким образом, измерение сто-

имости тех благ, которые им причитаются, производится

<равным мерилом - трудом> (Маркс. Критика Готской

программы). <За равное количество труда - равное ко-

личество продуктов> (Ленин). Для нас важно это отме-

тить, ибо в таком случае вся наша критика трудовой тео-

рии ценности сохраняет все свое значение и для социализ-

ма. Тщетно марксисты повторяют так часто слова <науч-

ный> и <диалектика>. Наука и диалектика разрушают

мифы и комплексы народных масс: они неблагоприятны

для демагогии. Миф о прибавочной ценности приводится

неумолимой диалектикой к следующему тупику:

247

Или удержание прибавочной ценности есть эксп-

луатация и тогда вся коммунистическая система есть

эксплуатация, или удержание прибавочной ценности

не есть эксплуатация и тогда капитализм не есть

эксплуатация.

Не означает ли научное установление этой антиномии,

которое было нами подробно обосновано, защиты

капитализма? Отнюдь нет! Диалектика приводит к совер-

шенно иному выводу: в капитализме, несомненно, суще-

ствует <эксплуатация>, но она состоит не в том, что

удерживается прибавочная ценность у пролетария; в ком-

мунизме <эксплуатация>, несомненно, возрастает и до-

стигает крайнего предела, но вовсе не в силу одного того,

что прибавочная ценность продолжает удерживаться. Со-

всем не в этом состоит вина капитализма и коммунизма:

без удержания прибавочной ценности невозможен ника-

кой индустриализм и это удержание само по себе вовсе не

есть еще эксплуатация. Совершенно неверным является

основное положение Маркса: эксплуатация есть

отнятие прибавочной ценности.

<Эксплуатация> совсем не есть научно-экономическое

понятие, она есть этическое и правовое понятие'. Кто

обвиняет кого-либо в <эксплуатации>, должен исходить

из идеи справедливости и любви, из некоторой системы

этических ценностей (ибо он производит оценку дейст-

вий), и, что самое назидательное для марксизма и атеиз-

ма, - из христианской системы ценностей. В этом утвер-

ждении нет никакой метафизики и никакой <поповщины>;

это историко-философский и историко-культурный факт;

дохристианская и внехристианская этика не знает поня-

тия и осуждения <экcплуaтaции>'' и это понятно: эксплу-

атация есть уничтожение и угнетение личности - то, что

ей противоположно, есть признание и уважение личности.

<Эксплуатация> существует лишь в противопоставлении

(таков закон диалектики). Спрашивается чему? Справед-

ливости и любви к личности! Все вращается вокруг идеи

' В экономическом и техническом смысле слово <эксплуатация>

означает простое использование в производстве: так говорится об <эк-

сплуатации> земли, земельных богатств, предприятия, и в этом смысле

также об <эксплуатации> труда, причем здесь не существует никакого

морального суждения.

^ Для Аристотеля существуют <рабы по природе>*. Для Нищце

эксплуатация есть универсальный закон живой природы. Для Спинозы

и для всякого натурализма <большие государства поглощают малые по

тому же естественному закону, по какому большие рыбы поглощают

малых>, и по тому закону сильные экплуатируют слабых.

248

личности, вокруг ценности личности. Но эта идея была

выработана только христианской моралью и христианс-

кой философией. Точное философское определение <эксп-

луатации> в сущности дано Кантом: эксплуатация есть

обращение с личностью, как со средством и только со

средством; противоположность эксплуатации есть обра-

щение с личностью, как с самоцелью.

* * *

Такова экономическая теория Маркса. Она вся цели-

ком заимствована из <буржуазной> политической эконо-

мии. Она всецело покоится на теории трудовой и приба-

вочной ценности, выработанной Адамом Смитом и Рика-

рдо (см. выше). В чем же состоит собственное открытие

Маркса? Что новое он внес по сравнению с классиками

экономии? Исключительно утверждение, что удержание

или отнятие прибавочной ценности есть <эксплуатация>,

капиталистический грабеж, <экспроприация>. Это отня-

тие должно быть уничтожено, и капитализм не должен

существовать. С точки зрения Рикардо такой вывод из

его теории есть экономический абсурд: производство не-

возможно без труда и капитала; капитал невозможен без

удержания прибавочной ценности. Поэтому Рикардо счи-

тает профит на капитал (источником которого является

прибавочная ценность) явлением законным и экономичес-

ки необходимым. Капитал необходим, и потому капита-

лист вовсе не является каким-то грабителем, злодеем и

скрягой, напротив, он выполняет социально-необходи-

мую функцию накопления и распоряжения.

Таков итог нашего анализа <прибавочной ценности>. Та-

ково различие между Рикардо и Марксом, и оно целиком

не в пользу Маркса. Его <открытие> есть <сокрытие>

экономического положения вещей, правильно изображен-

ного у Рикардо. <Прибавочная ценность> заимствована у

Рикардо и извращена для целей демагогии, превращена в

пролетарский миф. Этот агитационный миф поддержива-

ется Марксом и Энгельсом во всех их произведениях:

<Устранение капиталистического спосо-

ба производства позволит ограничить рабо-

чий день необходимым трудом>.

Такой тезис Маркса есть экономический аб-

сурд: <необходимый труд> производит только то, что

необходимо для простого поддержания жизни рабочего.

Если бы производство ограничивалось только этим, то

никакое накопление капитала, никакая техника, никакая

249

индустриализация и культура не были бы возможны. Все

это производится только <прибавочным трудом> и твор-

чеством.

Изумительно то, что этот экономический абсурд под-

держивается не только массовым пролетарским сознани-

ем, но и учеными марксистами. Например, вслед за Мар-

ксом Каутский рассуждает так: положим, капиталист по-

купает рабочую силу продолжительностью одного дня

(12 часов). Положим, что рабочий отрабатывает необ-

ходимые для него жизненные средства в течение 6 часов,

и их цену (например, 3 марки) капиталист уплачивает

рабочему. Это значит, по Марксу, что он уплатил ему

действительную меновую ценность его работы. Тогда в

течение остальных 6 часов рабочий производит цен-

ность, превосходящую то, что необходимо для поддержа-

ния его существования. Это и есть <прибавочная цен-

ность>, и она достается не рабочему, а капиталисту; и

притом достается даром, ибо он оплатил ценность ше-

стичасового труда (3 мар.), а присвоил себе ценность

продукта двенадцатичасового труда (6 мар.). Выходит,

что он присвоил себе <неоплаченную работу>. Это обыч-

ное изложение теории прибавочной ценности; но вот

Каутский изобличает и наставляет этого эксплуататора:

<наш капиталист ничем не смущается... ему не приходит

в голову сказать рабочему: я купил твою рабочую силу за

цену, в которой воплощаются 6 рабочих часов; ты от-

работал для меня 6 рабочих часов, мы квиты, и ты

можешь идти домой!>'. Удивительно, что этому ученому

экономисту, излагающему своего ученейшего учителя, не

приходит в голову, что если бы капиталист держал такую

речь и проявил такое благородство и если бы рабочий

действительно ушел, отработав 6 часов (и тем всего

только оправдав свое существование), то капиталисту

оставалось бы только умереть с голоду, а с ним вместе и

всему бюрократическому аппарату и всем представите-

лям духовной культуры и творчества, не производящим

материальных товаров и предметов питания. Уничтоже-

ние <капиталистов> еще не такая беда, но настоящая беда

заключается в том, что при этом исчез бы и капитал,

иссяк бы единственный источник его накопления, и с ним

исчезла бы индустриализация и всякое производство

вообще.

' <Karl Marx oekonomische Lehren>. Von K-arl Kautsky. 8 Auf. Slut.

1903. Ss. 75-79.

250

Тот же самый результат получился бы, если бы рабо-

чему была возвращена вся <неоплаченная работа>, т. е.

отдан полны и продукт его т руд а. Маркс принуж-

ден был признать невозможность этого даже в коммуни-

стическом обществе (см. выше, глава 6). Маркс обещал

<ограничить рабочий день необходимым трудом> и тот-

час был принужден нехотя и в неясных словах признать,

что <прибавочный труд> все же необходим для <фонда

накопления>.

Обе возможности, следовательно, экономически недо-

пустимы и нереальны: нельзя не производить прибавоч-

ной ценности и нельзя ее отдать рабочему.

Отнятие прибавочной ценности необходимо.

Эту эсотерическую истину, скрытую не только

от массы трудящихся, открыто высказал такой знаток

марксизма и искренний сторонник социальной демокра-

тии, как Гильфердинг. Вслед за Марксом он устанавлива-

ет, что все три социально-экономические формы обще-

ства: рабовладельческая, феодальная и капиталистичес-

кая всецело построены на отнятии господствующим клас-

сом прибавочного продукта, или <прибавочной ценно-

сти>, вырабатываемой трудящимися. Но это отчуждение

прибавочного продукта развивается от варварских и же-

стоких форм в сторону более мягких и гуманных, остава-

ясь, однако, при всех условиях принципиально необходи-

мым. Переход от капитализма к социализму конечно не

означает возвращения прибавочной ценности трудящему-

ся. Она будет отниматься (или, выражаясь деликатно,

<удерживаться>) при всяком идеальном демократическом

социализме. Все дело, следовательно, в формах этого

отчуждения. Авторитарный диктаторский социализм,

или коммунизм, проводит насильственное отчуждение в

самых 'варварских формах и не заслуживает, по мнению

Гильфердинга, даже имени <социализма>.

Задача истинного социализма найти более гуманную,

не эксплуататорскую форму отчуждения. На основании

изысканий Гильфердинга проблема решается так: <уста-

новление социалистического строя не упразднит от-

чуждение прибавочного продукта -но форма

этого отчуждения должна стать таковой, чтобы она не

носила характера эксплуатации и не воспринималась про-

изводством как таковая. Решение этой проблемы воз-

можно только на одном пути: если отчуждение прибавоч-

ного продукта будет происходить в результате решений,

добровольно принятых самими участниками производст-

251

венного процесса>... <иными словами... уничтожение экс-

плуатации возможно только в рамках демократической

организации решения всех вопросов, связанных с рас-

пределением созданного продукта>. (Цитировано по <Со-

циалистическому Вестнику> № 1--2. 3 февраля 1947 г.

<Теоретическое завещание Гильфердинга>, Николаевс-

кий)'. Исходя из принципа автономной и добровольной

отдачи и распределения прибавочного продукта, Гиль-

фердинг отрицает центрально-управляемое плановое хо-

зяйство, отнимающее и распределяющее принудительно.

Это для него не есть социализм. Но хозяйство свободно-

го рынка и свободного обмена тоже, конечно, не есть

социализм. Что же в таком случае есть социализм? Какая

правовая форма отчуждения прибавочной ценности пред-

лагается? Это остается неизвестным.

Сторонники свободного рынка могут указать, что

рабочий договор является пока единственной нам

известной правовой формой, при которой воля трудяще-

гося при определении заработной платы (а следователь-

но, и размера удержания прибавочной ценности) прини-

мается во внимание. Можно, конечно, сказать, что она не-

достаточно принимается во внимание, что рабочий до-

говор навязывается рабочему, диктуется ему. В этом в

сущности и состояла критика Маркса, но такая критика

очевидно направлена не на свободу договора, а на нару-

шение свободы в договоре, на иллюзорность до-

говора, ибо диктат не есть договор. Но если свобода в

договоре не соблюдалась, то из этого не следует, что ее

нужно уничтожить совсем и с нею вместе договорный

принцип. Напротив, ее нужно восстановить и защитить.

И рабочее движение в течение 20-го века многое сделало

в этом направлении: мощные рабочие союзы, право ста-

чек и забастовок, коллективный договор и, наконец, ра-

бочее законодательство. Рабочий совсем не является та-

кой беспомощной и слабой стороной в договоре, как это

было во времена Маркса, он весьма реально может про-

являть свое согласие или несогласие на размеры удержа-

ния прибавочной ценности. Совершенно беспомощным в

этом отношении он становится только в <социализме>.

построенном марксистами.

Кто находит, что всех этих средств недостаточно, тот

' Автор настоящею труда, к сожалению, не мог достать соответст-

вующей книги Гильфердинга, поэтому все ссылки на него он оставляет

на ответственность <Социалистического Вестника>, вполне компетент-

ного в этих вопросах.

252

должен указать другие, более совершенные для выраже-

ния свободного согласия или несогласия трудящихся. А

пока те, которые применяются в свободной правовой

демократии, остаются наиболее действительными.

Цели, поставленные Гильфердингом, бесспорны, они

выражают общеобязательный идеал свободы и автоно-

мии личности, но средства для достижения этих целей не

указаны. Задача поставлена правильно, но решения ее не

дано, и неизвестно окажется ли оно <социалистическим>.

В этом состоит кризис современного социализма, состав-

ляющий проблему дальнейшего исследования. Но здесь

прежде всего нам было важно подтвердить установлен-

ную нами выше правду о прибавочной ценности, скрыва-

емую и отрицаемую не только <вульгарным>, но и тра-

диционным <научным> марксизмом. Трудно ведь марк-

сизм Каутского признать <вульгарным>.

Эта правда сводится к следующим положениям:

1) Отчуждение прибавочного продукта или прибавоч-

ной ценности вовсе не есть само по себе эксплуатация, но

напротив - необходимая и ценная социальная функция

накопления, без которой не может существовать индуст-

риальная культура.

2) Всякая социальная или органическая функция до-

пускает злоупотребление: существует злоупотребление

властью, злоупотребление правом, злоупотребление сво-

бодой, например свободой слова, свободой торговли

(<не обманешь - не продашь>). Всякая необходимая

функция может действовать нормально и ненормально,

справедливо и несправедливо. Только злоупотребле-

ние функцией накопления есть <эксплуатация>; причем

она возможна с обеих сторон: хозяин может эксплуатиро-

вать работника, но и работник может эксплуатировать

хозяина; капитал может отнимать слишком много, рабо-

чий или крестьянин может отдавать слишком мало. В

последнем случае <трудящиеся> могут привести капитал

(как частный, так и государственный) к полному банкрот-

ству. А это означает, что они могут сделать индустри-

ализацию невозможной, могут задушить государствен-

ный аппарат и заставить умереть с голоду интеллиген-

цию страны. Государственный капитализм отлично со-

знает эту опасность, называет ее <саботажем> и пресекает

беспощадно.

3) Никакой социализм и никакая форма индустриаль-

ного хозяйства не может отдать прибавочный продукт

трудящимся. Дело может идти о размерах и формах

253

отчуждения. Сравнивая эти формы, мы убеждаемся, что

в частном капитализме отнятие прибавочной цен-

ности и накопление капитала происходит с гораздо боль-

шими трудностями, нежели в авторитарном социа-

лизме. Частный капитал гораздо труднее накапливать,

нежели государственный капитал. Происходит это оттого,

что в авторитарном социализме экономическая власть

соединяется с политической и становится тоталитарной.

Такая власть может отнимать прибавочную ценность в

любом размере и любыми средствами. Возможность от-

давать слишком мало совершенно исключена для трудя-

щихся; зато возможность отнимать слишком много для

властвующих и управляющих не ограничена ничем.

Удивительно, что Каутский не понял или не хотел

понять этой правды о прибавочной ценности, быть может

потому, что его книга об экономической доктрине Марк-

са относится к 90-м годам прошлого столетия, т. е. ко

времени начинавшегося расцвета марксизма, когда вся-

кая критика Маркса считалась выражением реакционно-

сти и буржуазности.

Но еще более удивительно, что Лев Толстой сумел

угадать эту правду и разоблачить демагогию прибавоч-

ной ценности в социализме. Сам он везде в сущности

разделяет социалистическое осуждение капитализма, все-

цело построенного на отнятии господствующим классом

прибавочного продукта, вырабатываемого трудящимися.

Но вместе в тем он сразу видит абсолютную ложь попу-

лярного социализма, обещающего трудящимся этого не

делать: если вы не будете отнимать у народа (земледель-

ческой массы) прибавочного продукта - вы все просто

умрете с голоду:

<Вы говорите, что хотите справедливого устройства

жизни, но ведь вы можете существовать только при

неправильном, несправедливом устройстве жизни. Уста-

новите действительно справедливое устройство жизни, в

ко тором не т места высасывающим чужие тру-

ды людям> (т. е. нет места отнятию прибавочного

продукта, или прибавочной ценности) - <и вы все, поме-

щики, купцы, врачи, профессора, адвокаты, учителя и

также фабричные, фабриканты, заводчики и техники, про-

изводители пушек, табаку, водки, зеркал, бархата и т. п.

вместе с правительственными людьми -вы все ум-

рете с голоду. Вам не только не нужно действительно

справедливого устройства жизни, но для вас нет ничего

опаснее такого устройства>.

254

С этой опасностью новые <правительственные люди>

и вся интеллигенция, ставшая новой социалистической

бюрократией, встретились немедленно после октябрьской

революции в эпоху военного коммунизма: пришлось от-

нимать у крестьян не только <прибавочный>, но и <необ-

ходимый> продукт карательными экспедициями. Логика

Толстого очень проста: вы утверждаете, что несправед-

ливость капитализма состоит в удержании прибавочной

ценности, и обещаете устранить эту несправедливость; это

заведомая ложь, ибо вы все можете существовать только

при помощи удержания прибавочной ценности'.

Глава седьмая

СОФИЗМ <РАБОТЫ> И <РАБОЧЕЙ СИЛЫ>

Научная теория прибавочной ценности стоит в аб-

солютном противоречии с демагогической идеологией

марксизма. Центром всей этой демагогии прибавочной

ценности будет, конечно, различение оплаченной и неоп-

лаченной работы (<bezahiter und unbezahiter Arbeit>), ко-

торое Маркс бесконечно всюду повторяет; и за ним,

начиная с Каутского, все марксисты: отнятие прибавоч-

ной ценности, присвоение <неоплаченной работы> есть

основа капитализма. Вот, например, утверждения

Каутского: <аккумуляция прибавочной ценности означа-

ет присвоение неоплаченной работы для целей даль-

нейшего присвоения неоплаченной работы>. <Присвоение

ценности без отдачи другой равной ценности есть приба-

вочная ценность>... <Наибольшая масса всякого богатст-

ва состоит из ценности, присвоенной без всякого соответ-

' Что такое прибавочная ценность и ее присвоение. Толстой выра-

жает весьма просто и популярно: <рабочий люд отдает ^большую часть

того. что он заработает, на всякие общественные дела, к^кие правитель-

ство считает нужным>. Но так как для Толстого правительственная

власть есть величайшая несправедливость и отнятие прибавочного про-

дукта тоже величайшая несправедливость, а индустриальная цивилиза-

ция не представляет никакой ценности, то неизбежно и весь революци-

онный марксизм с его компартией и аппаратом есть величайшая не-

справедливость, и вся его борьба с царским правительством ничего не

стоит: <ваша борьба с правительством есть борьба двух паразитов на

здоровом теле и для народа одинаково вредны обе борющиеся стороны.

И потому говорите о своих интересах, а не о народе, нс лгите, говоря о

нем, и оставьте его в покое>. Лев Толстой. Полное Собр. Сочинений.

Госиздат. Москва - Ленинград. 1936. Том 36. <Обращение к русским

людям, к правительству, революционерам и народу>. 1906. Стр. 307.

399.264-267.

255

ственного вознаграждения> (Karl Kautskv. <Karl Marx

oekonomische Lehren>. 8 Aufl. Stuttg. 1903. S. 237, 225-226).

Отсюда вся эта <экспроприация экспроприаторов>, от-

сюда два класса и их антагонизм.

На самом деле нет никакой <неоплаченной работы>.

За что уплачивается заработная плата? Каждый скажет:

конечно, за работу в течение одного дня. Спросите рабо-

чего: какова твоя зарплата? И он ответит: я получаю

такую-то сумму за рабочий день. Не так обстоит дело,

будто покупается только часть дневной работы, а другая

часть присваивается даром: нет, покупается, по условию,

работа целого дня. Поэтому нельзя говорить ни о

какой <неоплаченной работе>, в крайнем случае можно

говорить о плохо оплачиваемой работе. Такое рассужде-

ние конечно неприемлемо для Маркса: если нет присво-

ения <неоплаченной работы>, то нет и эксплуатации, нет

и борьбы классов, нет и постулата уничтожения капита-

лизма. Одним словом, рушится вся социально-экономи-

ческая система Маркса.

Действительная оплата работы создает большое за-

труднение для Маркса: покупка труда, как и всякого

товара, определяется меновой ценностью, т. е. равным

количеством затраченного труда. От этого принципа цен-

ности Маркс ни в каком случае не хочет отступить. Какое

же количество труда равно и, следовательно, равноценно

выполнению 12-часовой работы? Очевидно, тоже 12-часо-

вое количество труда. Поэтому оплата работы требует,

чтобы рабочий получил в обмен за свой труд количество

продуктов (в деньгах), тоже произведенное в течение 12-

часовой работы. Такова ценность работы по трудовому

принципу Рикардо--Маркса, и она должна была бы ле-

жать в основе цены зарплаты, которая необходимо коле-

балась бы около этой истинной ценности.

В действительности, однако, дело обстоит совсем не

так: рабочий получает гораздо меньше, и никогда такой

оплаты получить не может. Если бы так обстояло дело,

то он получал бы полный продукт своего 12-часового

труда в других продуктах, или в деньгах. Но это есть

признанная Марксом экономическая невозможность.

Что же это значит? По-видимому, какой-то иной при-

нцип определяет ценность труда и заработную плату?

Почему 12-часовая работа обменивается на 6-часовую,

когда равное количество затраченного труда лежит в

основе всякого обмена? Значит, трудовая теория меновой

ценности неверна? А Маркс уверял, что капитализм поку-

256

пает рабочий труд, строго соблюдая принцип трудовой

ценности. Необходимо было выйти из этого противоре-

чия и спасти свою теорию меновой ценности. Если поку-

пается капиталистом работа одного дня, - то про-

тиворечие неразрешимо.

Поэтому Маркс придумывает следующее хитроумное ре-

шение: покупается не работа, а рабочая сила на один день.

Старые ортодоксальные марксисты верили, что это не

есть софизм или простая словесность. Наоборот, они

придавали огромное значение этому различию <работы>

и <рабочей силы>, утверждали, что Рикардо и Родбертус

смешивали эти понятия и запутывались в противоречиях,

и даже сам Маркс еще не сделал этого <открытия> в 1847

году в своих <Misere de la Philosophic> и <Lohnarbeit und

Kapital>. В чем же состоит это открытие? Оно состоит в

следующем: Маркс впервые показал, что работа не есть

товар, и потому не обладает товарной (меновой) цен-

ностью, хотя она есть источник и мерило всех товарных

ценностей. То, что появляется на рынке, это сам рабочий,

который предлагает свою рабочую силу. Что касает-

ся работы, то она есть лишь потребление купленной

рабочей силы. Потребляя этот товар, капиталист произ-

водит и присваивает прибавочную ценность. Уплата за

работу есть своеобразная иллюзия. Она происходит от-

того, что рабочая сила есть <товар> особого рода: он

уплачивается лишь после его потребления - лишь после

выполненной работы рабочий получает заработную пла-

ту. Однако рабочая сила оценивается по тому же принци-

пу, как и все товары: по количеству часов труда, необ-

ходимых для ее восстановления, иначе говоря, по количе-

ству благ, необходимых для поддержания жизни рабоче-

го в течение одного дня (точнее, по количеству трудо-

часов, вложенных в эти блага). Трудовая теория ценности

как будто спасена; но если в этом состоит <открытие>, то

оно принадлежит вовсе не Марксу, а Ад. Смиту и Рикар-

до. Основной задачей Маркса однако не могло считаться

спасение вполне <буржуазной> теории меновой ценности.

Настоящим своим открытием, центром своей теории он

считал доказательство существования неоплаченной

работы. Однако вся здесь изображенная диалектика со

всеми ее софизмами приводит к противоположному ре-

зультату: софистическое различение работы и рабочей

силы только облегчает раскрытие того, что никакой <не-

оплаченной работы> не существует.

В самом деле: если покупается работало рабо-

257

чему договору, длительностью в 12 часов, то покупается

вся эта работа, и никакой <неоплаченной> работы не

существует.

С другой стороны: если покупается рабочая

сила на 12 часов, то тоже нельзя говорить ни о какой

<неоплаченной работе>, ибо работа (по утверждению Ма-

ркса) вовсе ведь не покупалась и не продавалась, рабочая

сила за 12 часов оплачена вся и по единственно верному

принципу ее ценности (Маркс это подчеркивает).

Таков результат этой диалектики: тезис и антитезис оба

ложны в смысле подлинного обоснования <неоплаченной

работы>. Насколько слаба диалектика марксистов, можно

показать на примере Каутского. Желая наглядно изобразить

и обосновать рассматриваемое <открытие> Маркса, он вы-

думал следующее остроумное сравнение: <работа возникает

в силу потребления рабочей силы, как особого товара,

подобно тому как известное блаженство (Seligkeit) воз-

никает через потребление товара: <шампанское>. Так же,

как капиталист покупает шампанское, а не блаженство,

которое оно дает, точно так же он покупает рабочую силу

(Arbeitskraft), а не работу> (Kautsky, ib. S. 204).

Этот немецкий Witz блестяще иллюстрирует и до-

водит до очевидности отсутствие чего-либо <неопла-

ченного> в блаженстве капиталиста, потребляющего,

конечно, только шампанское. Или Каутский думает дей-

ствительно, что, заплатив за шампанское полную цену,

капиталист еще не оплатил своего опьянения и тем огра-

бил виноторговца? Неужели при пользовании силой элек-

тричества или газа, вполне оплаченной по числу часов, я

должен еще заплатить за удовольствие или пользу, извле-

ченную мною из полученного света или тепла? Различие

работы и рабочей силы сводится к различию потенциаль-

ной и актуальной энергии. Если я купил предмет как

потенциальную энергию, то я купил и ее актуализацию.

Если я купил автомобиль, то я купил и езду на нем, и

здесь нет никакой <неоплаченной работы>.

Следует добавить здесь, что вся эта диалектика покуп-

ки и потребления <рабочей силы> несостоятельна еще и

потому, что ни рабочая сила, ни работа не прода-

ются и не покупаются. Юридическое отношение между

работодателем и рабочим определяется рабочим до-

говором, а вовсе не договором купли-продажи.

Рабочий договор есть совершенно особое юридическое и

социальное отношение между двумя субъектами, совер-

шенно непохожее на покупку вещей и товаров. Другими

258

словами, наемный труд никогда не может стать товаром.

Отсутствие точных юридических понятий, характерное

для Маркса, искажает здесь всю социальную действите-

льность. Рабочий договор двусторонен: рабочий предо-

ставляет капиталисту и предпринимателю свою днев-

ную работу, с другой стороны, капиталист и предприни-

матель предоставляют рабочему пользование грандиоз-

ными орудиями производства, созданной организацией и

накопленным капиталом, без чего рабочий не мог бы

произвести ничего. Никакой <неоплаченной работы> не

существует: она оплачена предоставлением орудий про-

изводства. Разве рабочий работает один? С ним вместе

работает машина, тенический аппарат с его изобрета-

телями и организаторами. Полный продукт труда никог-

да не создается одними наемными рабочими и потому

никогда не может им принадлежать. У Маркса мы встре-

чаем ни с чем не сообразную переоценку пролетарского

труда (фетишизм труда) при полной недооценке интел-

лектуального труда и творчества. Как будто существуют

только <трудящиеся массы> пролетариата и рядом с

ними ничего не делающая <буржуазия>, капиталисты,

бессовестно присваивающие прибавочную ценность, т. е.

чужую <неоплаченную работу>. Настойчивое и постоян-

ное повторение этого слогана <неоплаченной работы>

выражает протест и требование ее оплатить или вернуть

ее продукт; иначе говоря, оно означает требование пол-

ного возвращения прибавочной ценности. Важно обра-

тить внимание на это постоянное повторение: оно выра-

жает непрерывную уверенность в том, что прибавочную

ценность можно вернуть трудящимся, что составляет

агитационный абсурд, доказанную невозможность.

Ну а если провозглашено <обобществление орудий

производства>, что тогда? И тогда рабочий должен будет

за них платить своим трудом, ибо капитал и машины не

сваливаются с неба; и тогда он не сможет идти домой

после шестичасового <необходимого труда>, как это

предполагал Каутский.

Глава восьмая

КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ -

НЕОБХОДИМА ИЛИ НЕТ?

Маркс хотел дать экономическое определение эксплу-

атации, и это ему не удалось: отнятие прибавочной цен-

ности не тождественно с эксплуатацией, и никакого <при-

259

своения> <неоплаченной работы> оно в себе не содержит.

Поэтому абсолютно ложным является непрерывно по-

вторяемое основное утверждение Маркса: <Mahrwert das

ist unbezahite Arbeit>' (<прибавочная ценность означает

неоплаченную работу>). А так как это утверждение со-

ставляет сущность его экономической и социальной те-

ории, то и вся эта теория абсолютно ложна.

Мы проследили все демагогические софизмы, которы-

ми Маркс пытается спасти это утверждение, несостояте-

льность которого он в сущности сознает; все они разбива-

ются подлинной диалектикой. Однако такой извилистый

путь в сущности излишен. Раз Маркс признал невозмож-

ность отдать рабочему <полный продукт труда>, он тем

самым признал необходимость и законность удержания

капиталистом прибавочной ценности.

Это требовала экономическая наука; но совсем иного

требовала пропаганда пролетарской революции. Эконо-

мические познания заставляли его признать, что <капи-

тал является в производстве директором работы, ее

командиром (Captain of industry)>^ что <в условиях капи-

талистического производства капиталист не только выпо-

лняет необходимую функцию (ein notwendiger Funktionar

ist), но даже господствующую функцию в производстве>^.

Наконец, что особенно важно, Маркс принужден даже

признать, что капиталистическое накопление не есть ка-

кая-либо личная жадность капиталиста - оно необходи-

мо, чтобы капиталистическая продукция развивалась^.

Сам Маркс рассказывает, что James Watt мог изобрести,

конструировать и испытать свою паровую машину

<лишь после того, как в огромном индустриальном пред-

приятии своего компаньона Mathias Boulton'a нашел тех-

нические силы и денежные средства, которые были ему

необходимы для осуществления его планов>^

Отсюда вытекает признание той простой истины (в

которой никогда не сомневались Ад. Смит и Рикардо),

что капиталист выполняет необходимую фу-

нкцию в производстве. Однако агитационные лозу-

' Marx. Theorieen uber den Mehrwert. I Bd. 8 АиП. 1910. SS. 146, 148.

161. и вообще во всех его сочинениях.

" Marx. Theorieen uber den Mehrwert. ib. Ill Bd. 563.

^ Marx. <Mehrwert bei Ricardo>. Theorieen... II Bd. I Tcil 208.

" Marx. Theorieen... II Bd. 2 Tcil 250.

" Kautsky. Marxens Lchren. Еще более развитой капитализм и еще

более мощная индустрия необходимы были для открытия и использова-

ния атомной энергии.

260

нги этой истины не допускали, и наперекор всякой очеви-

дности и в полном противоречии со своими утверждени-

ями Маркс утверждает, что не существует никакой необ-

ходимой функции капиталиста ни в каком производстве.

<Капиталист> должен быть представлен пролетариату

как чистый бездельник и паразит: капиталисты не имеют

никакой собственной работы или творчества, <если толь-

ко они не пожелают назвать работой функцию выкачива-

ния чужой работы>'.

Марксу противно всякое <оправдание профита>, он

возмущается тем, что <рикардианцы> (как Дж. Ст.

Милль) могут объяснить профит какой-либо собственной

деятельностью капиталиста, а не присвоением <приба-

вочной работы рабочего>, т. е. неоплаченной работы.

Кооперативные фабрики рабочих, говорит

Маркс, наилучшим образом доказывают, что функция

капиталиста совершенно излишня (так же, как излишня

функция земельного собственника в капиталистической

продукции)^ Только поразительным отсутствием юриди-

ческого мышления можно объяснить это замечание: ведь

в этом случае сама ассоциация является капиталистом

(по типу акционерной компании) и выполняет функцию

накопления и распоряжения капиталом через особые ор-

ганы, действующие совершенно так же. как действуют

капиталисты, однако обычно хуже, чем единичный капи-

талист, ибо последний в конкуренции чаще побеждает.

Если рабочие становятся акционерами предприятия, то

этим капитал и капиталистическая система свободной

конкуренции нисколько не уничтожается. Никакого пла-

нового хозяйства и никакой <национализации> здесь не

имеется. Настоящая национализация как раз отрицает

всякие акционерные компании и свободные кооперативы,

построенные на коллективной частной собственности.

Функцию капиталиста нельзя свести к надзору

(Aufsichtslohn), выполняемому директором фабри-

ки за особое жалованье^ Его функция совсем другая, это

функция накопления и помещения капитала, принципи-

' Демагогически эффектная фраза, но '.жоно.мически и социально

абсолютно ложная. Marx. Theorieen... ib. Ill Bd. 561 ft'. 563.

^ Marx. ib. Ill Bd. 568.

' Это верное соображение Маркс повторяет вслед за Ад. Смитом:

профит на капитал не есть вознаграждение капиталиста за надзор

(labour of inspection and derection). Marx. ib. I Bd. 156-157. Однако вывод

Маркс делает такой: профит на капитал не нужен и несправедлив.

Этого, конечно. Ад. Смит и Рикардо принять не могут: без профита

никто не начнет производить и никто не создаст капитала.

261

ально отличная от всякой дирекции и надзора и, однако,

существенно необходимая. Поэтому невозможно разре-

шить социальный вопрос и уничтожить <капитализм>

простым приглашением <капиталистов> занять места ди-

ректоров предприятий и, отказавшись от одиозного ин-

дустриального профита, ограничиться <вознаграждением

за надзор и руководство>. Таково было предложение

английских социалистов, на которых ссылался Маркс,

чтобы доказать ненужное гь функции капиталиста. На

самом деле этот аргумент доказывает прямо обратное:

кто же осуществлял бы функцию грандиозного накопле-

ния, необходимого для создания современной индустрии,

которая тогда еще только начиналась? Всех таких жало-

ваний, помноженных на 1000 и более, не хватило бы для

непрерывно возрастающей индустриализации. Пришлось

бы снова отнимать прибавочную ценность у рабочих, как

это делает советский коммунизм. Еще следует спросить:

кто же распоряжался бы капиталом? кто решал бы, куда

его поместить, что производить, чего требует экономи-

ческая конъюнктура? Кто будет нести огромный риск за

выполнение этой ответственной функции? Директор,

управляющий, надсмотрщик его вовсе не несет'.

Через все произведения Маркса проходит это основ-

ное противоречие между его научными познаниями и его

революционной демагогией. Экономическая наука

говорит: капитал выполняет социально-необходимую фу-

нкцию в производстве; пролетарская агитация го-

ворит: не существует никакой социально-необходимой

функции капитала, капиталист есть чистый паразит. На-

учный критический анализ, как всегда, уничтожает дема-

гогию; демагогия уничтожает критический анализ.

Однако противоречие было слишком очевидно, и

Маркс должен был искать решения этой антиномии. По-

пытка решения действительно у него имеется; оно состо-

' Маркс приводит еще в пример дирижера оркестра (Musik-

direktor): он нужен и может быть вознаграждаем, но он не должен быть

собственником инструментов и отнимать некую <прибавочную цен-

ность> у музыкантов (ib. Ill Bd. 565). Пример весьма хромает: 1. потому

что <орудия>, инструменты, здесь составляют частную собственность

каждого ремесленника-музыканта, и Маркс не может желать возвраще-

ния к частной ремесленной собственности: 2. дирижер не занимается

накоплением для создания новых орудий производства; 3. дирижер нс

занимается организационно-хозяйственной функцией, для которой ну-

жен капитал. Этим занимается антрепренер, импресарио, собственник

театра, государство. Пример показывает необходимость капитала для

обеспечения искусства.

262

ит в той простои мысли, что в капитализме капита-

лист действительно выполняет необходимую функцию,

но с уничтожением капитализма эта функция становится

излишней. <Капитаны индустрии> более не нужны: <эта

функция связана со специальной формой капиталистичес-

кого производства (власть капитала над работой), как

надсмотрщик над рабами связан с рабством>. Всего это-

го больше не будет: <со священником прекращается

и работа священника, и точно так же с капиталис-

том- работа, которую он выполняет в качестве капи-

талиста, или заставляет выполнять через кого-либо дру-

гого>'.

Это решение совершенно фиктивно и не выдерживает

никакой диалектической критики. Сущность его сводится

к тому, что существует долгий, ценный и прогрессивный

период <капитализма>, имеющий огромные заслуги в

смысле создания индустриальной цивилизации; в этом

периоде развития истории функция капиталиста

общественно полезна и нужна. За этим периодом истории

следует период <социализма>, уничтожающий противо-

речия и зло капитализма, устраняющий священников и

капиталистов, функция которых отныне не нужна.

Такое решение показалось очень удобным и было восп-

ринято <диалектическим> пониманием истории и идеей

развития, как ее понимает марксизм. Синтез научности и

демагогии как будто удался^

Чтобы проверить это решение, необходимо поставить

основной вопрос: исполнимо ли демагогическое, обеща-

ние уничтожить <капитализм> и что оно означает

научно? По-видимому, оно означает уничтожение капита-

листов, подобно тому как победа атеизма означает унич-

тожение <попов>.

Но далее следует вопрос: означает ли <уничтожение

капиталистов> - уничтожение капитала? На этот

вопрос приходится ответить категорическим отрицанием:

\ Marx. Theor. iib. d. Mehrw. Ill Bd. 563, 564.

^ Но это иллюзия: признание общественно полезной функции капи-

талиста в какой-либо период истории сразу противоречит изображению

капиталиста как чистого эксплуататора: бездельник и паразит нс может

быть общественно полезен в производстве. Маркс доказывал, что капи-

талист не выполняет никакой работы, он питается чужой и <неоплачен-

ной> работой. Если так, то функция капиталиста просто не существует.

<Надсмотрщик за рабами> выполняет все же какую-то, хотя и одиоз-

ную, функцию надзора и управления. Маркс и в этом отказывает

капиталисту: никакого надзора и управления он в качестве капиталиста

не выполняет.

263

без капитала невозможно производство, невозможна

индустрия, невозможна индустриализация. Власть и зна-

чение капитала будет возрастать, а следовательно, и

власть и значение тех, кто выполняет функцию накопле-

ния и распоряжения капиталом, ибо кто-то эту <капита-

листическую функцию> непременно будет выполнять (и

не иначе, как при помощи удержания прибавочной цен-

ности). В таком случае, какой же смысл имеет уничтоже-

ние капиталистов, раз их функция накопления и распоря-

жения капиталом все равно будет кем-то выполняться?

Не есть ли это простая смена лиц без всякого уничтоже-

ния капитализма?

Для решения этого вопроса необходимо рассмотреть,

кто были те <капиталисты>, которых имели в виду Ад.

Смит, Рикардо и Карл Маркс, как они выполняли свои

функции и каков был тот <капитализм>, который наблю-

дал и оценивал Маркс. Те <капиталисты> были свобод-

ными частными предпринимателями, владельцами авто-

номных частных хозяйств, выполнявшими свои функции

найма труда, производства, продажи и накопления и а

основах свободной конкуренции, каждый за се-

бя, без единого обязательного плана, связывающего ав-

тономию отдельных предприятий. Это был тот ранний

классический <капитализм>, который сейчас почти не су-

ществует*. Маркс критиковал его, как <хаотический>, сти-

хийно-действующий. неорганизованный, подверженный

кризисам. Классики либеральной экономии считали его

нормальным, обеспечивающим свободное соревнование

и личную инициативу, выгодным для всех и достига-

ющим равновесия спроса и предложения.

Спрашивается: уничтожение таких капиталистов и

такого капитализма (уничтожение автономии частных

хозяйств и свободной конкуренции) является ли унич-

тожением капитализма вообще?

Приходится ответить отрицательно: на место неор-

ганизованного капитализма вступает организован-

ный капитализм со своими монополиями, трестами,

национализациями. Ограничение или даже уничтожение

свободной конкуренции, например, при помощи тамо-

женных пошлин, весьма выгодно для капитала и невыго-

дно для потребителей и, следовательно, для пролетари-

ата. Мощь капитала здесь значительно возросла в силу

мощной индустриализации и в силу его организован-

ности. Она дает ему возможность до известной степени

преодолевать <стихийные силы> и кризисы.

264

Наконец, последний вопрос: уничтожение этого мощ-

ного концентрированного организованного капитализма

тем путем, как это обещает коммунизм, является ли

окончательным уничтожением капитализма, т. е. всякой

власти капитала?

И на этот вопрос приходится ответить самым реши-

тельным отрицанием: напротив, власть капитала здесь

достигает наивысшего напряжения, ибо никакого

уничтожения капитализма здесь нет, а есть до-

ведение его концентрации, организации и монополизации

до высшего предела, который нельзя назвать иначе, как

государственным капитализмом. Путь социа-

льной революции и <диктатуры пролетариата>, указан-

ный коммунистическим манифестом, вполне последова-

тельно был истолкован Лениным и Сталиным как путь

создания тоталитарного государства, владеюще-

го и управляющего тоталитарным плановым хо-

зяйством страны.

Экономическая власть (власть управления производ-

ством, власть индустриализации, власть накопления и

управления капиталом) принадлежит небольшому всемо-

гущему тресту. Политическая власть (власть над жиз-

нью и смертью подданных, над их трудом, творчеством,

мыслью и верованиями) принадлежит немногочисленной

олигархии. Этот трест и эта олигархия - суть одни и

те же лица, владеющие и управляющие своей единой и

единственной партией и через нее всей с граней. Вся стра-

на, по слову Ленина, превращена в единую фабрику,

которая есть вместе с тем государство, полиция, тюрьма,

исправительное и воспитательное заведение, надзиратель

и духовник (<directeur de conscience>). Что это есть госу-

дарственный капитализм- это прямо засвидете-

льствовано высоким авторитетом Ленина. <Госплан> не-

возможен без <госкапитала>.

Соединение экономической и политической власти над

капиталом и над людьми в руках немногих лиц, и даже в

конце концов одного лица, делает эту власть абсолют-

ным самодержавием. Капитал приобрел всю власть, и

власть приобрела весь капитал.

Глава девятая

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КАПИТАЛИЗМ

Демагогическое обещание уничтожить капитализм не

удалось: путь марксизма приводит к государственному

265

капитализму, т. е. к самой мощной и самой тяжкой

форме капитализма. Синтез научной экономики и дема-

гогии не удался: демагогия обещает уничтожение капита-

листической функции, - наука показывает, что оно нево-

зможно. Это основное и глубочайшее противоречие

вконец разрушает всю экономическую систему Маркса.

Оно заключено и сокрыто в самом слове <капитал>,

которое имеет у Маркса два или даже три значения: один

раз <капитал> означает живых капиталистов; другой раз

он означает средства производства (орудия, материал,

деньги, <постоянный и переменный капитал>); третий раз

он означает капиталистическую функцию накопления и

распоряжения.

Изобличение, негодование, ирония, презрение отно-

сятся, конечно, к живым капиталистам, как паразитам и

эксплуататорам. Однако они не несут личной, индивиду-

альной вины за какую-либо природную жадность и коры-

столюбие (как это часто напоминает Маркс): виновата

капиталистическая функция отнятия прибавочной ценно-

сти, которую им приходится выполнять; она должна

быть устранена, и с ней вместе исчезнут эти паразиты и

все зло <капитализма>. Все негодование обращается та-

ким образом против капитала в смысле <капиталистичес-

кой функции>. Что такое негодование не имеет смысла,

ибо капиталистическая функция необходима в производ-

стве, это было нами достаточно показано. Точно так же

можно было бы негодовать на функцию пищеварения,

ибо она имеет много неприятных сторон и допускает

большие злоупотребления. Если наука говорит, что функ-

ция пищеварения необходима, то она вовсе не оправды-

вает жадности и обжорства. Если экономика говорит, что

капиталистическая функция необходима, то она этим вов-

се не оправдывает эгоизма и жестокости тех лиц, которые

ее выполняют.

Спрашивается теперь, будет ли капиталистическая фу-

нкция выполняться государственным капита-

листом лучше и справедливее, менее жестоко и неумо-

лимо, нежели частным капиталистом? Иначе говоря, бу-

дет ли теперь прибавочная ценность отниматься у <тру-

дящихся> в меньшем размере и менее принудительно,

чем это делалось в частном капитализме?

На этот вопрос приходится ответить категоричес-

ким отрицанием. Сама структура государственного

капитализма, в той форме, как он осуществлен <ком-

мунизмом>, показывает необходимость отнятия при-

266

баночной ценности в гораздо больших размерах, и воз-

можность ее отнятия гораздо более суровыми, неумо-

лимыми, тираническими средствами, нежели те, какими

располагал частный капитализм. В самом деле частный

капиталист в своем отношении к рабочим был ограничен

рабочим договором, конкуренцией, рабочим законода-

тельством, мощными и свободными рабочими союзами,

свободами забастовок. Удержание прибавочной ценности

и продолжительность рабочего дня отнюдь не зависели

от его произвола. Напротив, капитал, который приобрел

всю власть, свободен от всех этих ограничений: свобод-

ного договора не существует, забастовки запрещены, ра-

бочие союзы потеряли всякую власть и свободу. Приба-

вочная ценность может отниматься в каких угодно раз-

мерах и какими угодно средствами. Рабочий всецело

подчинен работодателю, ибо работодатель есть тотали-

тарный хозяин, облеченный тоталитарной властью.

Такой хозяин не только может, но и непременно будет

отнимать прибавочную ценность и осуществлять функ-

цию накопления в гораздо больших размерах, нежели

частный капиталист. Тоталитарное государство с его

плановым хозяйством требует огромного бюрократичес-

кого аппарата, мощного полицейского аппарата принуж-

дения и подавления и, наконец, мощной армии для раз-

вития своего империализма, ибо такое государство

непременно империалистично в силу своего <тоталитари-

зма>: коммунизм требует всемирного господства (<про-

летарии всех стран, соединяйтесь> под единой диктату-

рой). Наконец первым словом коммунизма была и будет

<индустриализация>, а ее развитие требует огромного

накопления капиталов.

Буржуазных <капиталистов> можно уничтожить, но

<вожди народа>, вожди промышленности, компартия,

грандиозный бюрократический, полицейский, военный,

индустриальный и пропагандный аппарат все это неиз-

бежно остается, и в таких размерах, о которых не подо-

зревали прежние патриархальные капиталисты. И весь

этот грандиозный аппарат (класс, не принадлежащий ни

к <буржуазии>, ни к <трудящимся массам> рабочих и

крестьян) не имеет другого источника существования,

кроме присвоения прибавочной ценности или прибавоч-

ного продукта. Отнятие прибавочной ценности здесь не

только не прекратилось, но, напротив, оно было рас-

пространено на такие классы населения, которые раньше

его не знали. Крестьяне не знали отнятия прибавочной

267

ценности (кроме уплаты податей), пока они вели со-

бственное хозяйство. Но коммунистическая власть стала

сразу отнимать у них так называемые <излишки>, и в

таком размере, какой не оставлял им часто экзистенц-

минимума и заставлял погибать с голоду. В конце концов

для полного и последовательного отнятия прибавочного

труда и прибавочного продукта у этой огромной кре-

стьянской массы населения она была превращена в сель-

скохозяйственный пролетариат, т. е. в наемных рабочих,

вознаграждаемых по трудодням и работающих на <ап-

парат>, как на единственного государственного капитали-

ста и собственника земель. При этом никакой капиталист

и никакой помещик не отнимал прибавочной ценности в

таком размере и такими методами, какие применяются

страшным аппаратом государственного капитализма. Ес-

ли трудовые массы спросят себя теперь, куда же девается

обещанная прибавочная ценность, то они сумеют нако-

нец догадаться, что она целиком поглощается аппара-

том, идет на содержание НКВД (МВД) с его следова-

телями. ссылками, тюрьмами, лагерями, иначе говоря,

идет на дальнейшее выколачивание прибавочной ценно-

сти, и все это для накопления грандиозного капитала

военной индустрии, предназначенного для <мировой ре-

волюции>, т. е. для захвата всей власти и всех капиталов,

и для дальнейшего интернационального выколачивания

прибавочной ценности из трудящихся масс всего мира.

Из структуры коммунизма априори вытекает необ-

ходимость отнимать прибавочную ценность значительно

увеличенных размеров. Опыт СССР всецело подтвержда-

ет эти априорные теоретические соображения. Как общее

правило, колхозникам хватало заработанных ими проду-

ктов только на 6-7 месяцев в году. Это значит, что у них

отнимается не только весь <прибавочный> продукт, но и

40-50% <необходимого> для поддержания жизни проду-

кта, что немыслимо ни в каком частном капитализме (не

говоря уже о крестьянском землевладении, где и <приба-

вочный продукт> принадлежал самому крестьянину). Ка-

ким же образом в таком случае народ не вымирал?

Прежде всего он фактически вымирал в 20-х. 30-х и 40-х

годах от страшного голода; а если еще существует, не-

смотря на грандиозные реквизиции, производившиеся ча-

сто вооруженными силами, то только благодаря <приуса-

дебным участкам> и другим случайным заработкам, т. е.

благодаря жалким остаткам прежнего права собствен-

ности и прежней свободы.

268

О размерах отнятия <прибавочной ценности> в гос-

капитализме дает представление следующая таблица. Она

изображает предвоенные цены, по которым крестьяне были

обязаны поставлять государству продукты их труда, и

рядом дает цены, по которым те же крестьяне были вынуж-

дены (через государственные кооперативы) покупать у это-

го же госкапиталиста продукты своего же труда.

Цена заготовок Покупная цена'

1 кг пшеницы 8 коп. 1 р. 92 к.

мяса 17 к. 19 р. (в мясотресте)

риса 13к. 4 р.

масла 1р. 80 к. 38 р.

' сыра 80 к. 24 р.

' винограда

(на Кавказе) 6 к. 2 р. 40 к.

1" табаку 20 к. 2 р. 40 к. (за 100 гр)

1 " хлопка 19 к. 17 р.

Необходимо еще отметить следующее характерное для

коммунизма увеличение отнятия прибавочной ценности:

в частном капитализме <прибавочный> продукт труда

отнимался в таком размере, что остающийся <необходи-

мый> продукт обеспечивал поддержание жизни рабочего

иего семьи. В коммунизме оставляемый рабочему или

колхознику продукт его труда едва обеспечивает его со-

бственное существование, так что его жена не может

заниматься хозяйством и детьми и принуждена так же

работать, как и он. В этом состоит <освобождение> жен-

щины и уравнение ее в <правах> с мужчиной.

То обстоятельство, что коммунизм при своем реаль-

ном осуществлении оказался государственным ка-

питализмом, было весьма неприятной неожиданно-

стью для марксистов и даже вообще социалистов. Оба

термина должны были означать нечто одиозное для <тру-

дящихся> всех стран: ведь <капитализм> есть эксплуата-

ция, а <государство> есть господство эксплуатирующего

класса. Слово <капитал> и <капитализм> превратилось у

Маркса и Энгельса в слоган ненависти, в пароль револю-

' Все это в <Социалистическом Вестнике> №9 от 20 сент. 1946 г.

Здесь же описание лагерей в СССР, в которые попали евреи, бежавшие

из Польши из гитлеровских концлагерей, и оттуда снова спасшиеся в

Европу. Серия печаталась также в еврейском <Форверте> (Нью-Йорк).

269

ционного комплекса. Поэтому они никогда не говорят

о том, что социализм примет форму <государственного

капитализма>. Больше того, в системе марксизма ка-

питал называется <капиталом> только тогда, когда он

в руках капиталистов; те же самые вещи в руках со-

циалистов уже не <капитал>.

В силу этого существует стремление - у одних ли-

цемерное, у других искреннее - отделаться от термина

<госкапитализм>. Возьмем, несомненно, искреннее воз-

ражение такого знатока марксизма, как Гильфердинг;

оно заслуживает внимания, ибо исходит из некоторых

научных соображений. Для него термин <капитализм>

должен означать автономию частного хозяйства, сво-

бодную конкуренцию и свободную торговлю; <капита-

лизм> есть производство для свободного рынка, т. е.

свободное рыночное хозяйство, а не управляемое хо-

зяйство. Такова, действительно, установившаяся тради-

ция понимания этого термина в марксизме. Маркс из-

образил ранний <капитализм> эпохи свободной конку-

ренции, эпохи либерализма, и никакого иного не знал.

Если <капитализмом> условимся называть только такой

частный капитализм, то тогда <государственный

капитализм>, конечно, не будет капитализмом. Но такое

сужение термина логически недопустимо и демагогически

вредоносно. На самом деле мы имеем здесь два вида

капитализма: первый переходит во второй и второй

гораздо хуже первого. Если только первый вид есть

<капитализм>, то создается научная и моральная ложь,

будто уничтожение свободного рынка, уничтожение ко-

нкуренции, уничтожение хозяйственной автономии ли-

чности есть уничтожение ненавистного капи-

тализма. На самом деле это есть уничтожение всего,

что было ценно в либеральном хозяйстве, и усиление

всего, что может быть дурным и несправедливым в

индустриальном капитализме.

Что является существенным для <капитализма> у Ма-

ркса? Прежде всего, конечно, <капитал>, капиталистичес-

кая функция; но при этом капитал в форме особых ору-

дий производства, индустриальный капитал или процесс

индустриализации; далее, присвоение прибавочной цен-

ности капиталом: оно составляет, по Марксу, <сокровен-

ную тайну>, последнюю сущность капитализ-

ма'. Наконец, монополия на землю и орудия производст-

См. выше.

270

ва, стремление к концентрации, монополизации, справед-

ливо замеченное Марксом. Оно есть главное орудие экс-

плуатации и главная опасность для <трудящихся>. Все

эти конститутивные признаки целиком присутствуют в

коммунистическом госкапитализме, и притом

в своем предельном усилении.

Все это достаточно доказано и нами и другими на-

блюдателями, не стоило бы это и повторять, если бы не

сомнения такого ученого социалиста и безупречного иде-

алиста, как Гильфердинг. Каким же термином он думает

назвать коммунистическое хозяйство? Большевизм, по

его определению, есть тоталитарное государст-

венное хозяйство. Совершенно верное, добросовест-

ное научное определение, которое мы всецело принима-

ем; но монопольный государственный капи-

тализм как раз и есть <тоталитарное государственное

хозяйство>, и ничем другим быть не может. Государст-

венное хозяйство существует и действует через государст-

венный капитал. Тоталитарное хозяйство есть тоталитар-

ная монополизация капитала. Власть капитала над чело-

веком бесконечно увеличилась в силу того, что капитал

присвоил себе всю власть и власть присвоила себе весь

капитал. Это страшное соединение политической и эконо-

мической власти всего ярче выражено в сочетании слов

<государственный капитализм>. Термин Гильфердинга

<государственное хозяйство> выражает ту же мысль, но

слабее. Мощь и значение капитала здесь недостаточно

выражены: государство Платона, государство фараонов

было <государственным хозяйством>, но не было <капи-

тализмом> в нашем смысле слова. Капитал был, конечно,

и там, но <капитализма> не было. Эра капитализма

начинается для Маркса с изобретения новых гигантских

орудий производства: эра капитализма есть эра инду-

стриализма. И это совершенно верно.

Сопоставим теперь оба определения: <тоталитарное

государственное хозяйство> и <тоталитарный государст-

венный индустриальный капитализм>. Всякому ясно, что

они означают одно и то же, но последнее выражает

новую социальную реальность глубже и полнее. Огром-

ное возрастание власти капитала выражено в этом его

<изме>.

Противопоставление рыночного и управляе-

мого хозяйства чрезвычайно важно и ценно, и мы к нему

еще вернемся. Но индустриализмом и потому <капитали-

змом> является то и другое; при этом во втором мы

271

получаем предельную степень капитализма, ибо тота-

литарное хозяйство есть тоталитарный капитализм.

Угроза <изма> состоит в том, что функция капитала

может занять абсолютно доминирующее место в системе

цивилизации и культуры, стать идолом ее. Забота о

накоплении и распоряжении капиталом для создания

мощной индустрии, производящей максимум массовых

товаров, может захватить все внимание общества, стать

смыслом жизни. Такая тенденция поддерживается ми-

росозерцанием экономического материализма'. Совре-

менный индустриализм есть возрастающая мощь и

власть капитала, а <коммунизм> есть прежде всего ин-

дустриализм: индустриализация есть первое и по-

следнее слово, ей приносится в жертву все: жизнь, сво-

бода, элементарные потребности человека. Личность че-

ловека раздавлена тяжелой индустрией, превращена в

капиталистическую функцию.

Таково многообразное значение слова <капитализм>.

Осознать его сокрытый смысл особенно важно для про-

летариата, ибо если <трудящийся> скажет: <долой ка-

питализм>,-то он должен понимать, что это означа-

ет вместе с тем: <долой коммунизм>, - ибо ком-

мунизм, как он существует в реальности, а не в мечтах,

есть завершенный, концентрированный, монопольный го-

сударственный капитализм.

Вот почему нужно научно расшифровать слоган <ка-

питализма>, честно отбросить рутину демагогии и прав-

диво признать, что уничтожение капиталистов не есть

уничтожение капитализма. Первым марксистом, кото-

рый это честно признал и смело высказал, был не кто

иной. как сам Ленин! Это особенно ценно, ибо для

всей мировой массы последователей марксизма-лениниз-

ма вопрос этим решен. Но и каждый социалист с авто-

ритетом Ленина в этом вопросе принужден серьезно счи-

таться. Вот что говорит Ленин:

<Социализм есть не что иное, как моно-

польный государственный капитализм,

применяемый в интересах всего наро-

д а . . . >

Построение социализма есть прежде всего построение

государственного капитализма. Наша первая задача, -

' Для него <орудия производства> являются фундаментом культу-

ры, основой жизни.

272

говорил Ленин, - это усвоить государственный капита-

лизм. Здесь высказана важнейшая истина социальной

философии: авторитарный социализм по своему

существу этатичен. Первый проект коммунизма есть

государство Платона, и притом тоталитарное госуда-

рство. Утопия Платона воспроизводилась во всем раз-

витии систем социализма, вплоть до Сен-Симона и Мар-

кса. Авторитарный социализм есть государствен-

ный социализм, а государственный социализм есть

государственный капитализм. Это элементарно

ясно. Ясно также, что марксизм-ленинизм есть авто-

ритарный социализм, социализм, насаждаемый посред-

ством власти. Социальная революция и диктатура про-

летариата означает прежде всего захват власти.

Противник авторитарного социализма, Прудон, так

определяет программу коммунистов: <Дайте нам всю

власть и все богатство страны, и мы создадим вам счаст-

ливую жизнь!> Совершенно то же говорит Ленин: наш

государственный монопольный капитализм будет приме-

няться в интересах всего народа. Какое значение имеют

все эти обещания? Еще не существовало такого монарха,

диктатора, вождя и <отца народов> или такой политичес-

кой партии, которые обещали бы несчастную жизнь. Все

без исключения высказывали твердое намерение действо-

вать в интересах всего народа. Только этими <добрыми

намерениями (иногда даже искренними) слишком часто

была <вымощена дорога в ад>.

Однако Ленин прекрасно сознавал, что перспектива

<государственного капитализма> не могла бы понра-

виться ни Марксу, ни Энгельсу, ни социалистам-иде-

алистам, ни даже пролетариату. Демагогия и здесь тре-

бовала отрицания научно-установленной реальности. По-

этому Ленин заканчивает следующим образом приве-

денную цитату:

<Социализм есть не что иное, как монопольный госу-

дарственный капитализм, применяемый в интересах

всего народа, причем, при этих условиях, он пе-

рестает быть государственным капитализмом>.

Однако нами было доказано, что монопольный капи-

тализм никогда по существу своему не может соответ-

ствовать интересам всего народа, особенно же интересам

<трудящихся>. Он может соответствовать лишь интере-

сам тех, кто отнимает прибавочную ценность и распоря-

273

10-208

жается ею, интересам государственных капиталистов, ин-

тересам властвующих.

Установим точнее, почему Ленин определяет социа-

лизм как <монопольный государственный капитализм>.

Прежде всего потому, что построение социализма требу-

ет превращения всей страны как бы в единую фабрику и

единую контору с единым счетоводством и единым капи-

талом. При этом монопольный капитализм сохраняет

основные принципы всякого <капитализма>. Этим терми-

ном Ленин обозначает здесь принцип хозяйственности,

<хозяйственного расчета>', принцип <рентабельности>.

Далее он имеет в виду монополию внутренней и внешней

торговли, организацию кредита, кредитной политики (то-

же на основах <рентабельности>), организацию госбан-

к а, исключающего всякие другие банки.

Бесполезно спорить против очевидности. Ленин прав:

это есть конечно государственный капитализм.

Однако сейчас же научная истина должна уступить место

демагогии: в соответствии с интересами народа государ-

ственный капитализм не должен называться государст-

венным капитализмом. Почему? А потому, что <капита-

лизм> есть нечто одиозное, с чем нужно бороться, а здесь

вдруг <капитализм>, да еще монопольный, оказывается

чем-то <интересным> народу, чему нужно служить не за

страх, а за совесть.

Однако все дело в том, действительно ли госкапита-

лизм <применяется в интересах всего народа>, действите-

льно ли существует обещанная <счастливая жизнь>; ведь

только при этих условиях он будет иметь право

переименоваться и не будет уже больше <госкапитализ-

мом>. Наступил этот момент или нет?

Довольно трудно убедить народ, что отнятие не толь-

ко <прибавочного>, но и <необходимого> для жизни про-

дукта труда у крестьян соответствует интересам народа,

что грандиозный голод 1919-го, 1920-го, 30-х и 40-х

годов соответствует интересам народа, что коллективиза-

ция, ссылки, переброски населения, концентрационные

лагери, МВД, МГБ соответствуют интересам народа.

Тоталитарный госкапитализм, присвоивший себе огром-

ную территорию с неисчерпаемыми природными богат-

ствами, погрузил свой класс <трудящихся> в такую нище-

' Он остается тем же самым в советском госкапитализме: <Регист-

рация и контроль сведены капитализмом к крайнему упрощению, к

совершенно простым... операциям надзора и отчетности>... и т. д.

(<Государство и революция>).

274

ту и юдоль жизни, какая неведома другим цивилизо-

ванным народам. Советский рабочий никогда не по-

лучает зарплаты, которая обеспечивала бы то, что ев-

ропейский и американский рабочий понимает под ми-

нимально-приемлемым существованием. Недаром Ленин

писал, что госкапиталистическое огосударствление хо-

зяйства является:

<Военно-государственным монополистическим капи-

тализмом, или, говоря проще и яснее, военной катор-

гой для рабочих>'.

Очевидно момент еще не наступил: госкапитализм

еще не обнаружил своих благодеяний и потому остается

по-прежнему <госкапитализмом>, т. е. тоталитарным

государственным хозяйством. Сам Ленин признал. 410

он тогда не соответствовал интересам народа, а инте-

ресам народа соответствовала свобода торговли. <При-

менение в интересах всего народа> было тогда и остает-

ся теперь обещанием, добрым намерением, относящим-

ся к далекому будущему. В будущем госкапитализма не

будет, ибо государства не будет. Тоталитарное хо-

зяйство (с его индустриальным капиталом) конечно бу-

дет, но оно не будет <государственным>, а станет <об-

щественным>. Что будет, когда государства не будет, об

этом, конечно, судить весьма трудно; история культуры

не знает такого состояния и в настоящее время обнару-

живает тенденцию к огромному усилению этатизма, к

конфликту империализмов, к борьбе за мировое госу-

дарство.

Но марксизм-ленинизм имеет свою историю будуще-

го; она различает четыре стадии:

1. Частнокапиталистическое буржуазное государство,

как эксплуатация большинства господствующим классом

буржуазии.

2. Государство диктатуры пролетариата для подавле-

ния буржуазии. Монопольный капитализм превращен в

государственный капитализм в силу <обобщест-

вления средств производства>.

3. Социалистическое общество с полным демократиз-

' МСЭ, изд. 1936 г., том III. стр. 405. См. также интересную статью

<Монополистический госкапитализм и коммунистический империализм>

Л. Васильева в <Посеве>, номер 4 за 1951 г. Автор - экономист.

ставший невозвращенцем в 1949 г. Он, как и мы. утверждает, что в

СССР существует государственный капитализм.

275

мом, с общественной, но не политической вла-

стью. Производством руководит общество при помощи

<обобществления средств производства>.

4. Коммунистическое общество без принуждения и без

правовых норм и без власти. Производством руководит

общество при помощи <обобществленных средств произ-

водства>.

Из этой схемы ясно, что практическое, реальное значе-

ние имеют только первая и вторая ступень. Их можно

научно наблюдать и оценивать. Что касается третьей и

четвертой ступеней, то они суть проекции надежд и жела-

ний в бесконечное будущее, воздушные замки, <хрусталь-

ные дворцы социализма>, построенные фантазией в уте-

шение страждущему человечеству (совершенно так, как

Фейербах истолковывал мессианские обетования). Это не

творческие проекты и не научные изобретения; в силу их

абсолютной неопределенности нельзя даже решить, м ы -

слимы ли они. Что значит <общественная, а не поли-

тическая власть>? Возможно ли общество без права и

государства (ubi societas ibi ius!)? Возможна ли вообще

безвластная и бесправная организация с высокоразвитой

индустрией и разделением сложных функций труда? Что

значит анархическая организация? Руководить производ-

ством не значит ли управлять производством? Энгельс,

спрошенный однажды, возможна ли организация произ-

водственного процесса без управления и власти, ответил

категорическим отрицанием.

Здесь мы приходим к теории отмирания госуда-

рства, которая выходит за пределы экономической те-

ории марксизма и будет рассматриваться в следующем

отделе. Однако уже здесь из сравнения 2, 3 и 4 ступеней

хозяйства вытекает тот важный вывод, что все ступени

социализма и коммунизма покоятся на <обобществлении

средств производства>, т.е. на социализации капи-

тала. Поэтому Ленин прав в своем первом утверждении:

всякий мыслимый социализм и коммунизм есть мо-

нопольный капитализм, назовем ли мы его <государст-

венным>, или <общественным>.

Гильфердинг думает, что Ленин не прав, назвав <то-

талитарное государственное хозяйство> государст-

венным капитализмом, а мы думаем, напротив,

что он вполне прав, ибо какова сущность <капитализма>

по Марксу?

1. Капитализм есть мощная индустрия, век капитализ-

ма есть век индустриализации и электрификации. Он

276

начинается с изобретения грандиозных орудий производ-

ства, требующих грандиозного накопления.'

2. Индустриальный капитализм есть накопление капи-

тала при помощи отнятия прибавочной ценности, или

прибавочного продукта, без чего невозможно никакое

индустриальное производство.

3. Отнятие прибавочной ценности обусловлено мо-

нополизацией орудий производства. Эта <монополи-

зация> и концентрация капитала имеет, по Марксу, тен-

денцию к возрастанию.

Все эти основные свойства капитализма целиком при-

сутствуют в <тоталитарном государственном хозяйстве>,

причем возрастание монополизации и концентрация

достигает своего предела. Вот почему это есть <госуда-

рственный капитализм>.

Быть может нам скажут, что достижение <предела>

создает нечто новое, что <количество здесь переходит в

качество>? Действительно, мы получаем некое новое ка-

чество абсолютной монополии, но это качество

есть ухудшение, а не улучшение; и оно не может быть

улучшением, если всякая <монополия, по признанию Мар-

кса, есть основное зло>^

Совершенно очевидно, что <тоталитарное государст-

венное хозяйство> есть управление и господство при по-

мощи тоталитарного государственного капитала и ничем

другим быть не может; очевидно также, что мы говорим

о той же самой социальной форме, как и Гильфердинг.

Но если так, то не есть ли это простой спор о слове, спор

о выборе термина? На это следует ответить, что слова

здесь заряжены особой энергией, что термины здесь ста-

новятся лозунгами, превращаются в массовые комплек-

сы; поэтому выбор слов здесь имеет большое значение.

Сохранение термина <капитализм> для частно-правового

и государственно-тоталитарного хозяйства выражает не

только ту научную истину, что обе формы покоятся на

' В силу этого страна наиболее мощной индустрии необходимо

будет страной наибольшего накопления капитала (США). В том же

направлении движется коммунизм: <догоним и перегоним Америку!>

^ Мы получаем здесь новое <качество>, или новое состояние, но той

же самой субстанции индустриализма, подобно тому как лед или пар

суть новые состояния той же самой субстанции - воды. (В этом -

неудачность примера Энгельса.) Это субстанциальное тождество осо-

бенно ясно на примере единой грандиозной фабрики, охватывающей

всю страну: индустриальный капитализм здесь становится тоталитариз-

мом и. как на входе в дантов ад, красуется надпись: <оставьте надежду

навсегда, вы, входящие!> (цитата самого Маркса).

277

возрастающем накоплении индустриального капитала,

но также и ту моральную правду, что все прежнее зло

<капитализма> здесь сохраняется и возрастает до гранди-

озных размеров. Пролетарии всех стран должны знать,

что то, что им предстоит на пути марксизма-коммуниз-

ма, есть тоталитарный капитализм в тотали-

тарном государстве. Ленин это честно высказал, и

всякий честный социалист обязан это повторить. Гиль-

фердинг вполне справедливо назвал <тоталитарное госу-

дарственное хозяйство> (одинаково присутствующее в

<коммунизме> и <фашизме>) <врагом № 1>. Но это еще

надо доказывать, а что <капитализм> есть враг - это

сразу понятно всем трудящимся. Термин <госкапитализ-

ма>, как лозунг одиозности, всего сильнее выражает сущ-

ность врага № 1.

Так обстоит дело в экономической теории марксизма-

ленинизма, ибо все здесь определяется орудиями

производства: коммунизация обусловлена индустри-

ализацией, а индустриализация обусловлена капитализа-

цией. Последняя наивысшая ступень коммунизма будет

наивысшей степенью индустриализации и капитализации,

достигнутой наукой и техникой. Но этот вывод обязате-

лен только для марксизма, только для <экономического

материализма>. Другой <социализм>, исходящий из идеи

свободы личности, из идеи правды и справедливости,

может впервые поставить вопрос о борьбе с подав-

ляющей властью индустриализации и капита-

лизации, тяготеющей над современным человечеством

и достигающей невыносимого напряжения в современ-

ном капитале-коммунизме СССР.

Но власть индустриализации и капитализации есть

властвование при помощи индустриально-

государственного аппарата. Нельзя понять эко-

номическую форму общества, не перейдя к властно-пра-

вовой его форме. <Государственный капитализм>, как

показывает самый термин, есть особая экономическая

структура общества, обусловленная особой формой

права и государства, а именно: тоталитарной дик-

татурой, управляющей пролетариатом. Этот вывод под-

тверждается следующими словами Коммунистического

манифеста:

<Весь капитал и все орудия производства цен-

трализуются в руках пролетарского государст-

в а >*.

278

Это и есть государственный капитализм. Точность

термина подтверждается авторитетом Ленина и самого

Маркса'.

Глава десятая

КАПИТАЛИЗМ И КОММУНИЗМ КАК ДВЕ

ФОРМЫ ИНДУСТРИАЛИЗМА

Мы установили, что противопоставление <капитализ-

ма> и <коммунизма> как реально-существующих социа-

льных форм сводится к противопоставлению двух форм

капитализма: частного и государственного.

Под <коммунизмом> мы разумеем здесь не какие-либо

идеальные <утопии> и не обещанные в бесконечно дале-

ком будущем <хрустальные дворцы социализма>, в кото-

рые мы будто бы <перейдем>, а как раз то, что создала и

создает коммунистическая партия и ее <гениаль-

ные> вожди. Мы разумеем тот тоталитарный коллек-

тивизм, который построен и продолжает строиться марк-

сизмом-ленинизмом-сталинизмом. Он есть несомненный

<государственный капитализм> (Ленин), ибо он есть <то-

талитарное государственное хозяйство> (Гильфердинг).

Диалектика требует <тождества противоположно-

стей>. Необходимо указать, в чем именно эти проти-

воположности тождественны и необходимо уточнить и

обострить их противоположение. Они тождественны в

индустриальном капитализме. Кто не может се-

бе представить капитализма без ненавистной <буржуа-

зии> и не может осознать, что государство овладевает

всем капиталом страны, тот все же легко согласится

признать за искомый пункт тождества индустриа-

лизм. Частный капитализм и коммунизм тождественны

в своем индустриализме. Такая формулировка

устраняет всякий спор и имеет свои преимущества. При-

том она сохраняет истинность всего того, что было нами

сказано о <госкапитализме>, ибоиндустриализм есть

непременно индустриальный капитализм, он жи-

вет и питается исключительно функцией огромного капи-

талистического накопления.

Теперь дальнейший вопрос: в чем же они противопо-

ложны? Ответ может быть дан или юридический, или

' <Мы должны употребить все свои силы, чтобы усвоить себе

государственный капитализм>, - говорит он.

279

экономический. Юридический ответ гласит: в частно-

правовом индустриализме владение и распоряжение ин-

дустриальными орудиями производства принадлежит ав-

тономным предпринимателям; в публично-правовом ин-

дустриализме владение и распоряжение этими орудиями

производства принадлежит исключительно целому кол-

лективу или государству. Экономический ответ гла-

сит: существуют две формы индустриального хозяйства

- или рыночное хозяйство, производство для свободно-

го рынка, свободной торговли, - или плановое хозяй-

ство, управляемое хозяйство, отрицающее свободный

рынок и свободную торговлю.

Так как мы рассматриваем прежде всего экономи-

ческую доктрину марксизма, которая в этом миро-

воззрении является фундаментом всего здания, осно-

вой всей социальной жизни и культуры, то мы должны

сначала остановиться на последнем противопоставлении,

углубить и оценить его значение'.

Социализм Маркса требует перехода от свободного

рыночного хозяйства к тоталитарно-управляемому хо-

зяйству. Поэтому мы могли бы ожидать, что вся его

критика <капитализма> преимущественно направлена на

то, в чем эти две формы индустриального хозяйства

противоположны. К величайшему удивлению мы на-

ходим, однако, что она направлена прежде всего и пре-

имущественно как раз на то, в чем они тождественны:

главное острие этой критики направлено против самого

индустриализма. Сама индустриальная революция несет

в себе свое имманентное зло. Маркс показывает, как

машина разрушает быт, семью, мораль, домашнее хозяй-

ство ремесленника, рабочего и крестьянина, как она опу-

стошает землю, перебрасывает массы в города, пролета-

ризирует население^. Раньше (в мануфактуре и ремеслах)

орудие служило работающему, - здесь рабочий

обслуживает машину, он сам становится ее живым

придатком, придатком мертвого механизма, индустри-

альным инструментом. Рабочий выполняет однородное

' Уже здесь ясно, что организация хозяйства определяется и уста-

навливается существующим законом и властью: свобода торговли есть

закон, предоставляющий право продавать и покупать. Плановое хозяй-

ство есть закон, запрещающий свободу рынка и утверждающий право

государственной власти управлять тоталитарным хозяйством. Право и

государство определяет форму хозяйства, и чтобы ее изменить, нужно

обращаться к праву и власти.

^ Маркс ссылается на Роберта Оуэна.

280

движение, подчиненное автоматическому ходу машины;

оно продиктовано инженером, строителем индустрии и ее

<капитаном> и требует пассивного подчинения строжай-

шей дисциплине. При этом высокая техника индустри-

ализма требует строгого разделения функций, требует

разделения труда. Адам Смит впервые показал, что все

<богатство народов>, создаваемое индустриализа-

цией, всецело покоится на системе <разделения труда>*,

и Маркс в этом, конечно, никогда не сомневался. Отсюда

ясно, что весь индустриальный аппарат производства

требует строжайшей дисциплины, требует управления как

технического, так и административного. И Маркс подчер-

кивает, что фабричный порядок и дисциплинарный ко-

декс не знают никакой автономии личности и не терпят

никакого анархизма: он есть властная организация. Ког-

да мы сопоставляем все эти моменты критики <капитали-

зма> у Маркса, когда он указывает, что рабочие инту-

итивно чувствовали машину как врага, который их вытес-

няет, подчиняет и убивает; когда он показывает страш-

ную картину гибели ткачей в Англии, иначе говоря,

страшную картину индустриализации, мы получа-

ем несомненное впечатление, что во всей этой картине

изображена вовсе не функция капиталистов в индустрии',

а сама система индустриального производства, т. е. ни

более ни менее как сама сущность индустриализ-

мав ее негативном аспекте. Если мы присоединим сюда

критику удержания прибавочной ценности в качестве ос-

новного зла, то мы получим все существенное в критике

Маркса, и все это целиком относится к самой сущ-

ности индустриализма, к пункту тождества его

двух систем, а вовсе не только к одной из них (ибо

прибавочная ценность отнимается в обеих). Критика Ма-

ркса во многом верна, поскольку она касается этой сущ-

ности индустриализма, хотя здесь нет никаких личных

открытий: он всецело следует за французскими и английс-

кими социалистами. Но ошибка Маркса состоит в том,

что он отождествил частный капитализм с ин-

дустриализмом^ Он предвидел во многом развитие

зла в индустриализме, он сознавал также его большие

заслуги, но он не понял, что коллективизация или <наци-

онализация> орудий производства есть национализа-

' В тех пунктах критики, какие мы здесь сопоставили, вовсе и не

упоминается об этой функции.

^ Он знал и видел индустриализм только в ранней форме частного

капитализма и не предвидел, что такое <государственный капитализм>.

281

ция индустриализма и потому национализация его

имманентного зла. Он знал, так же как и Ленин, что

<социализм> необходимо наследует систему индустриа-

лизма (<мы прежде всего должны усвоить государствен-

ный капитализм>... <догоним и перегоним Америку>...),

но он не знал, что из этого выйдет, и это свое незнание

даже возводил в добродетель'. Вот почему критика <ка-

питализма> у Маркса одинаково попадает как в частно-

правовой, так и в коммунистический индустриализм,

и во второй еще гораздо сильнее, чем в первый.

Если мы возьмем современную критику нашей ин-

дустриальной системы, особенно в ее наиболее научном и

философском выражении, то это становится еще яснее.

Юнг, например, критикует систему специализации и

строгого разделения труда, как систему одностороннего

развития одной психофизической функции человека, при

подавлении и вытеснении других психических функций,

что деформирует личность, делает ее как бы психически

дефективной и рождает протест против всей социальной

системы^. Это одинаково попадает как в <стахановщину>,

так и в систему Тэйлора. Высокоразвитая техника ин-

дустриализма есть система <спецов>, приводящая к про-

фессиональной деформации личности. Современные со-

циологи и социальные философы указывают далее на

крайнюю рационализацию и механизацию жизни в со-

временном индустриализме, в котором грозит исчезнуть

все, что составляет иррациональную красоту и поэзию

жизни^.

Всякое производственное индустриальное предприя-

тие есть организация и, следовательно, общественная

дифференциация. В нем необходимо возникают ранги и

иерархические различия. Оно построено иерархически,

как армия или бюрократический аппарат. <Капитаны

' Определение будущих форм социалистического хозяйства Маркс

считал утопическим и ненаучным.

" Особенно вредоносно вытеснение функции <чувствования>, - как

ее называет Юнг, - иначе говоря, функции моральной оценки. Она не

находит применения в технически-индустриальной активности и ат-

рофируется. Личность становится морально-дефективной. См. его

<Психологические типы>.

^ <Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы>.

(Баратынский)

282

промышленности> необходимы во всякой индустрии, по-

добно тому, как капитаны одинаково необходимы на

<капиталистических> и коммунистических судах. Боль-

шой вопрос, возможна ли вообще безвластная ор-

ганизация, о которой мечтает анархизм. Но если она

где-либо и когда-либо возможна, то уж конечно не в

системе массового индустриализма. Иерархия и дисцип-

лина, категории господства и подчинени я, со-

циологически существенны для каждого производствен-

ного индустриального предприятия и, следовательно, для

всей индустриальной системы; господство и подчинение

идет вертикально через все производство, но каждая сту-

пень горизонтально дает более или менее широкую массу

соподчинения. Низшая ступень индустриальной активно-

сти есть ступень простейшей, пассивно-исполняемой ра-

боты'. Она представляет собою самое широкое основа-

ние социальной пирамиды. В <капитализме> оно назы-

вается <пролетариатом>; в <коммунизме> - <трудящи-

мися массами>. Чем выше слой, господствующий над

низшим, тем он ужей малочисленней. Но вершина упра-

вления может быть как единоличной, так и олигархичес-

кой. Отсюда ясно, что индустриализм не ищет равен-

стваи не терпит никакой <уравниловки>. Смешно здесь

говорить о каком-либо <уничтожении классов>.

Всякое производственное индустриальное предприя-

тие есть плановое использование всех средств

для единой цели, массового производства при помо-

щи массового труда, отсюда тенденция индустриального

аппарата рассматривать человеческую личность как

средство и только средство, т. е. как простое орудие

производства. Мы можем назвать это тенденцией к экс-

плуатации, вытекающей из самой сущности индустри-

ализма, а вовсе не из психологии тех или других <капита-

листов>.

Массивный индустриализм создает <массовость> во

всех смыслах (Vermassung), т. е. мобилизацию народных

масс с их пролетаризацией и массовой психологией. По-

следняя используется для целей массового внушения при

помощи рекламы, пропаганды, культа вождей^ <Трудя-

' Т. е. наименее квалифицированного труда, наиболее противопо-

ложного творчеству.

^ Массовая психология изучает и анализирует <коллективные ком-

плексы>, например <Маркс-комплекс>. Масса мыслит слоганами и ин-

фантильными упрощениями. Для нее всегда все объясняется <очень

просто>.

283

щимся массам> внушается высокое призвание трудиться

изо всех сил, дабы производить наибольшую массу това-

ров при помощи наибольшей интенсивности труда. Это и

есть то, что мы называем <фетишизмом труда>.

Индустриализм со своим массовым производством

имеет тенденцию автономно и суверенно определять всю

структуру общества так, как это нужно для максималь-

ной индустриализации. Сущность индустриализма состо-

ит в том, что <производственное индустриаль-

ное предприятие, с его необходимостями,

делается формирующим принципом всего

общественного бытия и центром индивиду-

альной человеческой жизни> (Проф. Goetz

Briefs). Индустриальное разделение труда, с его техничес-

кой специализацией и дисциплиной, распространяется в

конце концов на все общество, которое становится как бы

единой грандиозной фабрикой, единой рационально и

деспотически распланированной индустрией, причем

высшим преимуществом и высшей добродетелью такого

общества является его хозяйственно-техническое

превосходство (<догоним и перегоним Америку>).

Мы привели здесь основные мысли социально-фило-

софской критики индустриализма, как она развивалась

после Маркса и как она может быть выражена в наши

дни. В качестве примера такой критики можно указать на

статью Проф. Goetz Briefs <Betriebssoziologie>, некоторые

цитаты из которой здесь приведены'.

К какому же результату приходит критический анализ

сущности индустриализма и его основных тенденций?

Прежде всего к следующему основному вопросу: можно

ли все это зло индустриализма, против которого спра-

ведливо протестует рабочее движение, социализм, ком-

мунизм и всякий философский этический идеализм, всеце-

ло свалить на <капиталистов>, на частно-правовой капи-

тализм, т. е. на одну фазу развития индустри-

ализма? На это приходится ответить категорическим

отрицанием. И только что упомянутую статью мы при-

вели исключительно потому, что ее автор - один из

очень немногих! - это понимает: нет, говорит он, все-

таки раскрытые нами свойства существенны для каж-

дого индустриального предприятия, где со-

трудничают большие массы людей, ведется ли оно част-

но-капиталистическим, государственно-капиталистичес-

Handworterbuch der Sociologie. Vierkandt.

284

ким, коллективистическим или коммунистическим спо-

собом'.

Вот почему, развертывая всю эту критику индустри-

ализма, мы убеждаемся, что каждый ее тезис дает прямое

попадание в тот и другой вид индустриализма, в индуст-

риализм либерально-индивидуалистический и в индуст-

риализм принудительно-коллективистический. Оба вида

представляют собою противоречащие и потому враж-

дующие противоположности. Но противоположности

всегда тождественны в чем-либо. В данном случае пунк-

том тождества является индустриализм. Они тож-

дественны в своем желании владеть и управлять индуст-

риализмом, и это тождество обосновывает их взаимное

отталкивание и борьбу. Но это отталкивание друг от

друга отнюдь не есть отталкивание от индустриализма, а

напротив, сугубое его утверждение.

Все три формы принудительного коллекти-

визма, которые мы могли наблюдать на опыте (фа-

шизм, национал-социализм и коммунизм), содержат в

себе полностью все зло индустриализма, обнаруженное

его новейшей критикой, и притом по каждому пункту в

наиболее сильной степени. Это и неудивительно: все три

формы представляют собою национализацию ин-

дустрии, распространение индустриализма на всю на-

цию, в форме <тоталитарного государственного хозяй-

ства> в тоталитарном государстве^ Смешно было бы

думать, что индустриализация может уничтожить зло

индустриализма.

Культура нашего века есть индустриальная

культура; кто способен почувствовать ее трагизм и в

ней серьезно усомниться, тому придется усомниться в

самом индустриализме. И это сомнение приведет его к

анализу имманентной сущности индустриализма. Такая

постановка вопроса есть нечто новое: ни Адам Смит, ни

Рикардо, ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не

сомневались в индустриальной цивилизации. Для них

индустриализация означала прогресс и прогресс означал

индустриализацию.

В современной социальной философии этот вопрос

поставлен Бертраном Расселом в его небольшой книге

' Ib. 38. Этого не понимает ни Бердяев, ни даже Зомбарт, ни

большинство социалистов.

^ В этом состоит пункт тождества этих враждующих братьев. Впро-

чем, теперь остался только один, поэтому противопоставление фашизм-

коммунизм потеряло всякое значение.

285

<Культура индустриализма>. У него мы находим

и методическое сомнение, и анализ сущности индустри-

ализма. Его оригинальная и во многом остроумная кри-

тика полностью подтверждает наш тезис: сущность ин-

дустриализма остается тождественной в <капитализме> и

<коммунизме>. Если <капитализм> развивает импери-

ализм, то совершенно такой же и даже более агрессив-

ный империализм составляет свойство советского <ком-

мунизма>. В этом они тождественны и потому враждеб-

ны. И Рассел предвидит столкновение двух индустриаль-

ных империализмов, претендующих на мировое господ-

ство. Рассел хорошо показывает имманентное зло

индустриализации на опыте русского коммунизма. Ог-

ромные массы населения отрываются от земли, от произ-

водства предметов питания и потребления и мобилизу-

ются для постройки машин и тяжелой индустрии. Но

машинами питаться нельзя, отсюда голод, лишения,

страдание и вымирание населения. Следует добавить, с

такой же жестокостью проводилась индустриализация в

Англии, та самая индустриализация, которую наблюдал

Маркс и суровую необходимость которой он относил на

счет <капитализма>. И в этом обе системы тождественны.

Однако пункт тождества не стирает их различия, не

уничтожает их противоположности: коммунизм не устра-

няет, но усугубляет зло индустриализации. Он не вы-

полняет обещаний <социализма> и не есть социализм,

ибо для Рассела социализм нераздельно соеди-

нен с демократией. Отсюда с необходимостью вы-

текает, что как раз пункт отношения к демократии, т. е. к

праву, к личности, к свободе, обосновывает существен-

ную противоположность двух систем. К сожалению, мы

у Рассела этого вывода не находим, и потому у него

отсутствует философское, метафизическое углубление

идеи права, справедливости и свободы, без которого

нельзя понять мировой конфликт двух форм индустри-

альной культуры.

Тем не менее Рассел обращает наше внимание на

многие характерные черты современного индустриализ-

ма. Он отмечает то, что мы выше назвали <фетишизмом

труда>, указывает на полное непонимание смысла до-

суга, на исчезновение способности к созерцанию, на

потерю чувства природы, чувства красоты, вообще связи

с <космосом>... Смешно было бы сводить все это к

<частной собственности на орудия производства>. Мы

видели ее уничтожение и ни одна из негативных черт

286

индустриальной культуры не исчезла; напротив, они вы-

ступили еще сильнее. Индустриальная культура представ-

ляет собою сложный комплекс - экономический, юриди-

ческий, научно-технический, антропологический, социа-

льно-психологический, моральный и религиозный. Его

анализ составляет задачу современности. Рассел ее толь-

ко поставил, но далеко не разрешил. Ему не хватает

этического, религиозного и даже социально-философско-

го углубления проблемы. При этом теоретический анализ

в данном случае имеет в виду практическую задачу: раз-

решения внутреннего противоречия индустриализма,

устранения его имманентного зла.

Отдел второй

КРИЗИС СОЦИАЛИЗМА

Глава одиннадцатая

ТРОЯКОЕ ЗНАЧЕНИЕ КАПИТАЛИЗМА И

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ПРОТЕСТА ПРОТИВ

НЕГО

ы установили, что <капитализм> и <со-

циализм> тождественны в своем приятии

и утверждении <индустриализма>. И

вместе с тем они противоречат друг другу

и борются друг с другом. Индустриаль-

ная культура, несомненно, содержит в себе

некое внутреннее противоречие, некий ко-

нфликт, но действительно ли оно сводится к столкнове-

нию <капитализма> с <социализмом>? Это первый во-

прос, к которому мы теперь переходим; за ним следует

второй вопрос: не соответствует ли противопоставле-

ние <социализма> и <капитализма> противопоставлению

добра и зла нашей эпохи? И таким образом не выражает

ли <капитализм> все зло индустриализма и не есть ли

<социализм> уничтожение этого зла?

Последнее столетие рассматривало и оценивало всю

социальную жизнь, цивилизацию и культуру через проти-

вопоставление: капитализм-социализм. Политики,

философы, интеллигенция, пресса, толпа, пролетариат -

употребляли эти категории, как нечто само собой разуме-

ющееся. На самом же деле каждая из них предполагает

для своего понимания анализ и оценку сложнейшей юри-

дической и экономической структуры современного об-

щества. Дилетант в области современной экономики и

науки о праве судить о том, что такое <капитализм> и

<социализм> и что означает конфликт этих двух форм, в

сущности совершенно не может. Судят, однако, всей

судят вкривь и вкось, отправляясь преимущественно от

следующего массового комплекса: наш мир <весь во зле

лежит>, ибо он есть мир капитализма и <капитализм>

есть его зло. Социализм требует избавления от этого зла,

а потому означает <все высокое, все прекрасное>. Каж-

288

дый и в любом обществе может заметить присутствие

этого комплекса: всякое социально-политическое или да-

же морально-религиозное высказывание начинается с

осуждения капитализма. Сочувствовать <капитализму>

совершенно неприлично (русские капиталисты, например,

никогда не сочувствовали капитализму), сочувствовать

<социализму> похвально.

Беда только в том, что в этом массовом комплексе

научное, то есть экономическое и юридическое значение

терминов <капитализм> и <социализм> совершенно ис-

чезло; они превратились в слоганы социального антаго-

низма, заряженные слепой ненавистью и слепыми надеж-

дами. Вот почему социальный философ и диалектик не

может не испытывать к ним некоторого отвращения. Эти

слоганы пригодны для пропаганды, для массового вну-

шения, для выражения коллективно-бессознательных ко-

мплексов, но с научной точки зрения они представляют

собою сокрытие и извращение истины в силу своей дву-

смысленности, и даже многосмысленности'.

Прежде всего необходимо различать два <капитализ-

ма>, отрицающих и исключающих друг друга, - и два

<социализма>, тоже отрицающих и исключающих друг

друга. Один капитализм- частно-правовой, ограни-

ченный, демократический; другой капитализм - го-

сударственный, абсолютный, тоталитарный. Один со-

циализм - антиавторитарный, антитоталитарный, де-

мократический; другой социализм- авторитарный,

государственный, тоталитарный, антидемократический.

Это создает невероятную путаницу и не только науч-

ную, логическую, но моральную и политическую. Ведь

эти <слоганы> являются оценками, призывами, постула-

тами, направлениями действия. Спор идет не о том, что

и как называть, а о том, что и как делать. Для

понимания проблемы во всей ее глубине следует еще

добавить, что оба <капитализма> тождественны в своем

принятии индустриализма и индустриального капи-

тала, как безусловной ценности.

Таким образом мы получаем три значения <капита-

лизма>:

1. Капитализм, как господство частного капитала с

ограниченной монополией.

2. Капитализм, как господство тоталитарного капита-

ла с абсолютной монополией.

Зомбарт насчитывал несколько сот определений <социализма>.

289

3. Капитализм, как господство индустриального

капитала вообще.

И если <социализм> есть протест против <капитализ-

ма>, преодоление зла <капитализма> (а в этом именно

заключается весь его смысл и весь его пафос), то мы

имеем три возможных значения протеста против капита-

лизма:

1. Социализм, как протест против господства частно-

го капитала. Это обычный, традиционный социализм,

как протест против частной собственности на орудия

производства.

2. Социализм, как протест против господства тотали-

тарного государственного капитала. Это социальная де-

мократия, только что осознавшая <тоталитарное госу-

дарственное хозяйство>, как врага № 1.

3. Социализм, как протест против власти индустри-

ального капитала вообще, против самой сущности

индустриализма и ее имманентного зла.

Такой проблемы никакие социалисты еще не ставили.

Они еще никогда не сомневались в самой сущности ин-

дустриализма'. А между тем проблема нашей эпохи,

нашей культуры, состоит как раз в том, как преодолеть

индустриализм, как сделать, чтобы человек не был раз-

давлен тяжелой индустрией. И эта проблема столь же

социальная, как и индивидуальная: дело идет о спасении

личности, и не только единичной, но и коллективной.

Личность человека, личность народа, индустриализм гро-

зит обратить в безличность, в аппарат, растворить в

безличной <массе трудящихся>.

Неспособность осознать, какой <капитализм> крити-

куется и во имя какого <социализма> он отрицается,

приносит величайшее несчастие в социальной борьбе за

лучшее будущее, за выносимое настоящее. Маркс думал,

что он обличает частно-правовой капитализм с его <част-

ной собственностью на орудия производства>, и не сумел

осознать, что в его критике отчасти открывается им-

манентное зло самой сущности индустриализма. Он не

предвидел, что в диалектике истории возникнет проти-

вопоставление двух враждебных форм капитализма, тож-

дественных в своей индустриальной сущности, и что пе-

реход от частно-правового капитализма к тоталитарно-

' Однако у Маркса, как мы показали в предыдущей главе, можно

выделить критику самой сущности индустриализма, независимо от

того, кто им владеет и управляет.

290

государственному будет не уничтожением, а обострением

индустриального зла. Индустриализм эпохи ткац-

кого станка, первых паровых котлов и <laisser faire> сове-

ршенно не подозревал трагических проблем атомного

века. Маркс и даже Ленин совершенно не подозревали

того, что выйдет из <национализации орудий производст-

ва> и <диктатуры пролетариата>. Тоталитарное государ-

ственное хозяйство в тоталитарном полицейском госуда-

рстве с его концлагерями во всяком случае удивило бы

Маркса, и еще неизвестно, на чьей стороне он оказался

бы в современном мировом конфликте. Абсолютизм,

<просвещаемый> марксизмом, мог ему и не понравиться.

И однако именно к этому пришли марксисты-коммуни-

сты, исходя из грандиозного заблуждения Маркса, будто

уничтожение частной собственности на орудия производ-

ства и их национализация есть какой-то спасительный

<социализм>, сразу уничтожающий зло <капитализма>.

Как будто переход от частных и ограниченных монопо-

лий к абсолютной и тоталитарной монополии может

уничтожить зло монополизма! Как будто индустриализа-

ция может устранить зло индустриализма!

Сейчас немногие социал-демократы (и, конечно, пре-

имущественно русские) начинают это понимать: они при-

нуждены признать, что <обобществление средств и ору-

дий производства>, социализация и национализация вов-

се не есть главный и существенный признак <социализ-

ма>, ибо вовсе не уничтожает сама по себе зла капитализ-

ма'. Это признание подтверждает ту несостоятельность

экономической концепции Маркса, которую мы здесь

старались обнаружить, ибо, по Марксу, конечно, <обоб-

ществление средств и орудий производства>, т. е. социа-

лизация и национализация, есть альфа и омега со-

циализма! Но если <социализм> не тождествен с обобще-

ствлением орудий производства, то и <капитализм> ана-

логично не тождествен с <частной собственностью на

орудия производства>. Установление этой истины содер-

жит в себе уничтожение столетней марксистской рутины

социалистических партий; все они воодушевлялись наци-

' См. Аронсон: <Социализм в наши дни>. <Новый Журнал>, Нью-

Йорк, № 17. Николаевский: <Теоретическое завещание Гильфердинга>,

Соц. Вести.. Нью-Йорк. 3 февр., 1947. Автор признает: <Мы были

наивными оптимистами... Мы не подозревали, что на базисе организо-

ванного хозяйства (т. е. национализации и социализации) будет постро-

ен чудовищный аппарат универсального насилия>. Все эти признания

имеют своей основой исследования Гильфердинга.

291

онализациеи и социализацией и не умели иначе мыслить

и разговаривать, как в категориях <капитализма> и <со-

циализма>. Теперь эти категории потеряли всякий опре-

деленный смысл и всякое научное значение'. Если кто

протестует против <капитализма> (а протестует почти

каждый), то прежде всего следует спросить, против ка-

кого <капитализма> он протестует и во имя какого <со-

циализма> он протестует, ибо ведь имеются три значе-

ния <капитализма> и соответственно три значения <со-

циализма>.

Так обнаруживается непригодность категорий <со-

циализма> и <капитализма> для понимания сложности

современного положения. Протест <социализма> против

<капитализма> означает совершенно различные и проти-

воположные установки сознания и направления дейст-

вия. Мы больше не понимаем, что такое <социализм>.

Каждый из <социалистов> отрицает, что другой есть

<социалист>, и имеет на это серьезные основания. Труд-

но ведь утверждать, что Платон, Сен-Симон, Родбертус,

Маркс, Ленин - не социалисты, что <национализация и

социализация> - не социализм. И, с другой стороны,

трудно признать, что <тоталитарное государственное

хозяйство, враг № 1>, есть как раз то, к чему стреми-

лись социалисты.

Мы открываем здесь глубочайшую противополож-

ность между двумя <социализмами>, она заключается в

авторитарности и антиавторитарности, т. е. в их отноше-

нии к власти. Один утверждает в сущности идеал без-

властной организации, другой отрицает возмож-

ность безвластной организации. Да и возможна ли она

действительно? Если она возможна, то только в об-

ществе святых и мудрецов^, иначе говоря, в <цар-

ствии Божьем>, и уж во всяком случае не в царстве

индустриализма. Однако недостижимость идеала не

уничтожает направления к нему: он может оставаться

бесконечной задачей. Свободный социализм может ска-

зать: мы признаем элемент власти и подчинения в ор-

ганизации, но мы требуем смягчения власти, гуманиза-

' Ибо авторитарный социализм есть государственный социализм, а

государственный социализм есть государственный капитализм.

^ Безвластная организация есть эсхатологический идеал абсолют-

ной гармонии, абсолютной правды и справедливости. Справедливость

есть <Любовь мудрого>, по определению Лейбница. Поэтому мудрость

и любовь должны царить в таком общении, оно будет <царством

Божиим>.

292

ции власти, ограничения власти элементом свободы и

автономии. Без этого власть не может быть оправдана; и

нужно помнить, что она есть нечто нуждающееся в опра-

вдании. Но такое направление, такое отношение к власти

возможно лишь в правовом демократическом

государстве и через него. Поэтому, если антиавтори-

тарный социализм не хочет быть утопическим анархиз-

мом, то он необходимо принимает форму социал-

демократии и утверждает, что реализация

<социализма> возможна только в либеральной демо-

кратии и через демократию. Рассел и Гильфердинг одина-

ково утверждают: социализм нераздельно связан с де-

мократией', и поэтому советский <коммунизм> не есть

социализм. Антиавторитарный социализм в этом сове-

ршенно последователен: он исходит из свободы и ав-

тономии. Но Платон никогда не исходил из свободы,

так же как и Сен-Симон и Ленин - и отрицал де-

мократию. Оба признавали социализм и демократию

несовместимыми. Ленин объявил социал-демократов <со-

циал-предателями>, ибо своим демократизмом они пред-

ают социализм. Свободу Ленин отрицал и философски

и политически. Нельзя себе представить противоречия

более глубокого, нежели то, какое существует между

этими двумя <социализмами>. Термин <социализм> здесь

взаимно уничтожается.

Если мы сопоставим теперь эти два <социализма> с

двумя им соответствующими <капитализмами>, то мы

заметим удивительную симметрию в двух парах проти-

воположностей: два <капитализма> тоже противоречат

друг другу как раз в вопросе свободы, власти, демокра-

тии: частно-правовой капитализм утверждает демократи-

ческую свободу; государственный капитализм ее отрица-

ет и утверждает диктатуру и тоталитарное государство.

Мы получаем впечатление, что это противопоставле-

ние демократизма и антидемократизма, тоталитаризма и

антитоталитаризма, власти и свободы глубже и фун-

даментальнее, нежели потерявшее всякий точный смысл

противопоставление <капитализма> и <социализма>. Это

оно разделяет сейчас мир на две враждебных половины,

причем два социализма точно так же оказываются врага-

ми, стоящими по обе стороны баррикады, как и два

капитализма. Получается такое положение: по одну сто-

' Под <демократией> здесь, конечно, подразумевается настоящая

демократия, а не <народная>.

293

рону стоят демократический <капитализм> и демократи-

ческий <социализм>' - по другую сторону: тоталитар-

но-государственный капитализм, совпадающий с госуда-

рственным социализмом.

Подлинное и глубочайшее противопоставление суще-

ствует между правовым, демократическим, либераль-

ным государством - и тоталитарным, полицейским,

диктатурным государством. Противоположение опреде-

ляется отношением к свободе, утверждением или от-

рицанием автономии личности и автономии

народа. Это противопоставление проходит вертикаль-

но через все ступени культуры: через хозяйство, право,

государство, мораль, религию, определяет

смысл и дух социальной и индивидуальной

жизни, проникает до последних метафизических глу-

бин. Только через него можно разобраться в этой гран-

диозной путанице, созданной слоганами <капитализма>

и <социализма>.

Что они потеряли всякий смысл и скрывают ис-

тинную сущность происходящего, это наконец начи-

нает осознаваться: так, например, английский ле-

вый социалист, бывший друг Ленина, Виктор Голланц,

пишет:

<Я сейчас более социалист, чем когда-либо раньше...

но основная борьба наших дней не между капита-

лизмом и социализмом, а между либеральной или

христианской этикой, увенчанием которой должен стать

социализм, - и тоталитаризмом во всех его формах>^

Этих форм мы знаем три: фашизм, нацизм и комму-

низм; наихудшая из них есть <коммунизм>, то есть тот

социализм, который построен в СССР. Другой социа-

лист, старый друг Ленина Мах Eastman, говорит о нем

следующее: <Сталинизм не лучше, а хуже фашизма: он

более жесток, более варваристичен, несправедлив и им-

морален, антидемократичен, не смягчен никакой надеж-

дой, никаким колебанием>. <Всего лучше было бы его

назвать < суперфашизмом >\

В силу этого пропагандное противопоставление фа-

шизма и коммунизма, как двух полюсов, еще менее дает

' Конкретно: Соединенные Штаты и Англия; <Капиталисты> и

<Социалисты>, одинаково готовые защищать правовое государство и

демократическую свободу.

^ Victor Gollanez, Our Threatened Values (<Наши угрожаемые цен-

ности>), Лондон, 1946, стр. 156.

" Мах Eastman, Stalin's Russia and the Crisis of Socialism, 1940, page 82.

294

возможности разобраться в мировом конфликте, нежели

противопоставления <социализма> и <капитализма>.

Настоящая и решающая противоположность суще-

ствует между ценностями либеральной христианской

этики и тоталитарным коллективизмом, к которому

принадлежит авторитарный социализм. Это правильно

почувствовал Голланц, почему и назвал свою книгу:

<Наши угрожаемые ценности>.

К большой чести Артура Кестлера служит то, что он

осознал (можно бы сказать: выстрадал) социально фило-

софскую истину современного трагизма. Конфликт и аль-

тернативу, перед которой стоит мир, можно выразить

так: абсолютная тирания против релятивной

свободы. Социально-политическая противоположность

<правизны> и <левизны> давно потеряла значение, ибо

крайняя левая стоит за реакционный вождизм и тотали-

тарную диктатуру. - а свободу защищают консервато-

ры. Борьба <социализма> с <капитализмом> теряет

смысл и значение, как потеряла смысл и значение война

алой и белой розы, война христиан с мусульманами или

война католиков с протестантами. Кестлер прав в том.

что слоганы <капитализма> и <социализма> не пригодны

для понимания современного мирового конфликта'. То,

что происходит сейчас, есть мировая гражданская война

(холодная и горячая), совершенно не похожая на прежние

войны, национальные и религиозные. Ее истинный смысл

не так-то легко разгадать. Марксизм и коммунизм уверя-

ет нас, что происходит мировая война с <капитализмом>.

Но спрашивается: с каким <капитализмом>? и во имя

какого <социализма>? Эти слоганы двусмысленны и мно-

госмысленны, за ними скрываются сложные и противоре-

чивые идеологические и массово-психические комплексы,

которые необходимо анализировать. Выше мы выявили

три значения <капитализма> и аналогично три

значения <социализма>. Все эти значения надо

иметь перед глазами, чтобы начать понимать смысл про-

исходящего:

' Ценно отметить, что русский теолог и экономист проф. О. С.

Булгаков высказал эту мысль о научной непригодности категорий

капитализма и социализма еще в 1932 г.: <отвлеченные категории

капитализма и социализма, столь удобные для демагогии, совершен-

но неприменимы, если их исследуем глубже в свете нашего созна-

ния>. <Существует только одна высшая ценность, в свете которой

нужно оценивать экономические формы это индивидуальная свобо-

да в праве и хозяйстве> (Bulgukoff Serge. "L'Ortodoxie". Paris. Alcan.

1932).*

295

<КАПИТАЛИЗМ> <СОЦИАЛИЗМ>

1. Частно-правовой, либе- 1. Социал-демократичес-

ральный. кий, либеральный.

2. Тоталитарный, монопо- 2. Тоталитарный, монопо-

льно-государственный . льно-государственный.

3. Капитализм в смысле 3. Социализм в смысле

индустриализма, протеста против индуст-

риализма.

Сопоставление и противопоставление этих различных

смыслов помогло нам установить противоречивое по-

ложение .современного социализма: его протест против

<капитализма> имеет разное и даже противоположное

значение. Протест авторитарного социализма вообще

лишен смысла, ибо он ведет к ухудшению, а не к улу-

чшению; протест свободного демократического социа-

лизма может иметь смысл, ибо он ищет улучшения,

но еще неизвестно, в чем это улучшение должно состоять.

Если протест против <капитализма> сохраняет смысл,

то он должен приобрести какое-то совершенно новое,

творческое значение.

Вот то, что установлено предварительным анализом.

Но это лишь начало. Анализ идет дальше и глубже.

Социальная жизнь состоит из удивительных противоре-

чий, из постоянного присутствия сочетаемых и несочета-

емых противоположностей. Бросим взгляд на нашу таб-

лицу и постараемся исследовать, как и в чем сочетаются

и не сочетаются друг с другом эти шесть социальных

категорий. Теория сочетаний требует, чтобы каждая была

сопоставлена с каждой. Мы получим синтез и анализ,

сопоставление и противопоставление, которые удиви-

тельным образом осветят нам многие странные явления

современности и рассеют многие заблуждения.

Три категории социализма противостоят и, по-види-

мому, противоречат трем категориям капитализма. Не-

обходимо исследовать эти противоречия, в чем они со-

стоят и разрешимы ли они. Проблема усложняется тем,

что не только категории <капитализма> противоречат

соответствующим категориям <социализма>, но и <со-

циализмы> различного значения противоречат друг дру-

гу, - точно так же, как и <капитализмы> различного

значения. Мы получаем настоящую диалектику; между

противоположными утверждениями начинается диалог.

296

Социализм по существу своему противоречит капитализ-

му, он есть протест против капитализма. Для выясне-

ния различных и даже противоположных смыслов это-

го протеста необходимо спросить, к т о протестует, про-

тив ч его протестует и воимя ч его протестует.

1) Протест против кап. 1

Обычный, традиционный протест <социализма> есть

протест против <частной собственности на орудия произ-

водства>, протест против частно-правового либерально-

го капитализма (К. 1). Кто протестует? Протестуют оба

социализма: социал-демократический, либеральный (С. 1)

и диктатурный, тоталитарно-властный (С. 2). Эта фор-

мальная общность протеста создает иллюзию солидар-

ности различных видов социализма, объясняет массовую

психологию <товарищества>, которая долго вводила в

заблуждение социал-демократов, лейбористов и даже си-

ндикалистов, и продолжает действовать и сейчас в стра-

нах, еще не испытавших коммунистической диктатуры.

<Против чего>' направлен протест - это у всех перед

глазами, скажут: <против буржуазии>, и это как будто

весьма понятно; протестуют против общего врага. Но

<во имя чего>? Это долго оставалось в тени и только

теперь уясняется: социал-демократия протестует воимя

последовательного расширения всех свобод, добытых

правовым демократическим строем, во имя освобожде-

ния от монополии, экономической и политической, во

имя антиавторитарной организации; авторитарный со-

циализм, напротив, протестует воимя экономической и

политической власти, требующей прежде всего уничтоже-

ния <буржуазной> демократии со всеми ее свободами

(Ленин).

Здесь противоречие становится явным, и <товарищи>

превращаются в злейших врагов. К сожалению, это <во

имя чего> осознается слишком поздно. Массовое созна-

ние привыкло думать просто: <во имя всего высокого,

всего прекрасного>.

2) Протест против кап. 2.

Он направлен против тоталитарно-монопольного го-

сударственного капитализма (К. 2). Кто протестует? Ав-

торитарный <коммунистический> социализм, очевидно,

протестовать не может, ибо он и есть монопольный

государственный капитализм (С. 2 совпадает с К. 2), само

противопоставление <капитализма> и <социализма> все-

цело уничтожается. Зато против <госкапитализма> со

всей силой протестует социал-демократия; он есть для

297

нее <тоталитарное государственное хозяйство, враг №

1> (Гильфердинг); но не только она, вместе с ней про-

тестует частно-правовой, либеральный капитализм (К.

1 против К. 2). Во имя чего? Оба во имя своего

понимания идеала свободы индивидуальной и социа-

льной. Но здесь существует различие, быть может даже

расхождение: социал-демократия требует свободы по-

литической, но также свободы экономической, свободы

от нужды и нищеты. Либеральный капитализм (К. 1)

требует прежде всего сохранения свободы политической,

готов содействовать освобождению от тоталитарной <со-

циализации и национализации>. Притом <сохранение>

свободы политической есть консервативный момент, по-

этому к протесту против коммунистического госкапи-

тализма присоединяются и консерваторы. Кёстлер прав:

консерваторы защищают свободу, и притом вместе с

либералами и социал-демократами. Получается нечто

удивительное и парадоксальное: старый привычный враг

- частный капитализм и давно осмеянный и сданный

в архив <либерализм>, и даже всегда непопулярный

консерватизм, оказываются в союзе с социал-де-

мократией против другого социализма - социализма

Платона, Сен-Симона, Маркса, Ленина и Сталина. Вся-

кому теперь ясно, что не <капитализм> и <социализм>

разделяют сейчас мир на две половины.

Это странное и непривычное положение вызывает ряд

психологических и логических ошибок и непониманий.

Они объясняются неумением установить соотношение

противоположностей. Его можно выразить формулой:

Кап. 1 +Соц. 1 против Кап. 2+Соц. 2 (см. выше таблицу).

Союз частного капитализма с социал-демократией может

смущать обе стороны (как смущает английских лейбори-

стов американский капитализм). Психологически неизбе-

жно появляется чувство, не есть ли авторитарный социа-

лизм (С. 2) брат и товарищ демократического социализ-

ма (С. 1); оно продолжает действовать в Италии и даже

во Франции. Общая традиционная прививка марксизма,

свойственная социалистическим партиям, тоже действует

в этом направлении. Честным и прямолинейным <социа-

листам>, живущим в правовой обеспеченности либераль-

ного западноевропейского государства, казалось, всего

важнее направлять свой протест против своего домаш-

него частного капитализма и иметь где-то далекого и

мало понятного, но мощного союзника в лице марксиз-

ма-ленинизма. Даже такой независимый мыслитель, как

298

Бердяев, больше всего на свете боялся оказаться в союзе

с <капиталистами> и консерваторами: живя в атмосфере

свободы, он перестал замечать, что они всё же защищают

его жизнь и свободу. В силу никогда не изжитой прививки

марксизма, его протест против марксизма-ленинизма

оставался бледным и как бы сконфуженным и никогда не

поднимался до морального негодования, которого мож-

но было ожидать от <философа свободы>.

В противоположность всем этим смешениям и тради-

ционным комплексам, свойственным массовой психоло-

гии, русским социалистам-демократам (С. 1) принадлежит

заслуга осознания того, что С. 2, авторитарный, <ком-

мунистический> социализм, есть тоталитарное государст-

венное хозяйство в тоталитарном государстве, враг № 1.

Их традиционная вражда к капитализму нисколько не

помешала в этом, ибо они осознали, что <коммунистичес-

кий> социализм есть тоталитарный <госкапитализм>.

Иначе говоря, С. 2 и К. 2- тождественны и представляют

собой единый < К апитало-коммунизм >. Его одина-

ково можно ненавидеть, как в силу либерального отвраще-

ния к социализму (особенно к С. 2), так и в силу социали-

стического отвращения к капитализму (особенно к К. 2).

Отсюда, несмотря на все колебания, сомнения, непо-

нимания и сознательное затемнение пропаганды, форму-

ла Соц. 1 +Кап. 1 против Соц. 2+Кап. 2 остается незыб-

лемой. Общий враг, <капитало-коммунизм>, со-

единяет всех: социал-демократов, либералов и консер-

ваторов. Неправда, будто отрицание неспособно со-

единять: напротив, отрицательные суждения суть самые

сильные и очевидные. Необходимость <освободиться от

цепей> сразу соединяет всех, независимо от того, ради

чего они ищут спасения и освобождения'. Процесс ис-

тории, процесс творческой свободы, совершается не ина-

че, как через отрицание и преодоление. Но неправда

также, будто только отрицание соединяет врагов <капи-

тало-коммунизма>, их соединяет неискоренимый рефлекс

свободы, утверждение автономии личности и автоно-

мии народа, постулат свободного творчества - самое

положительное, что есть в человеке. Конкретнее: их со-

единяют положительные ценности тысячелетней культу-

ры и прежде всего ценность либерального пра-

' <Русскому народу нечего терять, кроме цепей, а приобрести он

может всю Россию и свободное общение со всем миром> - вот пример

мощного отрицания.

299

нового государства, открывающего возможность

свободного творчества с его бесконечным горизонтом.

После преодоления грандиозной аберрации Капита-

ло-Коммунизма (Соц. 2+Кап. 2), после действительного

мирового освобождения от него, неизбежна конечно но-

вая дифференциация социализма, либерализма и консер-

ватизма, - но она может и будет протекать в сфере

обеспеченной правовой свободы. При этих условиях про-

тиворечия и разрешения противоречий примут форму

свободной диалектики, разговора, спора и соглашения -

в отличие от иного разрешения конфликтов: при помощи

подавления, террора, тирании и свержения тиранов.

Однако общий протест против капитало-коммунизма

есть нечто новое для каждого из протестующих и требует

от них новых установок и отречения от старых предрас-

судков: старый консерватизм так же невозможен, как и

старый либерализм и старый социализм. Все они пережи-

ли внутренний кризис в связи с мировым кризисом.

Жить, действовать и бороться за лучшее будущее можно

сейчас только неосоциализмом и неолиберали-

змом. Между ними возможен и ценен разговор; напро-

тив, никакой разговор с тоталитарным коммунизмом

невозможен ввиду отсутствия общего принципа ценно-

стей, общего принципа добра и зла.

3) Протест против Кап. 3.

Он означает протест против самой сущности инду-

стриализма. Но смысл и значение этого протеста со-

ставляет совершенно новую, неисследованную проблему:

неизвестно, кто протестует, против чего и во имя

чего протестует. Прежде всего кажется, что никто не

протестует - все принимают индустриальную револю-

цию начала 19 века и современную технику и индустрию,

как нечто неотъемлемое, само собою разумеющееся. В

этом совпадают <капиталисты> и <социалисты>, либера-

лы и консерваторы. Но далее начинает казаться, что в

каком-то смысле все протестуют, ибо как же не чув-

ствовать негативных сторон индустриализма?

Однако если спросить, против чего и во имя

чего протестуют, мы опять получим совершенно проти-

воречивые ответы и в сущности полное незнание. Нельзя

же в самом деле протестовать против научной техники и

индустрии во имя возвращения к примитивному кре-

стьянскому и ремесленному быту, как это предлагали

Толстой и Ганди. Но еще бессмысленнее протестовать во

имя тоталитарной индустриализации.

300

Мы стоим здесь перед грандиозной проблемой кри-

зиса индустриальной культуры. Эта проблема

едва еще осознана. И прежде всего важно выяснить, кто

может ее осознать. Либеральный социализм и социа-

льный либерализм и даже новейший консерватизм спосо-

бны по крайней мере поставить и понять проблему. Ее

совершенно не понимает и не может понять современный

Капитало-Коммунизм, просто потому, что для него не

существует протеста против индустриализма,

всюду и везде он движется под флагом тоталитарной

индустриализации (в СССР, в Китае, у сателлитов).

Наш анализ установил, что капитализм в трех

возможных значениях вызывает протесты, име-

ющие совершенно различный смысл и исходящие от раз-

личных субъектов, объединенных различными идеологи-

ями. Протесты социал-демократов, либералов и даже

консерваторов направлены различно и имеют различный

смысл, но все же взаимно понятны и делают возможным

разговор, допускают даже объединение. Совершенно от-

дельно стоит протест, исходящий от авторитарного со-

циализма (С. 2): он во всех смыслах иллюзорен. 1. Про-

тив К. 1 он протестует во имя К. 2, то есть по имя более

мощного, тоталитарного госкапитализма. Такой протест

лишен смысла. 2. Против К. 2 он протестовать не может,

ибо он с ним совпадает (С. 2=К. 2). 3. Против К. 3 он

тоже протестовать не может, ибо тоже с ним совпадает

(С. 2 есть индустриализм).

Таким образом протест авторитарного социа-

лизма (С. 2) против зла <капитализма> лишен всякого

смысла и значения; собственно этого протеста даже

вовсе и не существует. Такой <социализм> всецело

наследует индустриальный капитал и делает его монопо-

лию тоталитарной.

Глава двенадцатая

КРИЗИС СОЦИАЛИЗМА

Авторитарный социализм, построяемый ком-

мунистической партией, приводит к тоталитарному госу-

дарственному хозяйству в тоталитарном государстве (к

<врагу № 1>). В его лице социализм свидетельствует

против самого себя: если это есть социализм, то

социализм должен быть отброшен, как злая бессмысли-

301

ца, как грандиозное заблуждение. Если же социализм

хочет сохранить смысл и значение, то он принужден утвер-

ждать, что это не есть социализм. В этом состоит

кризис современного социализма: мы больше не знаем,

что такое <социализм>. Существует два социализма, от-

рицающих и исключающих друг друга:

1. Социализм, отвергающий принципы либеральной

демократии, утверждающий диктатуру и тоталитарное

государство.

2. Социализм, утверждающий принципы либеральной

демократии, отрицающий диктатуру и тоталитарное го-

сударство.

Первый создает тоталитарное государственное хо-

зяйство; второй отвергает тоталитарное государствен-

ное хозяйство.

Каждый из двух <социализмов> считает своего ан-

типода лжесоциализмом, предателем социализма. Какой

же из них есть истинный социализм и имеет право так

именоваться? Дело решается, как видно из их определе-

ний, отношением к демократической свободе и к плано-

вому хозяйству; рассмотрим то и другое. Верно ли, что

<социализм> нераздельно связан с демократией, как это

утверждают социал-демократы, и что там, где нет

демократической свободы, там нет и <социализма>?

Вопрос этот не решается так просто, ибо есть серьез-

ное основание утверждать прямо обратное, именно: пол-

ную несовместимость социализма и демократии, со-

циализма и свободы. Замечательно при этом, что такая

несовместимость утверждается как с социалистической,

так и с демократической стороны. Ее утверждал отец

социализма и коммунизма - Платон; ее уже 100 лет

тому назад с большой силой формулировал либерал и

демократ Токвиль: <Демократия расширяет сферу инди-

видуальной свободы социализм ее ограничивает; де-

мократия признает за каждым самобытность социа-

лизм деградирует каждого до простого номера... демо-

кратия ищет равенства в свободе, а социализм -- в

принуждении и закрепощении>'.

' Речь в Конституанте 12 сент. 1848 г. Столетие спустя американец,

живший 12 лет в России и специально изучавший коллективизм в

Германии, Италии и СССР, скажет следующее: <Изначальный путь

социализма нс есть путь к свободе, но путь к диктатуре и беспощадной

гражданской войне: социализм, который осуществляется и сохраняется

демократическими средствами, есть утопия> (W. Н. Chumherlin. A f-'aisc

Utopia. 1937. st. 202 203).

302

Наконец, такие радикальные противники капитализма

и социальные революционеры, как Бакунин и Прудон,

тоже утверждали несовместимость социализма и ком-

мунизма с какой-либо свободой. Социализм <коммуни-

стического манифеста>, по их мнению, необходимо при-

обретал форму <коммунизма>. Бакунин заявлял: <Я не-

навижу коммунизм, потому что он отрицание сво-

боды, а я не мыслю человечество без свободы>. Прудон

говорит: принцип коммунизма есть диктатура - дик-

татура индустрии, диктатура торговли, диктатура мысли,

диктатура социальной жизни и частной жизни, диктату-

ра - везде. Коммунизм неизбежно приводит к абсолю-

тизму, и тщетно указание на то, что это абсолютизм

переходный, переход этот вечен, la transition esl eternelle.

Коммунизм есть полицейская организация индустрии

(293). В коммунизме невозможна никакая свобода. В нем

будут существовать только государственные газеты (300),

иначе говоря, только <госиздат>'.

Герцен точно так же сознавал противоречие социализ-

ма и свободы. Он предвидел, что революционный социа-

лизм обойдется без всякой политической и гражданской

свободы, и предвидел, что из этого получится: <Социа-

лизм, который хотел бы обойтись без политической сво-

боды, без равноправия, быстро выродился бы в самодер-

жавный коммунизм>^ Он предвидел, что социализм при-

мет форму реакционного самодержавия и про-

тив него неизбежно возникнет новое восстание сво-

боды: <Социализм разовьется во всех своих фазах до

крайних последствий, до нелепости. Тогда снова вырвет-

ся из титанической груди революционного меньшинства

крик страдания и снова начнется смертная борьба, в

которой социализм займет место нынешнего консервати-

зма и будет побежден грядущей, нам неизвестной рево-

люцией>^.

Достоевский всегда утверждал, что социализм проти-

воречит человеческой свободе во всех ее формах, начиная

от инстинктивной свободы произвола до высшей духо-

вной свободы совести и мысли: когда будут построены

' Цитировано по изданию Proudhon. Oeuvres Сотр. Paris, 1923. Ed.

M. Riviere. Vol. II. Прудон употребляет термины <социализм> и <ком-

мунизм> как равнозначные (напр., 280), для него коммунизм и социа-

лизм в конце концов совпадают: <Коммунизм есть фатальный конец

социализма> (284).

^ Герцен. Собр. Соч.. т. 20, стр. 136.

" Герцен. Собр. Соч., т. 5, стр. 121.

303

<дворцы социализма>, непременно восстанет <господин с

ретроградной физиономией> и скажет: <А что, господа,

не послать ли нам к черту все эти хрустальные дворцы

социализма <единственно для того, чтобы по своей глу-

пой воле пожить>*. Достоевский пророчески предвидел,

что построение социализма примет форму <Великой Ин-

квизиции>. форму тоталитарного властвования, уничто-

жающего всякую духовную свободу, властвования, ис-

ходящего от <великого и страшного духа>. Кризис социа-

лизма, как предсказывал Достоевский, возникнет при

самом построении социализма: <Дай всем этим совре-

менным высшим учителям полную возможность разру-

шить старое общество и построить новое, то выйдет

такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое,

бесчеловечное, что все здание рухнет под прокляти-

ями человечества прежде, чем будет завершено... Раз

отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до уди-

вительных результатов>'. Внутреннее противоречие со-

циализма выражено словами Шигалева: социализм обе-

щает абсолютное освобождение и приходит к абсолют-

ному рабству.

Что касается Толстого, то всякому ясно, что социа-

лизм <Коммунистического манифеста>, с его социальной

революцией, диктатурой, насильственной экспроприаци-

ей и государственным хозяйством, ему совершенно не-

приемлем, ибо революция, диктатура, насилие и государ-

ство суть для него величайшее зло. Трудно заставить

Толстого тащить триумфальную колесницу коммунизма.

Больше того, всякий другой социализм, всякая <социал-

демократия> и всякие социалистические партии для него

также неприемлемы, ибо он отрицает всякую государ-

ственную власть и всякую политику. <Социализм> есть

проблема организации права и государства, но христи-

анский анархизм Толстого, с его идеей непротивления,

отрицает право и государство^.

Следует ли еще напоминать, что Ленин отрицал со-

вместимость социализма и демократии, и не без основа-

ния, ибо демократия может во всякое время отменить

' Дневник Писателя. 1873 г. Эти <удивительные результаты> изоб-

ражены в <Легенде о Великом инквизиторе>. Последний отказывается

от человеческой свободы и потому отказывается от Христа, ибо <где

Дух Господен - там свобода>. Он прямо признает: <Мы не с Тобою, а

с Ним>.

^ Наконец. Толстой отрицает индустриализацию и видит спасение

в <опрощении> и в возвращении к крестьянскому быту.

304

социализм; а потому социализм должен прежде всего

отменить демократию, разогнать учредительное собра-

ние, разбить машину либерального правового государст-

ва там, где она уже действует, и признать <социал-демо-

кратов> социал-предателями. Ленин, конечно, прав в том

смысле, что при настоящей демократии весь русский

народ проголосовал бы <свободу торговли> и стал бы

развивать частно-правовой капитализм, который дейст-

вительно мог бы догнать Америку. Никакой <социализм>

в духе Коммунистического манифеста в России, конечно,

не был бы построен.

Что может ответить на эту критику социализма со-

циал-демократизм? Прежде всего он признает, 410 все

сказанное верно: такой <социализм>, конечно, несов-

местим со свободой и демократией'. Социал-демократия

его критикует и отвергает не менее либералов и консер-

ваторов. Но она утверждает, что это лжесоциализм. Су-

ществует другой социализм, который осуществляется

демократией и через демократию. Английский лейбо-

ризм есть именно такой социализм. Да и вся <социал-

демократия> в правовом государстве была и оста-

ется таким социализмом. Еще Энгельс под конец жизни

говорил, что социалисты могут отлично существовать и

процветать в либеральном правовом государстве и

именно здесь работать для осуществления своего социа-

лизма^. Однако существование социалистических партий

в демократиии и через демократию, равно как и их

<социалистическая> активность здесь, нисколько не до-

казывают совместимости социализма и демо-

кратии, социализма и свободы. Возможно уничтоже-

ние демократии демократическим путем, как это сделал

Наполеон III или Гитлер. Демократической свободой

можно пользоваться для уничтожения свободы и демо-

кратии. Именно так поступает коммунистическая партия

во Франции и Италии. Ее принципиальная несовмести-

мость с демократией очевидна'. Но тот же принципи-

альный вопрос может быть поставлен <социал-демокра-

' Это доказано и в теории, и в предвидении, и на опыте.

' <Ирония истории состоит в том. что мы. <революционеры> и

<мятежники>, гораздо лучше процветаем при законных средствах, чем

при незаконных и при восстании. Законность нас вовсе не убивает.

напротив, в ней мы выглядим весело, как сама вечная жизнь> {Энгельс.

Цитата приведена В. Черновым. Сборник <За Свободу>, июль, 1947 i.).

' Изумительно, что фашистская партия (и <нацизм>) исключается

из либеральной демократии, а коммунистическая в нее включается.

Один из абсурдов массовой психологии.

305

тии> и лейборизму: не есть ли их постепенное и гуман-

ное осуществление социализма демократическими сред-

ствами не что иное, как постепенная и гуманная ликви-

дация демократической свободы, постепенное вытесне-

ние либерализма социализмом? Именно это утверждает

Hayek в своей книге "Road to Serfdom" (обращенной

прежде всего к Англии): Социализм и коллективизм всех

видов неизбежно становится <путем к рабству>. Ста-

лин сказал лейбористам, его посетившим: <Мы осуществ-

ляем один и тот же путь к социализму, только у нас он

более суровый, зато и более короткий: а у вас более

мягкий, но и более длинный>. Леон Блюм утверждал:

<У социалистов общие цели с коммунистами, но различ-

ные пути к ним>. Мало приятное истолкование демокра-

тического <социализма>!

Правда, в столкновении свободного социализма с то-

талитарно-властным (<социал-демократии> с <нациз-

мом> и коммунизмом) все симпатии культурного и сво-

бодного человека будут конечно на стороне свободной

социал-демократии, но это лишь в том случае и постоль-

ку, поскольку она сохраняет абсолютную верность иде-

алу свободы и пойдет к нему правовым демократическим

путем. Нормативный примат должен принадлежать де-

мократии, а не социализму (что, собственно, уже выраже-

но в термине <социал-демократии>). При этих условиях

социал-демократия может делать и делает много ценного

в смысле освобождения от нужды и социальной зависи-

мости, в смысле восстановления и возвышения достоин-

ства человека: но социализм ли все это? А главное, она не

может сделать ничего окончательно вредного, непопра-

вимого и несправедливого, ибо все ее неудачные и чрез-

мерные <социализации и национализации> могут быть во

всякое время отменены демократией. Но как раз из того,

что демократия всегда может отменить свой <социа-

лизм>, вовсе не следует, что социализм нераздельно свя-

зан с демократией или демократия с социализмом; следу-

ет как раз обратное: демократия может существовать и

без социализма и социализм может существовать без

демократии. Они могут вступить в конфликт и социа-

лизм может противоречить демократии. Бес-

полезно это отрицать: такой конфликт мир как раз сейчас

и изживает - конфликт принудительно организованного

коллективизма с либеральной демократией. Бесполезно

утешать себя тем, что <это не социализм>; неудачная

операция есть все же операция.

306

Мы хорошо знаем, что такое авторитарный социа-

лизм, он имеет за собою тысячелетнюю традицию социа-

листических учений и был реализован на практике в трех

формах на наших глазах; мы знаем, что он не совместим

со свободой и демократией. Но мы совершенно не знаем,

каким будет тот <социализм>, который даст нам честное

слово соблюдать свободу и демократию (и не знаем,

сможет ли он сдержать это слово): будет ли он син-

дикализмом, анархизмом, кооперативным движением,

развитием свободных рабочих союзов или просто социа-

льным реформизмом в либеральной демократии? Нако-

нец, захочет ли он остаться <марксизмом> и сохранить

связь с Коммунистическим манифестом, или от него

отречется?

В этом состоит современный кризис социализма: мы

не знаем, что такое <социализм>; мы знаем, что такое

<ложный социализм>, но мы не знаем, что такое <истин-

ный социализм>. Необходимо идти дальше и искать ре-

шения проблемы. До сих пор мы рассматривали поли-

тическую сторону проблемы, отношение социализма к

свободе и демократии. Но еще важнее, быть может,

окажется экономическая сторона, отношение социа-

лизма к плановому хозяйству, к <обобществлению ору-

дий производства>.

Установлено, что авторитарный социализм, проводя

полное <обобществление орудий производства>, т. е. по-

следовательную социализацию и национализацию, созда-

ет тоталитарное государственное хозяйство; напротив,

демократический социализм отвергает тоталитарное го-

сударственное хозяйство, как врага № 1. Но такое хозяй-

ство есть не что иное, как последовательно проведенная

полная социализация и национализация. Отказываясь от

него, приходится отказаться от социализации и наци-

онализации. Вот где вскрывается подлинный кризис со-

циализма: <истинный социализм> принужден отказаться

от <социализации>. Осознание этого кризиса во всей гро-

мадности его значения составляет заслугу русских социа-

листов. Все их дискуссии посвящены этому кризису и

исканию выхода. Проблема, поставленная Гильфердин-

гом, продолжает разрабатываться. Мы уже упоминали

об интересных статьях Аронсона и Николаевского. (См.

выше.) Остановимся на них несколько подробнее. Оба

автора представители свободного, демократического,

идеалистического социализма. Аронсон с большой сме-

лостью мысли прямо исходит из того, что <в наши дни>

307

мы в сущности не знаем, что такое <социализм>: этот

термин сейчас означает бесконечно многое и бесконечно

различное, существуют сотни определений социализма.

Сущностью социализма до сих пор считалось обобществ-

ление орудий производства, т. е. социализация и наци-

онализация, но от социализации и национализации при-

дется отказаться, если она приводит к <чудовищному

аппарату универсального насилия> (эту мысль высказы-

вает и Николаевский). Такое высказывание означает, что

<роциал-демократии> придется отказаться от марксизма,

ибо, по Марксу, конечно, полная социализация средств и

орудий производства есть альфа и омега социализма и

русские большевики в этом смысле имеют право считать

себя единственными последовательными социалистами-

марксистами.

Мы уже видели, как Николаевский выражает ошибку

основного общепризнанного, традиционного социализ-

ма: <Мы были наивными оптимистами> и не подозре-

вали, что организованное (т. е. социалистическое) хозяй-

ство примет форму чудовищного универсального наси-

лия (см. выше). Менее наивные и более значительные умы

это, однако, отлично предвидели (см. выше). Ошибка

действительно немалая, она дорого стоила человечеству

и, главное, еще продолжает действовать. Теоретически

она означает вот что: <обобществление орудий производ-

ства>, <экспроприация экспроприаторов>, <диктатура

пролетариата> и уничтожение капиталистов вовсе н е

уничтожает зла капитализм а, не уничтожает экс-

плуатации, не освобождает пролетариата и человечества.

И вместе с тем это ошибка не каких-то отдельных наив-

ных оптимистов, а ошибка основной социалистической

догмы, ибо та страшная тирания, которая получилась,

есть, по справедливому признанию Николаевского, все

же несомненный результат <построения общества в соот-

ветствии с принципами социализма в том виде,

как он стал идеалом рабочего движения и закреплен в

программах всех социалистических партий 19-20 столе-

тий>'. Таким образом, те <принципы социализма>, кото-

' Аронсоч. <Социализм в наши дни>. Новый Журнал, Нью-Йорк, №

17.

^ Соц. Вестн. № 1 -2. 3 февр. 1947 г., стр. 19. Николаевский думает,

однако, что вовсе не доказано, будто <организованное хозяйство> необ-

ходимо требует такого построения общества в соответствии с таким

социализмом. Мы, напротив, думаем, что властно-организованное цен-

тральное плановое хозяйство необходимо принимает форму <тотали-

308

рыми руководились все социалистические партии нашего

времени, оказались абсолютно ложными. И притом они

продолжают действовать и угрожать миру. Трудно силь-

нее выразить кризис <социализма>.

В этом отношении чрезвычайно ценной является та

цитата из Каутского, которую приводит Аропсон в своей

статье: <Строго говоря, не социализм составляет

нашу конечную цель, а устранение всякого рода экс-

плуатации и угнетения, будут ли они направлены против

одного, или другого класса, партии, пола или расы...

Если бы нам доказали, что освобождение пролетариата и

человечества целесообразнее всего может быть достиг-

нуто на основе частной собственности на средства произ-

водства, как это допускал Прудоп, то мы должны были

бы выбросить социализм за борт, нисколько не отказыва-

ясь от нашей конечной цели. Мы обязаны были бы

это сделать как раз в интересах этой конечной цели>...'

С такой конечной целью всеобщего освобождения

от всяческого угнетения согласятся абсолютно все: социа-

листы, анархисты, либералы и консерваторы: христиане и

еврейские пророки, позитивисты и идеалисты. Ведь она

выражена в словах <свобода, равенство и братство>, или

просто: <все высокое, все прекрасное>; но ведь вопрос

именно в средствах: является ли социализация и наци-

онализация средством всеобщего освобождения?

И вот, когда вопрос так поставлен, становится очевид-

ным, что частная собственность остается гораздо более

целесообразной в смысле освобождения, нежели тотали-

тарная социализация и национализация. На основах част-

ной собственности на средства производства в либераль-

ной правовой демократии (например, в Америке) суще-

ствует бесконечно большая свобода и бесконечно мень-

шая эксплуатация, нежели в стране <построенного социа-

лизма>. Как раз Прудон со своим отвращением к

социализму и коммунизму оказался прав, а не <Ком-

мунистический манифест>.

Слова Каутского ценны своей честностью и идеализ-

мом; кроме того, они предвидят грядущий кризис социа-

лизма, но самое важное в них - это признание того, что

тарного государственного хозяйства> (врага № 1), и .)то вполне до-

казано и теоретическим предвидением, и опытом трех форм коллек-

тивизма. Другая форма хозяйства есть свободно-организованное хозяй-

ство свободного обмена и свободной конкуренции, но оно отрицается

социализмом. А неорганизованного хозяйства вообще нс существует.

' Нов. Журн., Нью-Йорк. № 17, стр. 172.

309

социализм не есть цель, а есть совокупность

средств; только свободная личность есть само-

цель. Поэтому <освобождение пролетариата и человече-

ства> можно поставить перед собой как конечную

цель, как идеал (<к свободе призваны вы, братья>), но

это еще вовсе не социализм; социализм есть утверждение

тоталитарной социализации и национализации средств

производства, как единственно верной системы

средств для достижения высокой цели всеобщего осво-

бождения. И вот оказывается, что эта система средств не

дает никакого <освобождения>, наоборот, является' сред-

ством полного закрепощения, прежде всего пролетари-

ата, а затем и вообще человечества. Отсюда неумолимо

честный вывод Каутского: <если это так, мы обязаны

выбросить социализм за борт в интересах конечной цели

освобождения>. Именно это и утверждали Прудон, Баку-

нин, Герцен, Достоевский. Вслед за ними и всякий истин-

ный <социалист-демократ>, исходящий из идеи свободы

личности и свободы народа, обязан отказаться от тота-

литарной социализации и национализации, приводящей к

государственному социализму, к тоталитарному подчи-

нению, к потере личной свободы.

И нечего утешать себя тем, что <это не социализм>,

что тотальная социализация и уничтожение частной

собственности на средства производства не есть <сущест-

венный признак социализма>. Каутский думает как раз

обратное: это и есть сущность социализма. Сущность

социализма с неумолимой ясностью выражена в следу-

ющих словах Коммунистического манифеста: <Весь

капитал и все орудия производства централизу-

ются в руках пролетарского государства>'. Такой

социализм, под преимущественным влиянием марксизма,

утверждался в сущности всеми социалистическими пар-

тиями нашей индустриальной эпохи и всеми пролетар-

скими массами.

Это и есть социализм. Отказаться от тотальной

социализации и национализации- значит от-

казаться от социализма. <Выбросить за борт> - по слову

Каутского - придется именно <социализм>, а не что

другое; и это ради конечной цели всеобщего освобо-

ждения. Отказываясь от социализма, говорит он, мы

' Достаточно продумать это определение, чтобы сделать прямой и

необходимый вывод тоталитарной национализации, монопольного го-

сударственного капитализма, или тоталитарного государственного хо-

зяйства в тоталитарном государстве.

310

нисколько не отказываемся от этой конечной цели. Зна-

чит, конечная цель не есть социализм, и социализм не

есть конечная цель. Больше того, социализм проти-

воречит конечной цели: <социализм> исключает <осво-

бождение>, и <освобождение> исключает социализм.

Вот почему абсолютно неверно, как мы уже неоднок-

ратно и подробно выясняли, определять социализм через

конечную цель. Всеобщее освобождение и устранение вся-

ческой эксплуатации, как идеал, одинаково может быть

признано всеми (едва ли кто захочет принципиально от-

стаивать угнетение и порабощение). Более того, ради-

кальные либералы могут отрицать социализм во имя

того же самого идеала. Определение социализма через

конечную цель приводит к сотням противоречивых, пус-

тых и сентиментальных формул, вроде, например, фор-

мулы Е. Юрьевского: <Не изменение титула собствен-

ности, а улучшение жизни десятков миллионов и есть

социализм>. Еще лучше определение Хераскова: <Социа-

лизм есть общество благородных>*. Мы видим, как поня-

тие социализм расплывается в <улучшение жизни>, в

общее благо, во <все высокое, все прекрасное>, в манило-

вщину, мечтающую построить <Храм Дружбы>... Нельзя

определять социализм через его прекрасную цель и до-

брые намерения; нельзя определять медицину, как поже-

лание <доброго здоровья>. Весь вопрос идет о средствах,

а не о целях.

Кризис современного социализма есть кризис средств,

а не кризис целей: высокие цели остаются незыблемыми,

о них никто и не спорит. <Научный социализм> Маркса

указывал определенные научные средства для достиже-

ния этих целей, и средства оказались негодными, от

<научного социализма> приходится отказаться. Остается

ли какой другой социализм - мы не знаем. Но мы знаем,

что он не имеет права именоваться социализмом в силу

одной только ссылки на высокие цели освобождения;

он должен указать новые средства для их реализа-

ции. И тогда только будет ясно, окажутся ли эти средства

<социализмом>. Конечная цель всеобщего освобождения

не предрешает этого вопроса: она ставится для всех и

не составляет ничьей монополии, менее всего монополии

социализма.

Несмотря на все это, склонность определять социа-

лизм через конечную цель и называть эту конечную цель

<социализмом> продолжает существовать. Даже такой

тонкий и честный мыслитель, как Гильфердинг, к этому

311

склоняется. Он ставит вопрос: Почему большевизм не

есть <социализм>? (несмотря на его марксизм, на его

уничтожение частного капитализма и национализацию

орудий производства); и отвечает: А потому, что социа-

лизм должен быть уничтожением эксплуатации. Иначе

говоря, существенным признаком социализма является

не уничтожение частного капитала и не социализация

средств производства (как это утверждали в сущности

почти все социалистические системы и все опыты их

осуществления), а общехристианская и общечеловеческая

конечная цель, которую Кант формулировал, как обра-

щение с личностью, как самоцелью*. Но что если устране-

ние эксплуатации и обещание всеобщего освобождения

вообще недостижимо социалистическими средствами,

т. е. изменением форм собственности, изменением хозяй-

ственно-политической структуры общества?

Мы имеем перед собою такой грандиозный опыт

тоталитарной социализации и национализации, имеющий

за собой славу первого опыта построения социализма в

мире. Он приводит к полной потере свободы и к наиболь-

шей эксплуатации. К этому новому социально-историчес-

кому факту возможны три отношения:

1. Можно сказать: это и есть социализм, об-

наружилось полное банкротство социализма, ибо он при-

водит к эксплуатации.

2. Можно сказать: это не такой социализм, об-

наружилось банкротство авторитарного социализма, ибо

он приводит к эксплуатации.

3. Можно сказать: это вовсе не социализм, ибо

он приводит к эксплуатации.

Враги социализма утверждают первое, друзья социа-

лизма утверждают третье. Здесь наглядно видно, что

отношение к эксплуатации вовсе не решает вопроса о

социализме: на основании той же <эксплуатации> утверж-

дается, что <это есть социализм> и <это не есть социа-

лизм>. Все три согласны в своем отношении к эксплу-

атации и несогласны во всем остальном.

Верные друзья социализма, утверждающие, что <это

вовсе не социализм>, заслуживают полного сочувствия в

смысле их морального негодования. Но научно они не

правы: авторитарный социализм всегда был самой основ-

ной и самой влиятельной формой социализма. Кроме

того, для них существует серьезное затруднение: утверж-

дая, что <это вовсе не социализм>, они должны все-таки

сказать, что же это такое; что такое этот монстр

312

тоталитарного государственного хозяйства (враг № 1)?

Не есть ли он не что иное, как тоталитарная социализа-

ция и национализация?

Враги социализма, утверждающие первое: <это и есть

социализм> - правы, и в этом утверждении, и в связан-

ном с ним осуждении. Но они не правы в том, что

только это есть социализм, и никакого другого не

существует. Это не может быть доказано. Таким об-

разом, остается только второе утверждение, которое мо-

жно признать научно верным: авторитарный социализм

приводит к эксплуатации, значит, это не такой со-

циализм, какой утверждается социальной демократией.

Верным остается фундаментальное противопоставление

авторитарного и антиавторитарного социализма, како-

вое современная социал-демократия (в широком смысле

этого слова) должна максимально углубить и осознать

для сохранения своей чести, своего достоинства, своей

миссии, даже своего права на существование: противопо-

ставление властного и свободного социализма, социаль-

ной тирании и социальной свободы, уходит в глубину

психологическую, моральную, даже религиозную. Оно

приводит к противопоставлению властной суборди-

нации и свободной координации, как социа-

льных принципов, как двух противоположных направле-

ний социального движения, как двух теорий права и

государства, как двух миросозерцаний.

Невозможно отрицать существование двух социализ-

мов, или, точнее, двух форм социального движения, ни

теоретически, ни исторически. Важно только осознать их

принципиальную несовместимость, которая далеко не

всем понятна. Важно осознать, что авторитарный социа-

лизм есть враг № 1 и всякая коллаборация с ним позорит

и дискредитирует социал-демократию. Последняя долж-

на ясно определить свой собственный путь, новый

путь перед лицом современного кризиса. Быть может,

ей придется отказаться от всей <социалистической> тра-

диции: от марксизма, материализма, коммунизма, от

национализации и социализации. Нельзя оставаться <со-

циал-демократией> 19-го века, надо заново определить,

что такое <социализм>. Кризис социализма выражается в

незнании, что такое социализм; и эта неопределенность

вела к коллаборации с коммунизмом.

Нам могут, однако, возразить, что все эти попытки

определений вообще совершенно не нужны. Не есть

ли это простой спор о словах, пустая схоластика? Со-

313

временная наука и философия знает, что основные эле-

менты и категории бытия, как, например, жизнь, созна-

ние, дух, энергия, время, пространство - в сущности

неопределимы. Однако, определение социализма

имеет совсем другой смысл: это не есть познавательное

определение данного бытия, это есть этическое опре-

деление заданного действия; это есть выбор, решение,

и оно требует ясности и определенности. Нужно

знать, что делаешь. Не знать и не понимать, что тво-

ришь, есть всегда опасность и иногда преступление.

Поэтому спор о сущности социализма есть спор о том,

что и как должно и не должно делать в целях всеобщего

освобождения. Если социальная демократия отвергает

тотальную социализацию и национализацию, как при-

водящую к <тоталитарному государственному хозяй-

ству> в тоталитарном государстве, то для нее возникает

вопрос: что вообще остается от <социализма>? Сохра-

няется ли в каком-либо смысле принцип социализации

и национализации средств производства? Это и есть

основной вопрос неосоциализма.

^

^-

Отдел третий

НЕОСОЦИАЛИЗМ

И НЕОЛИБЕРАЛИЗМ

Глава тринадцатая

НЕОСОЦИАЛИЗМ И НЕОЛИБЕРАЛИЗМ

ризис традиционного социализма приво-

дит к исканию новых путей осуществле-

ния социальной справедливости. Совре-

менных <социалистов>, переживших и

осознавших этот кризис и ищущих новых

средств для осуществления прежних це-

лей, можно назвать неосоциалиста-

м и. Аналогично кризис свободы в мире приводит к иска-

нию новых средств ее спасения и развития, к сознанию

недостаточности старого классического либерализма с

его "laisser faire", к возникновению неолиберализма,

утверждающего и ищущего не только свободу от наси-

лия, но и свободу от нужды. Они оба, как мы видели,

исходят из идеала свободы личности и свободы народа и

потому сохраняют верность либеральной правовой демо-

кратии. Те и другие протестуют против <госкапитализ-

ма> (капитало-коммунизма), но не для того, чтобы про-

сто вернуться к частному капитализму, а для того, чтобы

найти новые пути и средства борьбы с и мманентн ы м

злом индустриализма, развитие которого приво-

дит к предельному злу капитало-коммунизма. Нако-

нец - и это самое важное только неосоциалисты и

неолибералы способны понять, что они протестуют про-

тив капитала в третьем смысле (см. таблицу выше), т. е.

против того, в чем соприкасаются противоположности

капитализма и коммунизма, против самого индустри-

ализма. Понять это - значит уже стать на новую точку

зрения, перейти к <неосоциализму> и <неолиберализму>,

ибо старый социализм и старый либерализм этого совер-

шенно не понимали, они оба были в восторге от индуст-

риальной революции и индустриализации; всецело ее

принимали и считали, что она обеспечивает непрерывный

прогресс человечества.

В силу этого возможен и необходим диалог неосоци-

315

ализма с неолиберализмом. Кризис традиционного со-

циализма делает невозможной старую марксистскую со-

циал-демократию и вызывает к жизни новый либера-

лизм. И первый вопрос, который демократический ли-

берализм может поставить демократическому социали-

зму, сводится к следующему: вы сами видели результат,

к которому приводит радикальная социализация и на-

ционализация, - и ужаснулись; в каком смысле вы

еще желаете именоваться <социалистами>? Не чувствуете

ли вы подлинную апорию (т.е. <безвыходность>) со-

циализма?

Однако для демократического социализма еще есть

выход: быть может, тоталитарная национализа-

ц и я действительно неизбежно приводит к такому ужас-

ному результату, - тогда как частная национали-

зация может оказаться полезной? Но что разуметь под

<частной социализацией и национализацией>? Прежде

всего можно ответить, что социализация должна охваты-

вать отнюдь не всю сферу человеческой деятельности, не

всю сферу жизни, а только экономическую ее часть.

Только продукция основных экономических благ, необ-

ходимых для поддержания жизни, должна быть социали-

зирована и планирована, - вся остальная сфера жизни и

творчества должна оставаться индивидуально-

свободной, не подчиненной никакому принудительно-

му плану.

Можно привести много примеров такого упрощен-

ного решения: Н. G. Wells, сторонник тоталитарного

центрального планирования, является вместе с тем горя-

чим защитником <прав человека>. В Америке Stuart

Chase уверяет нас, что в коллективизме <политическая

демократия может оставаться, если она ограничивается

неэкономическими вещами>. Этим же путем Бердяев меч-

тал примирить свой <Маркс-комплекс> с философией

абсолютной свободы: на фундаменте принудителыю-со-

циализированного хозяйства должна покоиться свобода

духовного творчества. Такого типа профетический уто-

пизм, по-видимому, представляет себе коммунистическое

хозяйство, как своего рода общежитие, или пансион,

обеспечивающий все необходимое для жизни и пре-

доставляющий ученым, художникам и философам пол-

ную свободу творчества.

Несчастие человечества состоит в том, что социа-

льный вопрос решается людьми, совершенно игнориру-

ющими существование юридической и экономической на-

316

уки и техники. Но без этого невозможно понять сложней-

шую структуру индустриального общества и технику его

преобразования и перестройки.

Социалистическое хозяйство, т. е. принудительно-пла-

нированное хозяйство, имеет свою имманентную диалек-

тику развития, иначе говоря, свои необходимые условия

возможности. Прежде всего сразу ясно, что <чем больше

государство планирует - тем меньше может строить

планы частное лицо>'*.

План производства определяется основными целями

всего производства, он решает, что и для чего произ-

водить, он исходит из своей собственной системы цен-

ностей и имеет свою мораль. Конечные цели войны или

мира, удовольствия и комфорта в этой жизни или аскети-

зма ради блаженства в иной жизни определяют все

хозяйство и все производство, даже всю судьбу науки,

ибо она получает обязательные индустриально-техничес-

кие или военные задания. Поэтому, кто вырабатывает

универсальный хозяйственный план, тот решает и вопрос

о последних целях и идеалах нации и государства^.

Но не только общее направление и дух коллективной

деятельности определяется <Госпланом> ("burro о

canoni?", тяжелая промышленность или предметы широ-

кого потребления?)**, он определяет также до послед-

них деталей: что, сколько и когда каждый будет полу-

чать - и кто, сколько, где и как должен будет работать.

Кто управляет всей хозяйственной деятельно-

стью, тот располагает и управляет средствами для удов-

летворения различных желаний, и поэтому должен ре-

шать, какие из них должны быть удовлетворены и ка-

кие - нет. Потребитель теряет всякую свободу получить

то, что он хочет (<лопай, что дают>). Производитель,

пожалуй, еще более зависим: вся его работа от утра до

вечера распланирована и включена в индустриальный

аппарат. А если работа составляет значительную и суще-

ственную часть жизни, то в сущности вся наша жизнь

определяется экономическим аппаратом.

' Прекрасный афоризм Hayck'a. Его мысли должны быть здесь

приняты во внимание и проанализированы: они вводят нас в диало>

неолиберализма и социал-демократии. F. A. Hayek. Road to serfdom.

Нем. перевод: Der Wcg zur K.nechtschaft. Издано проф. Ropke, Zurich.

1943, стр. 106.

^ Все цели соподчинены в восходящем порядке. Сократ в своем

исследовании целей человеческой активности начинает с ремесла седель-

ника и восходит к целям всей эллинской культуры, которым все это

подчинено.

317

Говорят, что цель социализма и планового хозяй-

ства - уничтожить обращение с человеком, как со сред-

ством и только средством, но в едином всеобъем-

лющем плане он всегда рассматривается как <только

средство>, никакие индивидуальные влечения или оттал-

кивания не смеют нарушить этого плана.

Плановое хозяйство есть единый монополист, рас-

полагающий исключительными возможностями эксплу-

атации в смысле максимального профита и неограничен-

ной властью решать, что мы должны получать и на каких

условиях. Власть, управляющая производством и цена-

ми, - почти безгранична. Цель хозяйства - добывать

средства существования; но сколько и для чего? Это

определяет всю жизнь и все существование'. Здесь видна

вся невозможность частичной социализации и наци-

онализации, вся наивность тех, кто предлагает ограни-

чить ее одним экономическим сектором, оставив индиви-

дуальную свободу во всех других областях жизни. Все это

рассуждение о приемлемости принудительно-планового

хозяйства и о необходимости полной свободы в других

сферах творчества построено на неправильной мысли,

что наши хозяйственные интересы совершенно отделены

от других высших жизненных ценностей. Это и социоло-

гически и психологически совершенно неправильно: вся

система целей или система ценностей культуры связана и

взаимно обусловлена. Не существует экономических це-

лей, которые были бы вполне отделены от всех других

высших целей. Для марксизма это сразу ясно: хозяйствен-

ный фундамент и его построение определяет с необходи-

мостью всю <надстройку>, т. е. право, мораль, искусство,

науку, религию, определяет даже <сознание> человека.

Для не-марксиста верным остается то, 410 всякое стро-

ение, начиная с фундамента, определяется планом, це-

лью, ради которой оно строится. Строитель должен

знать, чего он хочет: строит ли он дворец, частный дом,

фабрику или тюрьму. Хозяйственная команда не есть

команда на одном секторе социальной жизни, она долж-

на иметь в виду все деятельности человека, ибо все они

так или иначе могут существовать, лишь будучи обес-

печены экономически. Поэтому социалистическое плапо-

' Hayek, развивающий подобные соображения в гл. 7-й (Плановое

хозяйство и тоталитаризм), делает своим эпиграфом следующие слова:

<Команда над производством благ есть команда над человеческой

жизнью вообще> (со ссылкой: Hiluire ВеНоу. The servile State. 3 ed.

P. II)*.

318

вое хозяйство будет непременно решать, какие человечес-

кие активности должны и какие не должны существовать.

Управление тоталитарным индустриализированным

хозяйством требует психического и духовного воздейст-

вия. Чтобы вся продукция, все активные силы страны,

были подчинены единому плану, необходимо, чтобы все

признавали все цели и идеалы этого плана и были ими

воодушевлены, чтобы все были согласны относительно

общей единой системы ценностей и, следовательно, раз-

деляли общее миросозерцание. Власть должна необходи-

мо распространяться и на это, вот почему отрицание

свободы в сфере материальных процессов отрицает и нашу

духовную свободу. В СССР напряженная индустриализа-

ция с ее пятилетними планами требует непрерывного

коммунистического воодушевления (<социалистического

соревнования>). Отсюда необходимость духовной дрес-

сировки, непрерывного идеологического внушения.

В своей книге "Road to Serfdom" Hayek показывает

внутреннюю диалектическую необходимость, приводя-

щую плановое хозяйство на <путь к рабству>. Постро-

ение социализма в СССР дает неопровержимое опытное

подтверждение этих соображений. Но кроме опыта и

наблюдения научный анализ требует еще усмотрения не-

обходимой логической связи реальных возможностей, от-

крывающихся перед авторитарным социализ-

мом. Тот, кто уяснил себе эту логику возможного и

невозможного, не будет упрекать большевиков в том. 410

они недостаточно поняли Маркса или в том, что напрас-

но не предоставили полной свободы ученым, писателям,

поэтам и композиторам (как этого наивно требовал Бер-

дяев). Совершенно так же поступает с поэтами и музыка-

нтами, вообще со свободой и демократией, коммунизм

Платона, прообраз, неизменно присутствующий во вся-

ком коммунистическом планировании. Сущность авто-

ритарного социализма остается той же самой от Платона

до Сен-Симона и Маркса. Кто скажет: <Диктатура про-

летариата> и <национализация орудий производства> - -

тот принужден будет сказать: плановое хозяйство в тота-

литарном государстве, или <тоталитарное государствен-

ное хозяйство> (по точному выражению Гильфердинга).

* * *

Но если <тоталитарное государственное хозяйство>

есть враг № 1, то может быть частичное государст-

319

венное хозяйство представляет ценность. Правда,

частичная национализация и социализация оказалась ил-

люзорной, если понимать под нею социализацию одно-

го только экономического сектора, отделенно-

го от других индивидуально-свободных сфер жизни; но

под частичной национализацией и социализацией можно

понимать еще и нечто другое, а именно национализацию

и социализацию одной какой-либо части экономи-

ческого сектора. Такая социализация существовала в

сущности до всякого социализма и независимо от него.

Она означает не более не менее как следующее: государ-

ству или <коллективу> принадлежат известные отрасли

хозяйства с соответственными <орудиями производства>

или природными силами. Примеры у всех перед глазами:

железные дороги, электрическая энергия, водопровод,

угольные копи, автострады и парки, наконец, музеи, биб-

лиотеки, школы, университеты, театры, радиостанции...

Такая частичная национализация и коллективизация

одинаково признается консерваторами, либералами и со-

циалистами. Но никакого подлинного <социализма> в

ней еще нет. <Государственно-частное хозяй-

ство> еще не есть социализм. Почему? Потому, что в

нем отсутствует принцип монополии и принцип тотали-

тарности. Отношение к монополии при этом может быть

различное: возможны государственные театры, школы,

университеты, радио, даже железные дороги, наряду с

частными и в свободной конкуренции с ними, -- и воз-

можна монополия государства во всех этих областях.

Можно спорить о том, целесообразна ли монополия

государства на школы и университеты, на железные до-

роги и даже на угольные копи, или и здесь имеет смысл

сохранить частную инициативу рядом с государственной;

но никакой либерализм не будет теперь требовать ради-

кального проведения принципа частной инициативы во

всех областях. Неолиберализм принципиально отказыва-

ется от полного 'laisser faire" и может вместе с социали-

стами признавать монопольную национализацию там,

где свободная конкуренция частной инициативы невоз-

можна или нецелесообразна. Так он может признать

национализацию школы, железных дорог, электрической

энергии, даже угольных копей. Можно утверждать и до-

казывать, что существуют области производства, где

частная инициатива опасна, недопустима и невозможна,

так, например, в будущем в сфере атомной энергии.

Однако есть граница, до которой неолиберализм

320

может идти вместе с социализмом: он может признавать

монопольную национализацию тех или других отраслей

хозяйства, но он не может признавать тоталитарной мо-

нополии. Он может признать государственно-ча-

стное хозяйство, но он не может принять тоталитарного

государственного хозяйства. Все же неолиберализм идет

вместе с демократическим социализмом, может и должен

с ним вести разговор и имеет, как мы видели, общий

язык, ибо оба признают идеал свободы и демократии. И

вот он задает социалистам (в частности, лейбористам)

такой вопрос: а вы допускаете тоталитарное государст-

венное хозяйство, или тоже останавливаетесь в своей

частичной социализации на государе т венно-част-

н о м хозяйстве?

Вопрос довольно коварный, но честные социал-демо-

краты, особенно понимающие русский опыт, должны от-

ветить вместе с Гильфердингом: тоталитарное государст-

венное хозяйство есть враг № 1, мы его, конечно, отвер-

гаем, и оно не есть социализм, ибо уничтожает свободу и

демократию.

Но тогда получается довольно неожиданный резуль-

тат: между неолибералами и социал-демократами как

будто нет никакой разницы, те и другие отрицают тота-

литарное государственное хозяйство, те и другие призна-

ют частичную национализацию и утверждают госуда-

рственно-частное хозяйство. В сфере политической

между ними полное совпадение: те и другие считают

либеральную правовую демократию абсолютным усло-

вием прогресса. В сфере экономической вполне возможно

договориться, что именно и когда должно быть наци-

онализовано. Это конкретный вопрос, обсуждаемый и

решаемый в парламентах.

В силу этой общности либеральные демократы и со-

циал-демократы стоят вместе по одну сторону баррика-

ды в мировой гражданской войне, никакая вражда <капи-

тализма> и <социализма> их не разъединяет, как это

полагалось думать по традиции марксизма.

И все же их единство имеет свои границы. Социа-

лизм лейбористов, например, может переходить от одной

национализации к другой, от угольных копей к стальной

промышленности, к социализации медицины и далее, и

тогда неизбежно встанет вопрос, не имеет ли в виду такой

социализм постепенно социализировать и национализи-

ровать всю индустрию и все вообще. Иначе говоря,

социал-демократы могут вместе с неолибералами при-

321

знавать и защищать государственно-частное хо-

зяйство, но вместе с тем смотреть на него как на посте-

пенный переход к монопольному государственному хо-

зяйству'. Такой переход был бы действительно <Путем к

рабству>, и его никакой либерализм принять не может.

Необходимо точнее определить границу, отделя-

ющую социальную демократию от демократического со-

циализма. Противопоставление государственно-

частного хозяйства и государственного хозяйства

ее недостаточно определяет. Оно кажется количествен-

ным и потому переходным: немного больше, или немно-

го меньше социализации и национализации составит не-

заметный переход от либерализма к социализму. Но

именно этот переход отрицается неолиберализмом: госу-

дарственно-частную форму хозяйства он утверждает не

как нечто среднее между либерализмом и социализмом, а

как качественно особую форму хозяйства, прямо проти-

воположную всякому <социализму>.

Противоположность заключается в утверждении или

отрицании свободного рынка. Здесь лежит раздел

между неолиберализмом и всяческим социализмом. На-

ционализация железных дорог, водопроводов, электри-

ческой энергии - не дает еще никакого <социализма>,

ибо государственно-частное хозяйство есть хозяйство

свободного рынка^ Неолиберализм считает отри-

цание свободного рынка и утверждение управляемо-

го хозяйства существенным признаком всех видов кол-

лективизма. То же самое всегда утверждалось и со сторо-

ны социализма: рыночное хозяйство и рынок труда есть

существенный признак <капитализма>^ Неолиберализм

считает рыночное хозяйство экономически более совер-

шенной формой и признает свободный обмен основным

выражением личной и социальной свободы. Напротив,

' Как смотрят английские социалисты (лейбор) на путь национали-

зации? По-видимому, со свойственным английскому уму реализмом и

нелюбовью к отвлеченным идеям, они предпочитают решать конкретно

ту или другую <национализацию>, не задумываясь о предельных поня-

тиях. Вопрос о границах национализации, однако, неизбежно встанет и

уже сейчас поднимается. Известной гарантией против <тоталитаризма>

является конечно всеобщая английская верность принципу правовой

демократии, которая всегда может отменить всякую социализацию.

^ Иначе пришлось бы признать <социализмом> императорскую

Россию с ее казенными железными дорогами и казенными землями.

' Так, например, утверждает Гильфердинг, и вот почему он не

считает возможным назвать большевизм <госкапитализмом>: он от-

меняет рыночное хозяйство и потому не есть <капитализм>.

322

социализм критикует рыночное хозяйство, как хаос и

дезорганизацию, ведущую к периодическим кризисам, к

перепроизводству и безработице, - а в свободном об-

мене видит свободу эксплуатации.

Считаясь с этой традиционной критикой, исходящей

от социализма, неолиберализм все же полагает, что тра-

гический опыт центрально-управляемого хозяйства за-

ставляет заново пересмотреть вопрос о преимуществе

той или другой социально-экономической системы, тем

более что несомненный кризис, переживаемый социализ-

мом, свидетельствует о том, что новый социализм чув-

ствует невозможность идти старыми путями.

Наиболее видными выразителями неолиберализма яв-

ляются: в Англии - Hayek, в Америке - Walter

Lippmann, в Швейцарии - R5pke. Все они утверждают и

доказывают непревзойденную ценность свободного ры-

ночного хозяйства и его способность к творчеству, изоб-

ретению и усовершенствованию.

Глава четырнадцатая

СВОБОДНЫЙ ОБМЕН ИЛИ

ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

Диалог неолиберализма с социал-демократией приво-

дит к альтернативе, к необходимости выяснить, какая из

двух экономических систем более совершенна, какая со-

ответствует общему идеалу демократической свободы.

Здесь необходимо рассмотреть основные доводы неоли-

берального экономиста R5pke, у которого мы находим

сравнительный анализ и глубокую оценку этих систем'.

Он рассуждает следующим образом: проблема хозяйства

есть проблема организации сил производства, служащих

обществу; основной вопрос хозяйства: что, как и ско-

лько должно быть произведено. Всякое хозяй-

ство имеет свой план действия. Каковы же возможности

решить проблему хозяйственного плана? Существуют то-

лько три возможности: 1. Собственное <натура-

льное> хозяйство, например крестьянская семья, проду-

' R5pke справедливо указывает, что человек, не обладающий спе-

циальными экономическими, юридическими и социальными познани-

ями, разобраться в этих системах не может в силу их современной

сложности. В этом несчастье вульгарного <социализма> (IV. Ropke.

Civitas Hlimana. Zurich, 1944; W. Repke. Internationale Ordnung. Zurich,

1945; W. ROpke. Die Gesellschaftskrise der Gegenwart. Zurich, 1942).

323

цирующая все для собственного потребления; она решает

весь вопрос для себя самой. 2. Рыночное хозяйство -

дифференцированное производство со сложным разделе-

нием труда, производящее для рынка, с игрой спроса и

предложения, со сложным и тонким механизмом образо-

вания цены. 3. Командное хозяйство - тотально-

управляемое, <госплановое> хозяйство, economic dirigee":

что, сколько и как производится - постановлено центра-

льной властью и санкционировано ее угрозою.

Так как примитивное <натуральное> хозяйство в эпо-

ху индустриализма невозможно, то остаются только эти

две возможности, эти две формы хозяйства. Какая

же из них более совершенна? Чтобы правильно ответить

на этот вопрос, надо прежде всего спросить себя: в чем

состоит экономическое совершенство. Оно за-

ключается не в грандиозности результатов, не в массе

товаров, не в пирамидах и бетонных колоссах, создан-

ных государственной властью при помощи грандиозной

эксплуатации живых людей и притом хозяйственно ча-

сто совсем невыгодных и ненужных. Хозяйственное со-

вершенство состоит в том, чтобы производить как раз

<то, так и для того> - что нужно обществу и человеку,

что соответствует потребностям и желаниям потре-

бителя, ибо другой цели нет у производства'. Эконо-

мическое совершенство есть гармония между

спросом и предложением, между производством

и потреблением. Производство должно быть приспособ-

лено <к оценкам и потребностям человека>. Свободная

воля и оценка потребителей должна решать, что, как и

сколько производится. В этом именно состоит экономи-

ческое преимущество рыночного хозяйства: только оно

автоматически принимает во внимание свободное и ин-

дивидуальное желание потребителя. Потребитель непре-

рывно вопрошается и как бы непрерывно голосует и

выбирает. Нег другого способа постоянного вопроша-

ния потребителей относительно направления производ-

ства, кроме свободного рынка, где каждый момент

спроса покупателя есть непосредственное указание (за-

каз) для производителя. <Хозяйственная воля> стано-

вится автономной и дает как бы демократию по-

требителей; а так как <потребители> это все, то

мы получаем всеобщую волю, или подлинную экономи-

' Не существует цели производить как можно больше или строить

как можно колоссальнее. Индустриализация не сеть абсолютная цель.

324

ческую демократию. Совершенную противоположность

представляет собою тотально управляемое хозяйство:

оно есть замена автономии хозяйственной воли

гетерономией, замена <экономической демократии>

- автократической диктатурой, управляющей производ-

ством'. Здесь потребители должны приспособляться к

производству. Никто не спрашивает население о том,

что должно быть производимо. Власть со своим всеве-

дением и всемогуществом решает, что должен человек

есть и пить, как одеваться, что читать, как развлекаться,

где и как вообще жить. Здесь извращается основной

принцип хозяйства: спрос определяется потребностями,

предложение определяется спросом. В силу этого при-

нципа потребители, а не производители должны опреде-

лять направление производства: производить нужно то-

лько то, что нужно, а не то, что не нужной

Кто исходит из идеала свободы, не может отрицать

свободу обмена действиями, услугами или про-

дуктами труда, - ибо без этого невозможно свобод-

ное взаимодействие людей, невозможен свободный до-

говор, вытекающий из разделения труда. Без этого су-

ществует лишь рабское подчинение приказу свыше, без

всякого разговора. Свобода творчества, свобода искус-

ства, тоже требуют свободной конкуренции и свободного

рынка.

<Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись про дат ь>*.

Но если нельзя свободно продать рукопись, тогда что?

Тогда неизбежно продается вдохновенье, тогда -

социальный заказ и <подхалимаж>, и уже не скажешь:

<дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный

ум>.

Ropke очень ясно показывает эту связь свободного

рынка с принципом автономии личности и автономии

народа, иначе говоря, с принципом демократии: ибо сущ-

' А так как управлять производством нельзя, не управляя капита-

лом. то можно сказать, что управляемое хозяйство есть диктатура

капиталистов, и не отдельных конкурирующих друг с другом, а сгово-

рившихся и соединившихся в единый, тоталитарный, всемогущий трест.

^ Научно-экономически это можно выразить так: потребительная

ценность есть conditio sine qua поп всякой экономической ценности

(след.. меновой ценности). Но о потребительной ценности судит прежде

всего потребитель.

325

ность демократии есть автономия в противоположность

гетерономии',

В крестьянском хозяйстве автономия очевидна, ибо

крестьянин с а м решает, что он будет потребять и что он

будет производить. В индустриальном хозяйстве, постро-

енном на разделении труда и обмене, автономия разделена

между производителями и потребителями: производитель

с а м решает, что, как и сколько он будет производить, но и

потребитель с а м решает, что, как и сколько он будет по-

купать. Поэтому автономия производителя не нарушает

автономной воли потребителя; он ничего не может ему ге-

терономно навязать; вырабатывая план производства, он

принужден считаться с желаниями и вкусами потребителя,

ибо последний в конечном счете определяет, что стоило и

что не стоило производить и выбрасывать на рынок.

Рыночное хозяйство, предполагающее свободу обме-

на и свободу рынка, есть единственное средство обес-

печить свободное взаимодействие контрагентов и реали-

зовать соответствие спроса и предложения. Но свободное

взаимодействие есть основной принцип демокра-

тии; а гармония спроса и предложения есть принцип

экономического совершенства.

Ни тому ни другому нет места в центрально-управля-

емом хозяйстве. Там существует единственный моно-

польный предприниматель и капиталист, ге-

терономно диктующий потребителям, т. е. всему населе-

нию, что оно обязано потреблять. Нет свободной взаим-

ности, а есть один приказывающий и все повинующиеся.

Всякая монополия облегчает эксплуатацию; напротив,

множество автономных предпринимателей, свободно

конкурирующих друг с другом, всего более соответствует

интересам всего народа. Оно создает как бы конкурс

между ними, конкурс на правильность плана производст-

ва, на количество и качество произведенного, на удовлет-

ворение желаний потребителей, на достижение гармонии

спроса и предложения^. Следующая цитата всего ярче и

' <Собственная воля> и <собственное убеждение> в противополож-

ность чужому приказу и слепому повиновению. <Ни один человек

недостаточно совершенен, чтобы управлять другим, независимо от его

согласия> (Авраам Линкольн).

^ При честном соревновании рентабельность предприятия будет как

бы премией на конкурсе приспособления к потребностям общества; ей

противостоит риск и наказание убытком в случае неприспособления.

Рентабельность вовсе не всегда есть следствие жадности и эксплуата-

ции. Награды и санкции существуют и в коммунизме, но они зависят от

произвола власти.

326

точнее формулирует принцип свободного рынка в неоли-

берализме: <Процесс рыночного хозяйства есть, так ска-

зать, ежедневный плебисцит, при котором каждый франк,

истраченный потребителями, представляет собою подан-

ный голос, а реклама производителей есть избирательная

пропаганда для выбора производимых благ>. <Такая де-

мократия потребителей имеет еще и преимущество самой

совершенной пропорциональной системы, ибо голоса ме-

ньшинства тоже принимаются во внимание. Демократия

рынка по своей бесшумной точности превосходит самую

совершенную политическую демократию>'.

Рыночное хозяйство есть экономическая демократия,

и она принципиально связана с политической демократи-

ей; напротив, отрицание свободного рынка дает экономи-

ческую диктатуру, дает управляемое хозяйство в тотали-

тарном государстве. Демократический принцип в хозяй-

стве выражается в том, что экономический план произ-

водства одобряется или не одобряется теми, для кого он

собственно и составлен: потребителями, т. е. всем наро-

дом. Аналогично демократический принцип в государст-

ве состоит в том, что политический план ответственного

министерства одобряется или не одобряется представи-

телями тех, для кого он составлен, а в конце концов, при

выборах, всем народом.

Теперь с диалектической необходимостью ставится

вопрос, который несомненно все время возникал у чита-

теля: не есть ли эта блестящая и остроумная защита

рыночного хозяйства не что иное, как защита <ка-

питализма> и <капиталистической демократии>? Не есть

ли неолиберализм не что иное, как старый классический

либерализм с его <laisser faire>? На это следует ответить

категорическим отрицанием.

Прежде всего рыночное хозяйство совсем не тождест-

венно с <капитализмом>. Свободный обмен и свободный

рынок существовал всегда, на протяжении всей истории,

до индустриальной революции и возникновения индуст-

риального капитализма. <Капитализм>, в котором мы

живем и который критикуем, представляет собою лишь

одну историческую форму рыночного хозяйства, и при-

том форму весьма искаженную. Зло индустриального

капитализма состоит вовсе не в свободном рыночном

хозяйстве, напротив, в этом состоит его огромное пре-

' R5pke. Die Gesellschaftskrisis der Gegenwart. Zurich. 1942. стр. 162.

CM. стр. 157162.

327

имущество, зло капитализма состоит в монополизм е,

который как раз существенно нарушает - а в пределе

вовсе уничтожает - принцип свободной конкуренции,

свободного обмена и свободного рынка. Всякого рода

тресты и концерны суть средства <овладеть рынком>,

т. е. лишить потребителей свободы выбора, принудить их

покупать то, что им навязывается, диктовать им свою

цену. Свободное образование справедливой цены при

помощи соответствия спроса и предложения нарушается.

Монопольный производитель становится экономическим

диктатором, подчиняющим себе волю потребителя.

Это нарушение свободы обмена, свободы договора

(ибо всякий обмен есть договор) происходит и на рынке

труда. Маркс видит зло капитализма в том, что <рабочая

сила> покупается монопольно. Это означает, что и

здесь зло состоит в нарушении принципа свободного

рынка, а не в его соблюдении. Как раз свободная кон-

куренция множества автономных предпринимателей вы-

годна рабочим, ибо повышает заработную плату, а унич-

тожение этой конкуренции при помощи монопольных

объединений дает этим последним возможность дикто-

вать заработную плату. В рабочем договоре одна сторо-

на сильнее другой, одна сторона свободнее другой. Что

же из этого вытекает? Вытекает то, что необходимо

защитить и восстановить свободу слабой стороны и это

делается при помощи свободных рабочих союзов, свобо-

ды стачек и забастовок. В тоталитарно управляемом

хозяйстве уничтожено то и другое, рабочие не имеют

средств защиты, свобода договора уничтожена, принцип

<свободного рынка> уничтожен принципом абсолютной

монополии.

Борьба со злом <капитализма> есть борьба за спра-

ведливость на свободном р ын к е; борьба за сво-

бодное взаимодействие, свободный обмен и свободный

договор и борьба за справедливость при осуществлении

обмена и заключении договора. Но борьба за справед-

ливость не допускает никакого <laisser faire, laisser aller>*.

Она требует постоянного вмешательства права, государ-

ства, свободных союзов и объединений; требует свободы

общественного мнения и свободы личности, ничего не

боящейся. Необходимо осознать, что свободное сорев-

нование и свободный обмен есть правовой принцип и

' В этом состоит источник богатства и свободы народов, как это

угадал Адам Смит.

328

правовой идеал, а вовсе не фактическое состояние,

данное от природы и не требующее дальнейших забот.

Точно так же гармония спроса и предложения есть эконо-

мический принцип и экономический идеал, неосу-

ществимый иначе как при помощи свободного и справед-

ливого обмена. Свободное рыночное хозяйство

есть нормативный принцип, требующий постоянной

борьбы'. <Свобода торговли> в какой-то форме суще-

ствовала всегда, несмотря на все запрещения и наруше-

ния^ это не значит, конечно, что торговля всегда была

справедлива, свободна от обмана, принуждения и эксплу-

атации. Но это не значит также, что она всегда совер-

шалась по принципу <не обманешь не продашь>. Вся-

кий, имеющий счастье жить в странах со <свободой тор-

говли>, заключает тысячи сделок к обоюдному удоволь-

ствию, выгоде и удобству- контрагентов. Нормально каж-

дая из сторон ощущает при этом свободу, а вовсе не

насилие и принуждение. Но за эту свободу надо бороться.

Все <нормальное> может быть нарушено, все ценное

допускает злоупотребление. Но никакое злоупотребление

не уничтожает ценности закона, принципа, инструмента,

которым пользуются во зло.

Преимущества свободного рынка совершенно очевид-

ны для всякого, испытавшего жизнь в той или другой

форме хозяйства. Но свободный рынок индустриальной

цивилизации создался вовсе не сам собою, не в силу

<laisser faire>, а при помощи борьбы за гражданскую и

экономическую свободу, при помощи политической и

индустриальной революции. Следует при этом помнить,

что обе эти революции были направлены против абсо-

лютной власти в сфере политической и экономической,

против управляемого хозяйства эпохи мерка-

нтилизма^. И принцип свободного рыночного хо-

зяйства, во всей своей высокой юридической и экономи-

ческой ценности, может быть осуществляем и защищаем

от всяких злоупотреблений и нарушений конечно не при

помощи <laisser faire>. Современный неолиберализм

так же хорошо, как социализм (и во всяком случае глубже

' Здоровье есть тоже нормативный принцип, требующий постоян-

ной защиты. Он постоянно нарушается и постоянно восстанавливается,

пока существует жизнь. Все органические и организационные процессы

находятся в таком положении неустойчивой гармонии.

^ Запрещение <свободного рынка> создавало <черный рынок>.

' Управляемое хозяйство есть возвращение к абсолютизму, даже к

эпохе фараонов.

329

и лучше, чем марксизм), видит и имманентное зло ин-

дустриализма и требует борьбы с ним; но заслуги

старого либерализма, создавшего правовое государство

и свободный рынок, не должны быть забыты, так же,

впрочем, как и его ошибки. Адам Смит и Рикардо видели

и предвидели грандиозные достижения индустриальной

революции на основах свободного рынка и либерального

правового государства, но, конечно, не могли предвидеть

того имманентного зла индустриализма, которое выяви-

лось через 150 лет. Они были так зачарованы этим дейст-

вительно грандиозным <скачком> (вовсе не <развитием>)

свободной индустрии, создавшей <богатство народов>,

что признали существующую форму хозяйства наилуч-

шей, <естественной>, единственно возможной. И дейст-

вительно, новая форма хозяйства сопровождалась осво-

бождением человека, уничтожением рабства, крепостного

права, привилегий, огромным поднятием благосостояния

масс и широким общением и сотрудничеством народов.

Рикардо дал гениальный анализ и оценку системы рыноч-

ного хозяйства при разделении труда. Но он взял лишь

то, что в нем цепно и нормально. Он взял идеальный

случай абсолютно свободного соревнования при абсо-

лютной свободе разделения труда и свободе договора.

Система Рикардо не была простым изображением дейст-

вительности, а была нормативной идеей свободного

хозяйственного оборота, построенного на конкуренции и

свободной торговле.'

Однако не следует думать, что <нормативная идея>

' Такое истолкование Рикардо и классической -экономики мы нахо-

дим у другого представителя неолиберализма, Липпмана. Он говорит:

гипотетическая система Рикарло покоится на целом ряде допущений и

предпосылок: напр.. что все люди действуют по чакону разумного

интереса, что каждый рабочий и капиталист знает, куда ему надо

направить свои усилия, и вполне свободен в этом. что не существует

никаких законом установленных привилегий и монополий: одним сло-

вом. предполагается свободное и честное (Fair) соревнование между

людьми одинаковых шансов и одинакового предвидения, и тогда до-

казывается. что оно создало бы полную справедливость распределения.

рабочий получил бы как раз то. чего он заслуживает и мог бы получать

это всегда. Эта гипотетическая система была принята за действитель-

ность. Отсюда вытекало, что действительность вполне разумна и спра-

ведлива, и в ней ничего нельзя и не следует изменять. В этом состояла

ошибка <laisser faire>: оно превратило революционный и творческий

либерализм в сохранение существующего, в консерватизм. Неолибера-

лизм подробно показывает кризис либерализма и свою совершенно

новую позицию в отношении к современному индустриализму. См.

Walter Lippmcinn. Die Gesellschaft Ireicr Menschen. Bern. 1945. Гл. X.

<Крушение либерализма и ошибка laisser faire> 248 ff..

330

есть нечто чуждое действительности, не имеющее дейст-

вительного значения, некий утопический идеал. Напро-

тив, она всегда присутствует и <действует> в действитель-

ности, делает ее нормальной, поддерживает ее бытие.

Норма здорового взаимодействия функций всегда при-

сутствует в организме, пока он живет, хотя абсолютно

здоровый организм есть идеал, почти не встречающийся

в действительности. Рикардо вовсе не был утопистом, он

установил нормативные принципы рыночного хозяйства

на сто лет вперед, принципы, действующие и до наших

дней, несмотря на все искажения и нарушения. Утопис-

том оказался как раз Маркс: нарушение свободного об-

мена веществ он предложил лечить уничтожением

свободного обмена веществ, зло монополий

уничтожением свободной конкуренции.

Все еще неизвестно, жизнеспособно ли хозяйство, уни-

чтожающее свободный рынок; все еще остается оно хо-

зяйством нищеты и принудительного рабства. Да и захо-

чет ли его терпеть какой-либо народ без аппарата тер-

рора и угнетения? Или вместе с неосоциалистами и

неолибералами признает тоталитарное государствен-

ное <хозяйство> врагом № 1?

Здесь снова ставится вопрос, до каких пор идут вместе

неосоциализм и неолиберализм. Является ли рыноч-

ное хозяйство принципом, абсолютно их разделя-

ющим? R5pke и Lippmann думают, что да - мы думаем,

что нет. R5pke признает, что разговор с демократичес-

кими социалистами возможен и ценен, но он приводит к

этой разделяющей границе. И он прав, если под <социа-

лизмом> разуметь традиционную <социал-демократию>

марксистского типа; но он не прав в отношении неосо-

циализма, который может отказаться от традицион-

ной догмы и для которого все пути открыты. ROpke не

учитывает глубочайшего кризиса <социализма>: то, что

этот последний не знает, что такое социализм - есть его

большое преимущество'. Но он хорошо знает, что <тота-

литарное государственное хозяйство есть враг № 1>. От-

рицательное суждение имеет огромную диалектическую

ценность. Не рыночное хозяйство является принципом

абсолютно разделяющим, а тоталитарно-управляемое

хозяйство. Именно его отрицание объединяет неосоци-

алистов и неолибералов и отделяет их абсолютно от

всякого диктатурного социализма и коммунизма.

Ибо это есть <научное незнание>.

331

Но отрицание тоталитарной социализации и на-

ционализации есть утверждение частичной национали-

зации там, где она ценна и полезна; иначе говоря, утвер-

ждение государственно-частной системы хозяй-

ства. которая необходимо сохраняет свободный обмен и

свободный р ы нокив которой частный сектор значи-

тельно превосходит государственный. Неосоциализм, ра-

дикально отрицающий <диктатурный социализм> и тота-

литарно-управляемое хозяйство, тем самым принужден

признать хозяйство свободного обмена и свободного

рынка иперейти границу, отделяющую его от неоли-

берализма.

При этом неосоциализм должен отказаться от много-

го старого и привычного, усвоенного марксистской тра-

дицией. Он не имеет права смотреть на частичную наци-

онализацию тех или иных отраслей, как на переход к

тоталитарной национализации: такой переход был бы

действительно <путем к рабству> (Hayek) или переходом

к коммунизму. Но это значит, что ему придется отказать-

ся от марксизма до конца, ибо марксистская <социал-

демократия> всегда и принципиально смотрела и будет

смотреть на социализацию и национализацию как воз-

растающую до предела тоталитарного государственного

хозяйства - этого требует основной догмат марксизма:

<весь капитал и все орудия производства централизу-

ются в руках пролетарского государства> (Комм. ма-

ниф.). Поэтому марксисты всегда шли и будут идти по

этому пути возрастающей социализации, даже и тогда,

когда принимали либеральную демократию и отрицали

революцию и диктатуру. Овладение всеми орудиями

производства и всем хозяйством никогда не отрицалось.

Остановка на государственно-частном хозяйстве

никогда не может быть допущена марксизмом: для него

государственно-частное хозяйство со свободным рынком

есть <капитализм>.

И еще придется неосоциалистам серьезно задуматься

над вопросом о связи <свободной торговли> со свобод-

ной демократией, со свободой личности вообще. Запре-

щение свободного обмена и уничтожение вольного рынка

требует аппарата диктатуры, сыска и террора, и немед-

ленно создает <черный рынок>. Захочет ли какой-либо

народ подчиниться тоталитарно-управляемому хозяй-

ству без аппарата террора и насилия? Не проголосует ли

он отмену социализации и полную свободу тор-

говли, как только получит возможность действительно

332

свободного голосования, т. е. самую элементарную пра-

вовую демократию? В России непременно проголосует

подавляющим большинством, да еще поставит новый

памятник Ленину, даровавшему перед смертью <свободу

торговли>*. Неосоциализм должен понять, что, сохраняя

принцип свободы и верность либеральной правовой де-

мократии, невозможно уничтожить свободный обмен и

разрушить рыночное хозяйство. Опыт наших дней

показывает, что оно уничтожается только завоеваниями.

оккупациями, диктатурами, принудительными работами.

Демократический социализм должен внимательно при-

слушаться к защите и оценке свободного рыночного хо-

зяйства; ведь он хочет жить и действовать внутри право-

вой либеральной демократии, следовательно, ему при-

дется на долгие времена жить и действовать в свободном

рыночном хозяйстве (или исчезнуть вместе с ним). Неосо-

циализм должен понять, что организация свободного

обмена есть динамический принцип, требующий борьбы

за свободу и справедливость и открывающий бесконеч-

ные возможности. Здесь не может быть речи ни о каком

пассивном и консервативном <laisser faire>. Точно так же

демократическая свобода есть задач а, а не данность, все

существующие демократии грешат против принципа де-

мократии, нарушают принцип автономии личности и ав-

тономии народа', требуют борьбы за справедливость. Но

тот, кто исходит из принципа свободы и автономии,

утверждает, что творческие перспективы открываются

только на этом пути: принцип свободной коорди-

нации стоит выше, нежели принцип принудитель-

ной субординации.

Все дело, следовательно, зависит от верности принципу

либеральной правовой демократии. Пока она соблюдает-

ся, неолиберализм может не бояться сотрудничества с

социализмом, по крайней мере с тем, который утвержда-

ет, что вне демократии нет социализма. Все неудачные и

слишком далеко идущие социализации здесь могут быть

отменены. Здесь нет ничего непоправимого.

Однако, принимая сотрудничество с демократическим

социализмом, неолиберализм может потребовать отказа

от всей старой догмы, - иначе социализм остается вра-

гом либерализма, и граница, их разделяющая, остается

' Достаточно подумать о том, что внутри политических партий нет

никакой демократии, они организованы диктаторски. Демократии с

коммунистическими партиями суть частичные диктатуры.

333

непереходимой. Отказаться придется от многого: от всех

социалистических утопий, начиная с Платона и кончая

Фурье и Сен-Симоном. Но отказаться придется и от

<научного социализма>, и от Маркса, и от материалисти-

ческого миросозерцания. Все это научно и философски

устарело лет на сто. Кризис социализма показывает, что

этот отказ неизбежен. Он уже происходит и произошел в

неосоциализме; а кто не желает от всего этого от-

казаться, тот должен пребывать в <коммунизме>. Непра-

вда старого социализма рождает неосоциализм. Но есть

ли он <социализм>? Что в нем остается от социализма?

В диалоге с неосоциализмом неолиберализм как

бы имеет некоторое преимущество: он знает, чего он

хочет, он утверждает свободный рынок и государственно-

частное хозяйство, - тогда как социал-демокра-

тизм не знает, чего он хочет: государственно-частное

хозяйство еще не есть социализм, а монопольное го-

сударственное хозяйство уже не есть демократизм. По-

лучается все тот же результат: мы не знаем, что такое

социализм.

Это незнание неосоциализм должен открыто при-

знать, тогда из недостатка оно превращается в преиму-

щество: из знания о своем незнании рождается истинное

знание; научное незнание (docta ignorantia) есть условие

научного прогресса.' Необходимо только точно опреде-

лить границы своего знания и незнания. Неосоциализм

знает общечеловеческие моральные цели, но не знает и

потому ищет средства для их достижения. Это цели

свободы, справедливости, любви, которые не составля-

ют, конечно, монополии социализма. Нельзя поэтому

определять социализм по конечным целям (см. выше). Но

и средства еще неизвестны, находятся в периоде искания,

и неизвестно, окажутся ли они <социалистическими>. Об

этом нечего заботиться: дело вовсе не в верности <социа-

лизму> (как это заметил еще Каутский), а в верности

общечеловеческому идеалу любви, справедливости и сво-

' Таков сократический принцип подлинной диалектики, ею марк-

сизм не обладает ни в какой мере: он воображает, что знает все, что <в

мире ничего не существует, кроме материи>, что законы ее развития

известны и она разовьется в тоталитарно-управляемое хозяйство. Он

вечно толчется на своем <тезисе> и никак не может перейти к <ан-

титезису>. Сократ же утверждал, что наибольшая глупость есть незна-

ние, уверенное в своем знании (невежество всегда увереннее знания), а

мудрость есть знание о своем незнании, о границах своего знания.

Именно этой мудростью, этим <научным незнанием> никогда не об-

ладал марксизм. В этом его абсолютная ненаучность.

334

боды. Верность <социализму> означала бы верность то-

талитарной национализации и социализации, которую

надлежит <выбросить за борт>. Возможно, что <неосоци-

ализм> предпочтет нереименоваться в <трудовую пар-

тию>. как это сделал английский социализм. А пока его

незнание, что такое социализм - должно означать твор-

ческое искание средств для поставленной цели при отказе

от старых и негодных средств.

Неолиберализм точно так же сохраняет научное

незнание и ищет средств для общей цели. Его утверж-

дение свободного рынка и государственно-частного хо-

зяйства вовсе не есть. конечно, разрешение великого кри-

зиса индустриальной культуры. Если вдуматься, оно оз-

начает всего только отрицание тоталитарного государст-

венного хозяйства и установление правовых форм, в ко-

торых только и возможно творческое искание. Как

устранить злоупотребление свободным обменом

при сохранении свободного обмена? Как обеспечить

свободу от нужды, не теряя при этом политической

и гражданской свободы? Как, наконец, бороться с вла-

стью индустриального бездушного аппарата, когда пол-

мира довело эту власть до последнего предела? Такова

грандиозная проблема нашей эпохи, задача со многими,

слишком многими неизвестными. Чтобы понять и найти

эти <неизвестные>, необходимо исходить из научного

незнания. Тот, кто осознал кризис социализма и кризис

индустриального капитализма до конца, обязан сказать

массам: невежество всегда увереннее знания, это оно

уверено в том, что существует кем-то изобретенное <на-

учное> решение социального вопроса: мы не можем вам

обещать избавления от имманентного зла индустриализ-

ма посредством насильственного осуществления утопий

Платона, Томаса Мора, Фурье, Сен-Симона или Маркса.

Но мы можем и обязаны вам показать научно, посред-

ством опыта, наблюдения и размышления, что этот путь

абсолютно ложен, что он есть <путь к рабству>; и первая

попытка идти по этому пути кончилась тем же, чем

кончилась последняя попытка: Платон попал в рабство и

русский народ тоже попал в рабство*. Но если верна

азбучная истина, что <мы не рабы, рабы не мы>, то

можно сделать следующий научный прогноз: первая по-

пытка ввести военный коммунизм в России окончилась

введением <свободы торговли>, - последняя попытка

ввести военный коммунизм в мире тоже окончится <сво-

бодой торговли>, и это, как говорил Ленин, <серьезно и

335

надолго>, ибо дело идет не о <передышке>, а о принципи-

альной свободе дыхания.

Но чем будет эта новая, совсем <новая экономи-

ческая политика> или, точнее сказать, чем человек

сможет и захочет ее сделать -- этого мы еще не знаем.

Она, конечно, не будет возвращением к <капитализму>,

не будет простым продолжением индустриализации. Ее

задача ставится и решается глубоким анализом со-

временного индустриализма, анализом его достиже-

ний и неудач, его несомненных ценностей и его имманент-

ного зла, того зла, которое угрожает нам сейчас и кото-

рого не видали ни Маркс, ни Ленин. Дело идет, конечно,

не об одном <экономическом фундаменте>, а о судьбе

всей индустриальной культуры, о судьбе человека, ее

построившего и оказавшегося или в огромной фабрике,

или в огромной тюрьме. В таком положении стоит ду-

мать сначала только об одном: об освобождении уз-

ников и о спасении остатков свободы там, где они со-

хранились. Только раскованный Прометей может опять

изобретать, творить, создавать новую жизнь. Государст-

ва муравьев и термитов ничего не изобретают.

Глава пятнадцатая

СМЫСЛ И ЦЕННОСТЬ ДЕМОКРАТИИ

<Незнание> неосоциализма может означать очень цен-

ное знание, а именно сознание, что он стоит перед

задачей со многими неизвестными. Но одно

он знает хорошо: то, что он будет решать эту задачу,

исходя из принципа демократии. Та же задача и тот

же принцип ее решения признается и утверждается нео-

либерализмом. В силу этого необходимо уяснить себе

исходный принцип: в чем состоит истинный смысл и

ценность демократии? Это тем более необходимо, что

он составляет основную предпосылку, соединяющую нео-

социализм и неолиберализм.

Труднее всего взвесить и заметить ценность тех ве-

щей, среди которых протекает наша ежедневная жизнь, к

которым мы привыкли, которые сами собою разумеются.

Такова ценность воздуха и воды, такова же и ценность

права (сравнение Петражицкого). Мы ценим эти блага

всего более тогда, когда мы их лишены. Если демократия

есть правовое государство, то ясно, почему ее ценность

многими не замечается: право тем более совершенно, чем

более оно незаметно в жизни, чем меньше оно сковывает

336

нашу жизнь и нашу свободу, чем легче оно соблюдается.

Государство тем более совершенно, чем меньше оно вла-

ствует над нами.

Оценить демократию можно только при помощи уяс-

нения ее сущности, ее идей, ее конечной цели. Нельзя

сказать, чтобы сущность и смысл демократии были по-

нятны и доступны всем или даже многим. Но понять

сущность и смысл какого-либо явления нелегко, обык-

новенно он остается скрытым под внешней оболочкой

явления. Анализ смысла и сущности есть дело философа.

И в этом смысле всякая философия есть феноменология,

то есть искание смысла явления. И вот мы ставим себе

вопрос о смысле и сущности демократии. И прежде всего

смысл этот состоит вовсе не в том, что демократия есть

наилучшая форма власти, наилучший способ выби-

рать властителей. Термин <демократия> в этом смыс-

ле совсем не выражает ее сущности: <щ^сть народа>

можно так же критиковать, как и всякую другую власть.

Народ может быть таким же тираном, как и всякий

единоличный деспот. Нельзя также определять и защи-

щать сущность демократии, как власти большинства.

Вообще власть, и только власть, форма властвования, не

раскрывает сущности демократии. Сущность и смысл

демократии раскрывается через понимание идеи справед-

ливости, как особой задачи, которую она, и только она,

себе ставит и с известным приближением, иногда весьма

несовершенным - решает. Сущность демократии нужно

искать в праве, а не во власти; точнее, в особом сочета-

нии, в особом взаимопроникновении права и власти,

потому что всякое государство есть сочетание права и

власти; только в диктатурном государстве это сочетание

совершенно иначе осуществляется, чем в государстве де-

мократическом и правовом.

Большинство, выборы, парламент, партии, ответст-

венность министров - все это средства (и только средст-

ва) для какой-то цели. Поэтому, критика этих средств, их

непригодность и несовершенство ничего не говорят про-

тив ценности конечной цели. Какова же эта цель? Если

мы ответим на этот вопрос, то мы дадим идею демокра-

тии, раскроем ее смысл и ценность. Этот смысл есть

непрерывно решаемая задача: демократия не есть нечто

стабильное, устойчивое, она постоянно движется, пере-

страивается, включая в себя все новые и новые задачи.

Отсюда - постоянный кризис демократии, состоящий в

том, что она плохо решает свою основную задачу или не

337

12-208

замечает связанных с нею практических жизненных задач.

Демократия есть непрерывная право-организация наро-

дов. правовым образом организованный народ,

автономный народ, самоуправление, соли-

дарность, соборность -- в этом ее сущность и

оправдание. И эта сущность есть самоцель и самоцен-

ность и вовсе не должна служить никакой утилитарной

цели. Поэтому никакого значения не имеет критика демо-

кратии, как непрочной, быстросменяемой власти, как

власти, не умеющий побеждать врагов (демократия пока-

зала. что она умеет побеждать), или власти, не умеющей

насыщать своих подданных. Прочность власти, военная

победа, насыщение не представляют собой конечных целей

и абсолютных ценностей. Но автономия, т. е. свобода

и справедливость, есть конечная цель и абсолютная цен-

ность. И эта ценность может для своей реализации требо-

вать и сильной власти, и победы над врагом, и удовлет-

ворения экономических нужд граждан - но во имя

свободы, во имя истинной автономии.

Происходящие на наших глазах современные измене-

ния государственных форм помогают нам выяснить сущ-

ность демократии. В современной жизни дилемма: монар-

хия или республика? - потеряла всякое значение. Смеш-

но вводить в одну и ту же категорию Англию и Бельгию,

с одной стороны, и довоенную Италию (при Муссоли-

ни) -с другой стороны, на том основании, что все три-

монархические государства. Гораздо реальнее опреде-

лить Англию и Францию и Бельгию, как демократичес-

кие правовые государства, а нацистскую Германию, ком-

мунизированную Восточную Германию и СССР, как го-

сударства диктатурные. Настоящая противоположность

лежит в противопоставлении диктатуры и демократии. И

она дает возможность всего полнее выразить идею демо-

кратии. Первое и самое поверхностное, что бросается в

глаза, можно определить так: диктатура организует

жизнь при помощи власти, демократия организует жизнь

при помощи права. Однако такое определение слишком

примитивно, слишком упрощает дело. Всякая диктатура

устанавливает какое-то право и ищет опереться на какое-

то право. И, с другой стороны, всякая демократия ор-

ганизует какую-то власть и стремится поддерживать пра-

вопорядок при помощи своих форм власти. Дело идет об

особом сочетании этих двух начал, власти и права. Давно

уже было замечено философами, что власть и право

нераздельно связаны между собой и вместе с тем нахо-

338

дятся в постоянной борьбе. Эти начала антиномичны.

Власть всегда стремится сбросить с себя оковы права и

всегда получает известную сферу, непроницаемую для

права. Право всегда стремится подчинить себе власть,

сублимировать власть, сделать ее не нужной, ибо право

есть, по своей идее. взаимодействие свободных и равных

лиц. есть идея безвластной организации.

Эту вечную, глубочайшую, трагическую антиномию

власти и права, ради которой в истории было пролито

столько крови и слез, мы должны себе глубоко уяснить,

чтобы понять те два различных и противоположных спо-

соба разрешения, которые даны в диктатурном и демо-

кратическом строе. Нераздельность власти и права в

каком-то смысле признается тем и другим, но антиномия

решается разным, даже противоположным способом.

Чтобы понять эту антиномию и два основных реше-

ния, нужно прежде всего уяснить себе сущность власти и

права. При этом приходится сказать, что сущность вла-

сти гораздо менее исследована и гораздо более таинст-

венна. чем сущность права. Хотя не-юристы обычно ни-

чего не понимают в категориях права и ценят право

только тогда, когда оно у них отнимается, однако все же

право по существу более рационально, более уяснимо, и

его категории, в результате многовековой работы, до-

вольно ясно формулированы. Сущность права бессозна-

тельно чувствуется, эмоционально переживается всяким.

Этого нельзя сказать о сущности власти.

Замечательно, что все политические теории всегда

строились или с точки зрения властвующих, или с точки

зрения подвластных, строились или людьми, желавшими

властвования и подчинения, или людьми, утверждавши-

ми свободу и в принципе не желавшими ни властвования,

ни подчинения. На одной стороне мы имеем Платона,

Макиавелли и все монархические теории; на другой

стороне -- теорию народного суверенитета Руссо. Канта,

Фихте и все демократические теории. Для одних полити-

ческий идеал есть идея наиболее совершенного властвова-

ния; для других он есть идеал наиболее справедливо

организованных правоотношений между свободными

людьми, друг другу не подвластными. Для одних пробле-

ма решается при помощи субординации; для других

при помощи координации.

339

Власть есть субординация. Она предполагает особое

взаимодействие сознательных существ и есть социа-

льный акт и при том двусторонний: акт приказа и

исполнения, связывающий слугу и господина,

подданного и властителя. Но отношение власт-

вования может устанавливаться и за пределами службы и

управления, в самых неожиданных сочетаниях жизненных

отношений, между различными людьми, между живо-

тным и человеком. К феномену власти относятся и такие

понятия, как <неповиновение>, <бездействие власти>, <по-

пустительство>, <злоупотребление властью>, <восста-

ние>. Эти социальные акты нельзя понять, не понимая

феномена властвования.

Есть два произведения в русской литературе, в кото-

рых феномен властвования выражен во всей его стихий-

ной первобытности, во всей жуткости, таинственности и

непонятности. Это <Анчар> Пушкина и <Село Степан-

чиково> Достоевского.

И человека человек

Послал к анчару властным взглядом,

И раб послушно в путь потек

И к утру возвратился с ядом.

У Достоевского власть Фомы Опискина и всеобщее

ему подчинение поражает своей иррациональностью: он

властвует, несмотря на то что не обладает ни авто-

ритетом, ни силой. Уже здесь совершенно ясно, что

власть не совпадает ни с силой, ни с авторитетом, ни с

иерархическим преимуществом.

Громадное затруднение для анализа сущности власте-

отношений состоит в том, что слово <власть> часто упот-

ребляется в переносном смысле, в смысле метафоры. Так

говорится: <власть идеи>, <власть красоты>, <власть лю-

бви>, <власть науки и техники>, наконец, <власть права>.

Во всех этих случаях мы не имеем никакого феномена

властеотношений, не имеем никакого приказа и под-

чинения, не имеем никакого отношения между людьми,

выражающегося в словах <слушаю и повинуюсь>.

Поэтому в прошлом известный русский юрист Коркунов

совершенно не прав в своем анализе власти, расширяя

понятие власти до последних пределов и таким образом

совершенно упуская из виду таинственные особенности

того отношения, которое выражается в акте приказа и

повиновения. Русский язык обладает здесь великим пре-

имуществом: наличностью двух слов: <власть> и <мощь>

340

(могущество); тогда - как французский и немецкий язы-

ки имеют только одно понятие: pouvoir и Macht. Когда,

вслед за Коркуновым, говорят о власти идеи, власти

любви, власти красоты, то на самом деле следовало бы

говорить о <могуществе идеи>, <могуществе любви и

красоты>, как у Гёте: <Des Hasses Kraft, die Macht der

Liebe>...

Власть есть непременно взаимоотношение жи-

вых и сознательных существ: вещи и отвлеченные

понятия из этого взаимодействия исключаются; но вза-

имодействие человека с животным показывает нам фено-

мен власти во всей его чистоте. Собака понимает все

отношения властвования, понимает, что такое приказ,

повиновение, неповиновение, предоставление свободы,

разрешение и т. д. Ловля слонов и их приручение показы-

вает всю странность власти: слон сопротивляется бешено

внешнему насилию и оковам. Затем признает сопротивле-

ние бессмысленным, оплакивает настоящими слезами

свою свободу и с какого-то момента вступает в отноше-

ния подвластности. Подвластность слона наглядно пока-

зывает, что повиновение совсем не есть подчинение силе,

когда он пойман и связан веревками и подчиняется толь-

ко силе, он именно находится в состоянии неподвласт-

ности, он еще не вступил в отношения подчинения. Все

орудия воздействия физической силы на животных: бич,

удила, даже каленое железо укротителей - все это симп-

томы неповиновения, знаки неполного и неудачного вла-

ствования. Таков смысл приручения животных. Дикие

подчиняются только силе, - значит не подчиняются

власти, не вступают в отношения властвования и повино-

вения. Преимущество силы само по себе никогда не со-

здает власти: мы можем отбросить муравья, раздавить

муравья, ударом ноги уничтожить муравейник, по вла-

ствовать над муравьями мы никаким образом не можем.

Только какая-то особая апелляция к силе при известных

условиях создает власть, но отнюдь не всякое насилие.

Укрощение, ловля слонов, объездка лошадей показыва-

ют это ясно.

Установление властеотношения осуществляется раз-

личными путями: силой, лаской, кормлением. Установле-

ние власти есть, в конце концов, внушение абсолют-

ной зависимости. Связь с гипнозом, точнее сказать,

внушением, совершенно несомненна. Когда слон убежда-

ется в бесполезности и бессмысленности сопротивления,

ему внушается сознание абсолютной зависимости от ка-

кой-то другой воли; он убеждается в том, что отныне н е

принадлежит самому себе. С другой стороны, акт

внушения подвластности вовсе не всегда опирается на

силу и устрашение. Всякий, воспитывающий животных, и

особенно собак, знает, что кормление и в особенности

вскармливание прежде всего внушает чувство абсолют-

ной зависимости, оно есть мощное средство для внуше-

ния подвластности. То же самое существует и между

людьми, существует в семье: <кормилец> и <поилец>

внушает чувство зависимости, и через него подчинение

именно в силу того, что он кормит и поит членов семьи.

Вскармливание, начиная с самого раннего возраста, вну-

шает особенно сильно чувство зависимости и чувство

подчинения. Замечательно, что некоторые животные, как,

например, кошки, не вступают в отношения подвласт-

ности: лаской и лакомством ее можно подкупить и со-

блазнить, но не подчинить. Зов, обращенный к собаке,

есть приказ, тогда как зов, обращенный к кошке, есть

всегда просьба. Таким образом феномен власти нужно

отличать от просьбы, совета, авторитетного указания.

Авторитет отнюдь не совпадает с властью: можно

обладать высоким научным или нравственным авторите-

том (например, Сократ, Будда, Христос) и вовсе не об-

ладать властью. Власть вовсе не совпадает в этом смысле

с иерархией. В Индии брамин иерархически стоит выше

кштария, т. е. властителя. Акт внушения власти может

быть однократным, но чаще всего он является много-

кратным и повторным, даже постоянным таковы вся-

кого рода символы власти: меч, войско, дворцы, правите-

льственные здания, пушечная пальба, зерцало и прочее.

Анализ сущности всегда указывает на непосредствен-

ную интуицию понятия, сопоставляя его с другими сход-

ными и родственными феноменами. Отношение власт-

вования и подчинения не есть, таким образом, ни про-

сьба, ни совет, ни подчинение авторитету, ни иерархичес-

кое преимущество, ни сила, ни подкуп. Оно совершенно

особенно - это особое взаимоотношение и имеет неко-

торую свою собственную сущность. Теперь мы должны

определить эту сущность положительно. Она состоит в

том, что чужое <я> в некоторых отношениях занимает

место моего собственного <я>, что характерно для фено-

мена внушения. Совершается как бы временная потеря

своего <я>, самоотчуждение, превращение себя в орудие

чужой воли (<слушаю и повинуюсь>). При этом для

власти существенно то, что повинующийся совершенно

342

не имеет права ставить свое повиновение в зависимость

от оценки приказа, от оценки его разумности, целесооб-

разности, полезности. Приказ действует вполне гетероно-

мно, во всяком приказе есть некоторый момент абсолют-

ного произвола и бесконтрольности: <слушаю и повину-

юсь> - независимо от того, хочу или не хочу, прав или

не прав приказывающий. Как раз эта сущность власт-

вования с особой силой выявлена в Анчаре Пушкина и в

Фоме Опискине Достоевского. Когда подчинение жесто-

ко, несправедливо, бессмысленно, тогда с особой силой

выступает его принципиальная независимость от само-

оценок подчиняющегося, от его собственной мысли

и воли. Но в самой культурной, законной власти, дале-

кой 01 всякого деспотизма, присутствует этот момент

абсолютности, бесконтрольности, непроницаемости для

подчиняющегося. Когда полицейский останавливает ма-

шины на углу своей белой палочкой, то никто не ощуща-

ет его властвования как тирании или произвола. Он

служит порядку и организации движения, и тем не менее

абсолютность подчинения здесь налицо: никто не имеет

права спорить о том, что он правильно или неправильно

остановил и задержал движение. Он действует так, как

находит нужным по своему абсолютному усмотрению.

Эта сущность власти составляет огромную организу-

ющую ценность, без которой невозможна никакая дис-

циплина. Команда не может быть оцениваема на войне.

Митинговая стратегия уничтожает возможность органи-

зованных действий. Бесконтрольность власти есть вели-

кая ценность. Но, с другой стороны, она есть величайшее

зло, изображаемое с такой силой Пушкиным и Достоевс-

ким. История государства есть история злоупотребления

властью, история тираний и борьбы с ними.

Дело в том, что абсолютный произвол власти принци-

пиально несправедлив и никогда не признавался правом.

Несправедливо подчиняться приказу, независимо от его

разумности и ценности. Потеря самости, самоотчужде-

ние, характерное для всякого внушения, не может призна-

ваться правом. Идеал права есть свободный субъект,

homo sui juris*, автономная личность, которая сама

рассуждает, сама оценивает, сама выбирает направле-

ние действий. Таким образом, право, но своему духу,

противоположно власти, и между ними существует ан-

тиномическое отношение.

Сущность права состоит в координации, а не субор-

динации; право прежде всего покоится на принципе вза-

343

имности прав и обязанностей:<(}о ut des, facio ut facias>*.

Идея справедливости, символом которой являются весы

Фемиды, не признает перевеса властвования за какой-

либо волей, она стремится к тому, чтобы одна воля не

властвовала над другой, чтобы между ними существовал

справедливый обмен услуг, обмен прав и обязанностей.

Эта сторона права с особенной силой была выражена в

так называемой договорной теории права: право есть как

бы сговор свободных лиц. Смысл права состоит в том,

чтобы один человек не властвовал произвольно над дру-

гим. Таким образом, право имеет перед собою идеал

безвластной организации. Идея справедливости

не содержит в себе властвования, ибо всякое властвова-

ние имеет в себе элемент несовершенства и несправед-

ливости. Властная организация при равной упоря-

доченности менее совершенна в принципе, нежели без-

властная организация. Это самая примитивная

форма, с которой начинается развитие человеческих об-

ществ. Чем совершеннее и тоньше организация, тем боль-

ше выступает принцип координации действий, тем мень-

ше заметно властвование. В силу этого идеальное право

содержит в себе анархический момент. Удивительно, как

этот идеал безвластия принуждены были признать

противоположные теории классического либерализ-

ма, коммунизмаи даже монархизма. Философс-

кий либерализм Руссо, Канта, Фихте и неокантианцев

завершается идеалом <общества свободно хотящих лю-

дей>, идеалом автономной общины автоном-

ных лиц. Даже коммунизм Маркса имеет пред собой

идеал безвластной организации и обещает, что власть и

государство отпадут, станут ненужными, когда прекра-

тится борьба классов и осуществится экономическая гар-

мония. Наконец, монархическая теория славянофилов

стремится показать, что идеал монархии не есть власт-

ный идеал, а патриархальное отношение любви к оте-

ческому авторитету.

Теперь со всей силой выступает принципиальная ан-

тиномия власти и права: власть принципиально содержит

в себе момент бесконтрольности и произвола; право при-

нципиально не признает бесконтрольности и произвола.

Во власти всегда есть в конце концов бесправие. В праве

всегда есть безвластие. Вся история социальной и поли-

тической жизни есть история трагического столкновения

власти и права. Из этой борьбы вырастает и правовое

государство и диктатура, причем каждая из ее сторон

344

по-своему разрешает антиномию. Трудность решения со-

стоит на первый взгляд в том, что власть и право как

будто несовместимы и исключают друг друга. Если бы

это было так, решение было бы принципиально невоз-

можно. Однако они обнаруживают не только взаимоиск-

лючение, но и некоторое взаимовключение. Они поистине

связаны неслиянно и нераздельно. В самом своем заро-

дыше власть уже предполагает элемент права. И, с дру-

гой стороны, в самом своем завершении право тоже

сохраняет известное отношение к власти. Всякая власть

предполагает минимум права; всякое право предполагает

минимум власти.

Прежде всего это нужно показать со стороны власти.

Отношение властвования необходимо и с самого начала

принимает некоторую форму права, нормативную

форму. Формирование при помощи права представляет

собой облагораживание власти, ее сублимацию, и она

начинается в принципе тотчас же, как только появляется

власть. В самом деле, единичный приказ и единичное

повиновение еще не создают власти: властвует тот, чьи

приказы всегда исполняются, т. е. исполняются зако-

номерно, нормально, а не в виде исключения. Ина-

че говоря, властитель есть тот, кто имеет право

приказывать, а подчиненный есть тот, кто обязан

подчиняться. Совершенно очевидно, что мы имеем здесь

психический феномен власти, но облеченный в форму

права. Руссо прекрасно формулировал это неизбежное

оформление власти правом, когда сказал: <власть никог-

да не будет достаточно властной, пока не превратит силу

в право, повиновение в долг>. И всякая власть превраща-

ет силу в право с самого начала своего появления: атаман

является обычно сильнейшим и храбрейшим воином, но

он властвует не своей силой, а признанной обязанностью

подчинения. Внушение зависимости, на которое психоло-

гически опирается всякая власть, есть, вместе с тем,

внушение обязанности, внушение некоторого правоотно-

шения. Но как только властвование приняло минималь-

ную форму права, как только началась его сублимация,

так тотчас же мы вошли в стихию права, где возможен

вопрос о правде и справедливости, о законной власти:

имеет ли право этот человек приказывать и обязан ли я

повиноваться? Законная власть, т. е. настоящая и подлин-

ная власть, это та, которую не только я признаю вла-

стью, но которую все признают властью. Законный вла-

ститель это тот, которому все подчиняются и должны все

345

подчиняться, ибо закон обладает формой всеобщности.

Здесь выступает момент социального, коллективного

внушения в феномене власти: недостаточно единичного

признания и единичной подвластности: не только я сам,

номы все должны признать власть имеющей право

властвовать, дабы она действительно была властью. Уже

здесь мы можем заметить первое движение самости и

свободы: минимум личности и свободы существует и у

раба, поэтому существует и вина рабского сознания (как

указал Гегель)*, поэтому существует и потенция восста-

ния: раб может подчиниться, но может и восстать. Мы

видим, таким образом, что всякая власть для своего

укрепления необходимо сублимируется, облекается в

форму права, облагораживается; но где есть сублимация,

там существует необходимо пробуждение свободы и са-

мости. Оно существует даже и у раба в форме потенци-

ального неповиновения и восстания.

Рассмотрим теперь другую сторону антиномии, сто-

рону прав а, и мы тотчас убедимся, что, будучи проти-

воположным власти, право все же всегда нераздельно с

нею связано: власть всегда сублимируется каким-то пра-

вом, хотя бы самым жестоким и деспотичным. И право

всегда сублимирует некоторую власть, хотя бы самую

смягченную, ограниченную, осмысленную. Право имеет

перед собой идеал безвластия, но фактически всегда опира-

ется на какую-то власть. Ведь закон есть императив

(право императивно-атрибутивно, как определил Петра-

жицкий). Раз закон установлен, он в своих императивах

не допускает оценки со стороны разумности и целесооб-

разности и требует абсолютного повиновения, по-

ка не отменен и не заменен другим законом. Эта категорич-

ность и абсолютность строгого права с момента установ-

ления его правильно была отмечена Штаммлером, как

unbedingtes Gelten, как безусловность права в отличие

от конвенциональных норм, которые всегда условны

(<соблюдай правила приличия, если хочешь принадле-

жать к хорошему обществу>). Право не знает этого <если

хочешь>. Но здесь явное сходство императивов закона с

императивами власти: непроницаемость импера-

тивной нормы для воли и разума подчиняющегося, неза-

висимость от его субъективной оценки и желания: <хочу

или не хочу, нравится мне закон или не нравится, нахожу

его справедливым или несправедливым - должен бес-

прекословно ему подчиниться>. В силу чего? Только в силу

того, что закон установлен, что так поставлено, что

346

так <принято> (в обычном праве). Всякое право есть устав,

постановление, оно всегда позитивно, номотетично, пред-

полагает законодательство и, следовательно, веление

законодательной власти. Так мы приходим к необ-

ходимому моменту власти в праве. Закон предполагает

законодателя, т. е. лицо, волю, власть. Но если право есть

приказ власти, то это совсем особый приказ, особое ее

проявление. Оно, и только оно, делает власть организу-

ющей силой, объединяющей силой и потому осмысленной

и сублимированной силой. Закон есть первая сублимация

власти. Все великие властители и цари были прежде всего

законодателями (Соломон, Моисей, Наполеон, Юстини-

ан). В законе и через закон власть существенно изменяется:

она перестает быть произволом и становится всеобще-

обязательной нормой. Закон перестает быть простым

личным отношением властителя и подвластного: он об-

ращен ко всем, его императив всеобщ и потому безличен.

Он не есть особое личное отношение властвующего и

подчиненного. Личность законодателя может сохраняться

только как воспоминание об авторе закона, она может

быть и вовсе не известной в демократическом законодатель-

стве. Все это бесконечно преображает отношения власт-

вования, которые суть отношения личные, а не безличные.

Но главное различие состоит в том, что приказ законода-

тельной власти связывает самого властителя, тогда как

никакое другое обычное приказание не связывает власт-

вующего, он может тотчас отменить или изменить приказ.

Несомненно, что сублимация власти при помощи пра-

ва преобразует ее совершенно, делает ее как бы неузнава-

емой, и все же момент произвольности и абсолютности

остается всегда во всякой власти: будь то власть самого

ответственного министра, ограниченного правом и пар-

ламентом, или даже полицейского, регулирующего дви-

жение на улицах. Никто из проезжающих не ощущает его

власть как власть, а скорее как службу, и однако это

самая настоящая власть, ибо она так же, как и власть

министра в своих управомоченных актах, подлежит н е -

медленному и с по л н е н и ю со стороны подвластных

без всякой проверки и оценки.

* * *

Так устанавливается антиномия власти и права, кото-

рая представляет собой нечто удивительное: эти два на-

чала противоположны друг другу и вместе с тем связаны

неразрывно друг с другом, как северный и южный полюс

347

магнита. Противоположности, как сказал Платон, <свя-

заны концами>. Вместе с тем они стремятся поглотить,

взаимно подчинить друг друга. Власть не может суще-

ствовать без права и вместе с тем как бы с величайшей

неохотой подчиняется праву и никогда не подчиняется

ему до конца, постоянно сохраняя непроницаемую для

права сферу свободного усмотрения. С другой стороны,

право не может существовать без власти, но с величай-

шей неохотой допускает свободную сферу власти, стре-

мится ее всячески урезать, ограничить, взять под конт-

роль права. В самой сфере права эта антиномия была

отчетливо формулирована в философии Фихте*: <в ре-

ализации правового состояния необходимо лежит проти-

воречие, которое состоит в следующем:

1. Тезис: каждый должен быть свободным, он должен

следовать только своему собственному усмотрению.

<Царство свободы исключает всякое принуждение>;

<Принуждение абсолютно противоречит праву. Оно от-

нимает внутреннюю свободу индивидуума>.

2. Антитезис: <То, что лежит в понятии права, должно

безусловно осуществиться; ибо каждая нравственная запо-

ведь должна быть безусловно осуществлена. Поэтому то,

что заключается в понятии права, должно быть реализо-

вано и осуществлено даже посредством принуждения и

власти>.

Антиномия, как ее формулирует Фихте, состоит в том,

что право отрицает всякое властное принуждение и вме-

сте с тем право абсолютно требует реализации при помо-

щи властного принуждения. Трудно сильнее выразить

антиномию власти и права. Самое существование этой

антиномии показывает нам настоящее основание беско-

нечных споров о том, существенно или несущественно

принуждение в праве; необходима или не необходима

власть в социальном строе; наконец, составляет ли муд-

рая и сильная власть настоящий политический идеал, или

же этот идеал есть демократическое правовое государст-

во с его стремлением приближаться к безвластной ор-

ганизации.

Как же решается эта антиномия? Существует двоякое

решение. Одно решает в сторону права и справед-

ливости: власть сублимируется правом, власте-

отношение превращается в правоотношение. Целью вла-

сти будет свободная правовая организация, а власть яв-

ляется только средством. Власть служит осуществлению

правовой организации. Таково понятие <служебной> вла-

348

сти у Петражицкого в противоположность власти <гос-

подствующей> .

Но возможно решение и в сторон у власти: власть

есть цель, право есть средство укрепления власти и осу-

ществления власти. Такое решение мы находим в <Зако-

нах> Платона. Для него власть есть самостоятельная

ценность, ибо только она организует жизнь при помо-

щи законов. Существенное отличие этих двух решений

состоит в том, что первое признает иерархическое первен-

ство права над властью, а второе нет. Сублимация

власти совершается при помощи права или не при помо-

щи права. Дилемма такая: социальная гармония созида-

ется правом или властью. У Платона мы имеем решение

властное. Но обе стороны знают, что право и власть

нераздельны. Платон знает, что без законов нельзя

устроить государство. Поэтому дилемма формулируется

так: или социальная организация созидается правом при

помощи правовым образом организованной власти; или

она созидается абсолютной властью при помощи властно

продиктованного права. Чем же сублимируется власть у

Платона? Он, конечно, сублимирует ее, ибо вручает

философам, созерцающим идеи истины и добра. Но она

сублимируется не правом и не организацией свободного

взаимодействия лиц, а непосредственно самими идеями

истины и добра. Для Платона свобода лица и субъек-

тивное право не представляют никакой ценности. Он

даже упрекает демократию в том, что она есть царство

личной свободы. Для него власть непосредственно насаж-

дает добро и истину. Вот что означает его идеократия.

Неправда идеократии состоит в том, что в числе идей,

сублимирующих власть, облагораживающих ее и дела-

ющих мудрой (т. е. властью философов), -нет идеи

личности и свободы, нет идеи субъективного права,

нет идеи свободной гармонии. Вот существенный недо-

статок власти лучших (идеальной аристократии) или

наилучшей власти: она хочет вести к истине и добру

властно, насильно, гетерономно, без свободы, через при-

нуждение. Это и есть принцип инквизиции', <Великого

инквизитора> Достоевского, принцип современного ком-

мунизма. Такая точка зрения не признает первой сво-

боды (формальной свободы произвола) и хочет насиль-

но насадить вторую свободу (свободу в истине и

' Compellere intarare Августина, т. е. <принуждать войти в Царство

Божие>.

349

добре). Это точка зрения античности, вообще не призна-

вавшей свободу произвола, и точка зрения всяческой

диктатуры. Достоевский прекрасно сознавал эти два ре-

шения и выразил одно из них в своем <Великом инк-

визиторе>, подчеркнув его совпадение с коммунизмом в

словах Шигалева (<исходя из абсолютной свободы я при-

шел к абсолютному рабству>)*. А другое выразил в сле-

дующем афоризме: <а не послать ли нам к черту эти

хрустальные дворцы социализма единственно для того,

чтобы по своей глупой воле пожить?!>. В этих

словах заключается со всей силой выраженное требова-

ние формальной свободы произвола. Своя воля представ-

ляет ценность, даже когда она есть глупая воля. Конечно,

право ограничивает своеволие чужой свободой и возмож-

ностью гармонического взаимодействия, но право никог-

да не доводит это ограничение до уничтожения самости

и ее свободы. Иначе оно уничтожило бы субъективное

право, т. е. настоящую и подлинную сущность права.

Здесь еще раз можно взвесить ценность субъективного

права, как автономии лица, которое противоположно

всяческой гетерономии. Автономию лица в конце

концов защищает здесь Достоевский в своих парадок-

сальных словах, ибо всякая гетерономия содержит в себе

некоторую неправду. В самом деле. приказ и повинове-

ние, по своему содержанию, допускает два случая: во-

первых, приказ разумен и справедлив, но он исполняется

только в силу повиновения, а не потому что я сам того

хочу. Тогда отсутствие автономии есть некоторое зло:

было бы лучше, если бы я сам так делал, а не в силу

приказа. Другой случай, второй: приказ неразумен и не-

справедлив, но он исполняется в силу повиновения. Это

еще хуже: тогда значит я сам не сделал бы этого, но

императив вынуждает меня. Было бы лучше, если бы я

сам действовал, а не приказ действовал. Во всех случаях

приказ есть некоторое умаление самости, и оно неизбеж-

но во всяком властном отношении. Но умаление самости,

ущерб самости, есть несомненное зло. Полноценно толь-

ко то добро и та заслуга, которая идет из глубины

самости, которая делается <из глубины души>, не за

страх, а за совесть, в этом великая идея автономии

Канта".

Решение антиномии власти и права при помощи суб-

лимирующей силы права есть решение в духе правового

государства, решение, противоположное диктатурному

принципу. Оно исходи т из принципа автономии личности

350

и приходит к принципу автономии народа, к принципу

самоуправления. Оно признает принцип самости и

самоуправления в двух его моментах: в форме лич-

ного и общественного самоуправления. И эти моменты

связаны неразрывно. Кто говорит со всей полнотою лич-

ного самочувствия: <я с а м > и < м ы сами>, тот призна-

ет правовое государство и демократию. Необходимо то-

лько показать, что правовое государство связано с демо-

кратической формой субстанциально и существенно. И

это потому, что правовое государство требует в той или

другой форме самоуправления, т. е. автономии лич-

ности и автономии общества. Но, как только мы скажем:

самоуправление, так мы вступаем в сферу демократичес-

ких форм. Идея справедливости сама по себе требует той

или другой формы самоуправления, ибо, как мы показа-

ли, полное подчинение одного лица другому само по себе

несправедливо. Справедливо, чтобы я сам участвовал в

создании закона, которому я подчиняюсь. Справедливо,

чтобы я сам устанавливал власть и контролировал

власть, которой я подчиняюсь.

Пробуждение самости, пробуждение личности неук-

лонно ведет к развитию самоуправления. Но мы видели,

что самость в принципе неуничтожима, она существует

даже в рабском повиновении, ибо всякая власть опирает-

ся на признание. Настоящее подчинение есть лишь такое,

которое идет из глубины самости (выражается словами:

<не за страх, а за совесть>). Но велит ли мне совесть

подчиняться этому закону и этому велению власти и

этому властителю? Как только пробудилась самость, как

только человек с а м признал, что он обязан повиновать-

ся, так пред ним встает вопрос: почему я сам должен

подчиняться, а о н имеет право повелевать? Почему я сам

должен принять, как свою обязанность, подчинение зако-

ну? Первое и самое наивное определение справедливости

выражается в старом изречении: справедливость есть по-

виновение законам и властям. Но самость никогда на

этом не останавливается, она требует отчета, требует

оправдания (justiFicatio) власти и закона - требует опра-

вдания, ибо может дать осуждение, - требует смысла,

ибо может открыть бессмыслицу. В этом царственное и

неотъемлемое, естественное, или лучше и вернее ска-

зать, - сверхъестественное право личности, право

самости, право ее Логоса. В силу чего это право при-

надлежит самости? В силу ее божественного происхожде-

ния, в силу того, что в ней светит свет Логоса, <просве-

351

щающии всякого человека, грядущего в мир> - так мы

должны сказать на религиозном языке; а на философском

языке мы можем сказать иначе: в силу того, что самость

поднимается над всяким явлением, трансцендирует вся-

кий опыт. всякое фактическое отношение, <редуцирует>

все это до степени явлений и только явлений, и этой

редукцией освобождает себя от всякого фактопоклонства.

В своей трансцендентной свободе самость возвышается

над всем, все может подвергать сомнению (de omnibus

dubito) - сомнению научному и сомнению нраственно-

му, сомнению в смысле реальности того, что представля-

ется, и сомнению в смысле ценности. Обо всем <я> может

спрашивать: правда ли. что это так? В данном случае:

правда ли, что справедливо подчиняться этому закону,

этой власти и вообще какому-либо закону и власти?

Таким образом, все должно предстать на суд личности, на

суд самости, и при этом в двух ее формах: на суд меня

самого и нас самих, на суд личности и на суд народа.

В этом заключается великая идея автономии: закон до-

лжен предстать на суд, на суд самости, ибо самость

выше закона. И только, если я сам признаю закон и

склоняюсь пред ним, только тогда закон начинает дей-

ствовать для меня и налагать обязанности. Всякий при-

каз опирается в конце концов на мое согласие повино-

ваться; всякая гетерономия опирается на автономию:

современная психология скажет: всякое внушение опира-

ется на самовнушение. Бесконечно малый пункт неуст-

ранимой духовной свободы, центр самости, существует

во всяком, даже рабском, сознании. Но всякий раб, кото-

рый осознает эту свою духовную свободу, есть уже потен-

циальный бунтовщик, ибо он может сказать: не хочу

повиноваться, хотя бы до времени был принужден пови-

новаться! Точно так же всякий неизданный может сказать:

не хочу этого бессмысленного закона: хотя в силу того,

что он установлен, подчиняюсь ему!

Нет никакого сомнения в том, что самосознание рож-

дается от восстания, в конфликте, в столкновении спон-

танных влечений, идущих изнутри, из центра, из само-

сти, - с воздействиями, влияниями, насилиями, импера-

тивами, идущими извне, от <не-я>. от внешнего мира и от

других людей. Отсюда - революционный характер вся-

кой автономии, В столкновении с внешним миром (с

социальным и природным) рождается самосознание; в

столкновении с гетерономией рождается автономия. В

своем пробуждении самость может казаться бесконечно

352

малой и слабой, подавляемая со всех сторон гетероном-

ными приказами и запретами социальной среды. Но дело

в том. что эти ограничения и запреты не подавляют, а

пробуждают и укрепляют самость, подобно тому, как

плотина расширяет и усиливает мощь потока, которую

нельзя принципиально остановить. Как только самость

пробудилась, она имеет тенденцию расширять сферу сво-

их воздействий и восприятий на весь мир, в бесконеч-

ность. Всякая гетерономия имеет свой автономный ответ,

и без него невозможна. Я сам и вселенная; я и все,

я и всё другое- вот в каком двуединстве рождается

и движется самосознание. Оно рождается в этом стран-

ном равноправии центра и бесконечной периферии. <Ка-

кая польза человеку, если он приобретет весь мир, душу

же свою потеряет>?* Ценность всего мира здесь сопостав-

лена с ценностью моей души. Дети и дикари потому так

долго не говорят <я>, что не схватывают этого стран-

ного равноправия. Осознать эту бесконечность <мона-

ды>, этого зеркала вселенной, по слову Лейбница, -

значит остановиться в изумлении перед чудом самосозна-

ния, и это переживание очень немногим доступно; в

мировой философии оно впервые раскрылось индусам.

Духовный рост и все воспитание индивидуальное и

социальное построено на том, что всякая гетерономия

получает свой автономный ответ. Всякое воспитание ис-

ходит из принуждения, из гетерономных приказов, авто-

ритетных советов и увещаний - для того, чтобы прийти

к свободе, к самости, к автономии. Здесь отличие истин-

ного воспитания от дрессировки, которая всегда сохраня-

ет властвование и подчинение авторитету, тогда как ис-

тинное воспитание его, в конце концов, упраздняет. Уче-

ник должен научиться сам мыслить, сам оценивать,

с а м выбирать, с а м действовать. Всякое воспитание есть

воспитание к самости, к автономии, к самоуправлению

(<Erziehung zum Selbst>. Pestalozzi).

Таков же в конце концов принцип всякого закона и

права, - закон педагогичен в своей гетерономии (апо-

стол Павел называет его педагогом, <детоводителем ко

Христу>). Здесь становится понятным то решение, кото-

рое Фихте дает столь мощно формулированной им ан-

тиномии права: тезис и антитезис оба истинны, но нужно

начинать с антитезиса: <право должно быть реализо-

вано или восстановлено посредством принуждения и вла-

сти>, чтобы потом непременно прийти к тезису: правовое

принуждение становится ненужным посредством воспи-

353

тания к свободе. Принуждение, пресекающее преступный

произвол, есть средство воспитания к истинной свободе,

к автономии. Задача всякого права и государства в

том, чтобы подданные и граждане сами не хотели

убивать и красть, сами соблюдали собственность и

договоры; и без такого признания, исходящего из са-

мости, без такой автономии правосознания, никакой

подлинный правопорядок никогда не существовал и не

может существовать.

Однако степени развития, степени актуализации само-

сти бесконечно различны. Правовое государство и демо-

кратия есть наиболее полное развитие самости,

доведенной дорсального самоуправления. Необ-

ходимо только осознать, что личность, самость, не суще-

ствует в отрыве от общества, <я> не существую в отрыве

от <всех>. Самость является всегда в двух ликах, в двух

аспектах, нераздельно и неслиянно существующих: я

сам и мы все. Во времени самосознание общины

первее, нежели самосознание индивида. Сначала человек

говорит о себе в третьем лице, как дети и дикари, затем

он говорит <мы>; русский крестьянин не говорил <я>, а

говорил <мы> (мы - рязанские, мы - тульские); и

только в конце развития, на его вершине, человек говорит

<я>. На этой вершине он осознает равноправие и равно-

ценность личности и общества, индивидуально-

стии всеобщ ноет и. И вот эта равноценность призна-

ется и реализируется только в правовом демократичес-

ком государстве, ибо только оно признает самоуправле-

ние в двух его моментах: самоуправление лица и самоуп-

равление общины, автономию личности и

автономию народа, из которых ни одна не должна

подавлять другую. В этом состоит принцип, идея,

сущность демократии, и эта сущность есть само-

стоятельная ценность, а вовсе не средство, не полезность,

не орудие для каких-то посторонних целей.

Необходимо ясно видеть непрерывный путь, идущий

от первого пробуждения самости, когда ученик у Плато-

на впервые сам усматривает истинность теоремы Пифа-

гора (независимо от авторитета учителя)* - до того

завершения этого пути, когда каждый сам и все вместе

устанавливают власть и право, осуществляя полноту ав-

тономии и самоуправления в правовом демократическом

государстве. Дело Сократа и дело Декарта являются

существенными моментами на этом пути: оба они осуще-

ствляют суверенное право во всем сомневаться, все при-

354

звать на суд, все проверить, переоценить и заново устано-

вить. Это, несомненно, революционное право, как его

угадали реакционные афиняне, казнившие Сократа; и из

этого права, из философского суверенитета самости, су-

веренитета научного и этического, с неизбежностью рож-

дается в конце концов идея народного с у вере и и i е-

та у Руссо и Канта. Связь легко раскрыть: когда я

оцениваю этически судебное решение и закон, я как бы

сам вместе с судьей и законодателем постановляю реше-

ние, признаю и устанавливаю закон. И вот из этого

всеобщего и суверенного права оценивать - с неизбеж-

ностью вытекает право действовать и осуществлять, ибо

оценка становится активной и переходит в действие. За-

вершением научного знания и его целей является реше-

ние задач; причем важно, чтобы каждый ученый сам

решал задачи. Точно так же завершением этической оцен-

ки и ее последним смыслом является решение жиз-

ненной задачи, практической задачи. И здесь важно,

чтобы каждый сам и все вместе решали эту задачу.

Решение задачи другим и за другого есть зло.

Греческое слово <автономия> состоит из двух корней:

<я сам> и <закон>, нечто противоположное выражает сло-

во <гетерономия>, состоящее из корней: <другой, или

чужой> и <закон>; оно выражает чужой закон, чужой

приказ, чужое повеление, которому я должен подчинить-

ся. Идея демократии есть борьба с гетерономией во имя

автономии, борьба с чужим велением во имя собственной

свободы и собственного решения. Основное противоре-

чие автономии и гетерономии, свободы и власти, решает-

ся посредством облагорожения власти, преображения

власти, <сублимации> власти. Точнее сказать, власть ну-

ждается в оправдании, и оно состоит в том, что она

служит праву и сама действует в формах права, т. е.

организует и поддерживает свободу, а не нарушает ее.

Только оправданная власть может быть ценной и нуж-

ной; неоправданная власть может стать величайшим

злом. В этом глубокий смысл противопоставления <слу-

жебной> и <господской> власти у Петражицкого: слу-

жебная власть служит установлению правопорядка, ор-

ганизации, она есть только средство и никогда не цель в

себе; напротив, господская власть есть самоцель, и если

она создает порядок и даже мощную организацию, то это

для нее лишь средство властвования, аппарат власти.

Власть оправдана в демократии, когда она служит

нам всем и мне самом у. Мы привели пример власти

355

полицейского на улице, который <обслуживает> движе-

ние. Власть может быть автономно признанной и управо-

моченной, когда она является службой авторитетного

лица и специалиста, которому <я сам> и <мы сами> даем

свободу команды и согласие подчинения, но только в

известной специальной и ограниченной сфере, и сохраняя

за собою право выбора и смены авторитетного лица.

Таковы в принципе все власти в демократическом право-

вом государстве от полицейского и низшего судьи - до

министра. При этих условиях момент дискреционно-

с т и власти, который сохраняется при всех ее ограничени-

ях, имеет огромную организационную ценность. Мы пе-

редаем сами право распоряжения и решения - там, где

не можем, не умеем или не желаем сами распоряжаться

и решать. Но это лишь частичная, условная и ограничен-

ная передача. Такова власть капитана, машиниста, пило-

та; такова же принципиально власть министра в либера-

льно-демократическом государстве. Она не нарушает

принципа автономии при этих условиях. Часто крити-

куют слабость власти и легкость свержения министерств

в демократиях; но в этом есть известное преимущество: в

правовом демократическом государстве министры, от-

ветственные чиновники, директора предприятий - выхо-

дят в отставку; тогда как в тоталитарном государстве с

сильной властью - они <выводятся в расход>. В первом

- оппозиция сидит в парламенте; во втором - оппози-

ция сидиу в тюрьме.

Либеральную демократию часто критикуют как

формальную демократию. Это повторяется обыкно-

венно людьми, ничего не понимающими в праве: дело в

том, что всякое право, предоставленное человеку, -

формально, т. е. дает ему известную сферу свободы,

которую он может наполнить любым содержанием. Сво-

бода совести - формальна; свобода мысли и слова -

формальна; свобода передвижения - формальна; свобо-

да союзов и собраний - формальна, ибо никто не пред-

писывает мне, каким содержанием должна быть

наполнена эта свобода: какую религию я обязан испове-

довать, что я должен говорить и как мыслить, куда ехать

и куда не сметь ехать и т. д. И в гражданских правах мы

имеем ту же формальную свободу: мое право покупать и

продавать не предписывает мне, что я именно должен

покупать и продавать; мое право на квартиру по найму

не говорит мне, как я должен жить и что я должен делать

в этой квартире. Всякое субъективное право формаль-

356

н о в известных границах (форма и есть граница) и в этом

его величайшая ценность в смысле свободы творчества, в

смысле автономии личности. Без этого <формализма>

нет автономии, ибо она означает, что в этих границах я

сам решаю и выбираю, каким содержанием наполнить

эту предоставленную мне форму.

Кто не ценит формального права, кто томится от

необходимости самому выбирать и решать, чем запол-

нить эту форму (а таких сейчас имеется не мало), тот

может получать готовое, предписанное содержание в то-

талитарном государстве: ему будет продиктовано,

во что именно он имеет право верить, что он имеет право

мыслить и говорить, куда ехать и не ехать и на какие

собрания ходить. Никаких <формальных прав> больше не

будет: все будут заполнены обязательным содержанием и

превратятся в обязанности.

Говорят, что формальная демократия

безыдейна, что она не имеет никакого единого миросозе-

рцания и ни во что не верит; предоставляя всем и каж-

дому верить во что угодно и утверждать что угодно, она

становится на точку зрения индивидуализма, релятивиз-

ма, скептицизма. Но что получается, если отказаться от

этого <формализма>? Получается <народная демокра-

тия>, которая имеет обязательную веру и обязательное

миросозерцание, которая не допускает свободного иссле-

дования и свободной диалектики. Такая <демократия>

убила Сократа и продолжает убивать и подавлять все,

что противоречит ее <генеральной линии>. Но сейчас это

вовсе не <демократия>, это тоталитарное коммунистичес-

кое государство. Платон первый создал его идею, кото-

рая живет во всех коммунистических системах и до сего

дня. Он исходил из полного отрицания <демократии> и

противопоставлял ей и д сократи ю, т. е. как раз господ-

ство единой идеи, единой веры, единого обязательного

миросозерцания в государстве. И конечно, миросозерца-

ние великого философа не могло быть материализмом.

Идея, которую он хотел насаждать компартией <филосо-

фов и стражей> в своем тоталитарном государстве, была

великой и истинной идеей: идеей добра и справедливости,