3. Сепульведа и проект принуждения

В новом миропорядке, новом культурном космосе, пришедшем на смену античному, появляются другие люди, с которыми придется столкнуться творцам греко-христианского порядка. Языческий логос заменяется логосом христианским, логосом мира, устремляющегося на завоевание новых миров, народов, людей, стремящегося к христианизации стран и людей, остававшихся за пределами единственно возможного миропорядка. Обратить в христианство, распространить слово божье и установить порядок, диктуемый этим словом,- вот задача тех, кто завоевывал и колонизировал Америку со времен открытия ее Колумбом, таков был первый этап европейской экспансии, осуществленной католиками-иберийцами, сохранившими свою веру даже в кризисный для христианства XVI в. Европейская экспансия и стала выражением этого кризиса, тех коренных перемен, которые произошли в античной и христианской концепции бытия. Мир Аристотеля и Фомы Аквин-ского, Платона и Августина претерпевает кризис, порожденный борьбой между католицизмом и Реформацией. Происходило крушение целого мира, поглощенного и ассимилированного христианством, пришедшим в свое время на смену устоям античного миропорядка с его жесткой вертикалью господин - раб. Устои христианского мира предполагали равенство всех смертных - как имеющих душу - перед богом. Античный порядок рабовладельцев - аристократов культуры, о котором говорил Аристотель, был разрушен бывшими рабами-варварами.

На смену языческому пришел новый порядок, в котором место рабов заняли слуги, крепостные, отказывающиеся от личной свободы в обмен на защиту со стороны феодала, живущего за счет их труда. Но и этот миропорядок будет в свое время сломлен теми, кто в процессе подневольного труда, придя к познанию способа действования, превратится в буржуа и тем самым откажется работать на другого, обратив свой труд на пользу себе самому. Но, даже ощущая себя господином, даже будучи заинтересован в сохранении старого феодально-крепостнического порядка, европеец отправляется на завоевание новых земель и новых подневольных тружеников, которые бы осваивали эти земли. И эту свою конкисту он осуществляет в соответствии с установками христианского мира, в свое время уже поглотившего язычество, а именно исходя из признания равенства всех смертных как имеющих душу, но сохраняя строй социального неравенства, унаследованного от античности. Итак, с одной стороны - свобода, с другой - зависимость. Это зависимость нехристиан от христиан, тех, кто не входит в христианский мир, от тех, кто находится в его лоне и кто может (если захочет) быть включен в него. Но эта-то подчиненность, зависимость дает и для нехристиан возможность войти в христианский' мир, признающий равенство всех людей как носителей души. А для того, чтобы такая возможность осуществилась, душа язычника должна быть завоевана для христианства.

В знаменитом споре между Хуаном Хинесом де Сепульведой и Бартоломе де Лас Касасом был поставлен вопрос: что за существа суть обитатели земель, открытых: Колумбом? Достойны ли эти существа того, чтобы войти в христианский мир? Или же им заказана такая возможность ввиду несовершенства их душевной организации? Европеец, в процессе своего исторического развития пришедший к осознанию собственной человеческой сути, затрудняется распространить на других то понятие, которое он уже имеет о себе. Ему трудно решиться признать себе подобных в существах, принадлежащих другому миру. Хотя, будучи христианином, он не может отказать другому человеку в признании тех прав, которые он уже завоевал для себя. Ведь христианский мир покончил с вертикальным отношением господин - раб. В этой ситуации уже нет смысла говорить о варварстве, поскольку все люди признаны обладающими душой или разумом. Нельзя говорить и о большей или меньшей степени наделенности разумом, как и о природной предназначенности одних людей к тяжкому труду, а других - к бездействию, досугу, необходимому для осмысления своей руководящей функции. Люди все равны между собой, но они различны по своим личным качествам, по индивидуальным способам бытия. Причем именно эти индивидуальные различия ставят под сомнение сходство людей между собой как представителей одного рода, именно они обусловливают отличие индейцев от их угнетателей. По своему физическому облику они выглядели похожими на людей, то есть на тех, кто их завоевал и покорил, но при этом очень отличались своим странным поведением и обычаями.

И снова возникает проблема собственно культурного характера различий между встретившимися друг с другом народами. Отличия туземцев, индейцев от европейского человека относились к сфере проявления их человеческой сущности. Их нельзя было назвать варварами, ибо причина их отличия была не в том, что они не обладали логосом, то есть разумом, словом, а в том, что их обычаи и их нравственный мир не подходили под соответствующие понятия европейцев. Поэтому индейцы представлялись европеицу стоящими вне прав и законов, соответствующих человеческому званию. По этой причине отношение равенства с ними оказалось невозможным: им неведомы ни права, ни законы, а стало быть, они не смогут уважать ни то, ни другое. Поэтому и права и законы должны быть им продиктованы ради их собственного блага. Но что такое закон, естественный закон человека? Это прежний аристотелевский закон, согласно которому совершенство полагается выше несовершенства, а носитель наиболее высокой степени совершенства должен вести к совершенству всех, кто находится на более низком уровне.

Итак, различия прослеживаются в сфере культуры. Высшее означает причастность к христианству, низшее - отчужденность от его духовных основ. Следовательно, христиане должны повести за собой тех, кто христианами пока не является. Об этом и писал Хуан Хинес де Сепульведа: "Философы понимают под естественным законом то, что повсюду имеет одинаковую силу и не зависит от того, нравится или нет... Естественный закон есть проявление вечных законов в мыслящем существе. ...сама воля господа нашего требует сохранить естественный порядок вещей и запрещает все то, что ведет к возмущению этого порядка. Сему вечному закону сопричаствует и человек - сопричаствует своим разумом и склонностью к долгу и добродетели. Вожделениями же своими он склоняется к злу, хотя разум его более склонен к добру"^*. Трезвость ума, склонность к добру и долгу даны человеку от природы. Они и определяют его способ быть собой, выражающийся в поведении, в обычаях, то есть проявляющийся как культура. Способ бытия отдельных людей и народов происходит от естественного закона, установленного в природе богом. Но распространяется ли все это на туземцев?

^* (Sepulveda J. G. Tratado sobre las justas causas de la guerra contra los indios. Fondo de Cultura Economica. Mexico, 1941, p. 67.)

Сепульведа исходит из предположения о превосходстве Испании и испанцев над туземцами. Признав такое превосходство, остается признать и право испанцев на то, чтобы завоевать и покорить отсталых туземцев. Низшее должно подчиняться высшему. Жизнь, обычаи и культура испанцев превосходят все то, что они наблюдали у туземцев. Какое может быть сравнение между этими последними и теми, чьи ценности определяют культуру испанской нации, породившей такие фигуры, как Сильвий Италийский, Сенека, Аверроэс и Альфонс Мудрый, вопрошает Сепульведа. Испанское превосходство нашло множество проявлений. "Военный дух и крепость испанских легионов во все времена были таковы, что казались почти неправдоподобными". Достаточно вспомнить такого воина, как Гонсало де Кордова, или знаменитый подвиг города Нумансии^*, такие сражения, как те, которыми предводительствовал Карл V. Что же до целомудренности нравов, то и здесь "никакая нация не сравнится с Испанией". Никому не превзойти испанцев и в религиозности и в "гуманных чувствах"^**. "Попробуй сопоставить такие достоинства, как душевное благородство, блеск ума, умеренность желаний, человеколюбие и религиозность, с тем, что имеется у этих человечков, гомункулов, в которых лишь с трудом можно обнаружить что-либо человеческое и которые не только не владеют наукой, но даже не имеют письменности или какого-либо понятия о собственной истории, кроме разве что каких-то смутных воспоминаний о неких событиях, запечатленных в их рисунках; нет у них и писаных законов, а только варварские обычаи и установления"^***. Говоря о варварском состоянии туземцев, Сепульведа исходит из аристотелевского определения варварства как косноязычного лепета на греческом языке, только на этот раз речь идет о косноязычии целой культуры, и даже не столько косноязычии, сколько абсолютном невладении испано-христианской культурой. Те, кто не обладает ни словом, ни разумом, равными их открывателям, не могут быть людьми в полном смысле, а только человечками, гомункулами, то есть еще большими варварами, чем варвары у Аристотеля. И поскольку они лишены культуры как таковой, то лишены и добродетели, определяющей место человека в естественном порядке или законе, установленном создателем. Эти гомункулы не только не соответствуют естественному закону, но нарушают его уже одной своей животной сущностью. В иерархии природы, установленной ее творцом, эти человечки помещаются ниже уровня человека, где-то ближе к животным, скотам. "Если уж говорить о добродетелях,- продолжает Сепульведа,- то какой умеренности или кротости можно ждать от существ, предающихся всякого рода невоздержанностям и мерзкой похоти"^****. Сюда же относится и их каннибализм.

^* (Гонсало де Кордова (1453 - 1515) - испанский военачальник, прославившийся в борьбе с маврами;

Нумансия - город древней Испании, жители которого во время осады войсками Сципиона (II в.) предпочли гибель сдаче в плен.)

^** (Ibid., p. 101.)

^*** (Ibid., p. 105.)

^**** (Ibid.)

Именно недостаток чисто человеческих свойств обусловил и отсутствие сопротивления, и быструю покорность этих гомункулов. Не обладая понятием о доблести, они лишены мужества. Они трусливы, робки и неспособны к сопротивлению, даже находясь в великом множестве перед горсткой отважных испанцев. Поэтому Эрнану Кортесу с небольшим отрядом испанцев и присоединившихся индейцев удалось взять верх над императором Монтесумой^*, располагавшим тысячами солдат и всем своим народом. "Может ли найтись лучшее и более очевидное доказательство стойкости духа и мужества, с одной стороны, и самой природой сотворенной покорности, с другой?"^** - снова вопрошает Сепульведа. Неполноценность, как культурная, так и духовная, отсутствие сопротивления со стороны индейцев подтверждают самой природой данное испанскому монарху право быть властелином этих полулюдей. Кто же может усомниться в праве императора Карла V на завоевание и обращение в неволю этих неполноценных существ? Напротив, его величество проявил образец великодушия, не истребив их полностью, ибо сам господь посредством Священного писания обрекает всякий выродившийся народ на уничтожение. "Мы можем считать, что господь снабдил нас несомненными и ясными наставлениями относительно истребления этих варваров"^***,- заключает Сепульведа.

^* (Эрнан Кортес (1485 - 1547) - предводитель отряда испанских конкистадоров, завоевавших Мексику и разрушивших столицу государства ацтеков Теночтитлан;

Монтесума (1466 - 1520) - верховный правитель ацтекского государства, захваченный в плен и умерщвленный по приказу Кортеса.)

^** (Ibid., p. 115.)

^*** (Ibid.)

Почему же в таком случае они не были истреблены? Они не были истреблены по той причине, что были необходимы. Необходимы испанскому, иберийскому завоевателю и колонизатору для создания нового порядка. Ибо старый порядок, основывавшийся на отношении властелин - раб, господин - слуга, был поставлен под вопрос пришедшим ему на смену христианством и мощным гуманистическим движением XVI в.- века открытия и завоевания земель и народов, находящихся за пределами старого мира. В Европе понятие "властелин" отходило в прошлое. А те, что прежде были рабами и слугами, теперь сами стремились сделаться господами, причем в тех краях, где гуманизм и христианство с их разумом, добродетелью и духовностью не были известны. Речь шла о том, чтобы утвердиться в качестве господ над существами, совершенно лишенными человеческих достоинств и добродетелей. Так бывший раб предполагал создать новое рабство для других. Такова была цель испанского искателя приключений. Новый мир был открыт для создания новых форм господства на иных землях и над иными людьми. В этом мире варварами были не те, что с трудом лопотали на языке классической культуры, варварами были те, что пребывали вообще за пределами культуры, взращенной Европой в ходе долгой ее истории.

Оправдывая иберийскую экспансию, Хуан Хинес де Сепульведа руководствуется теми же соображениями, которые в свое время гнали его соотечественников на поиски все новых владений. Он полагает, что индейцы не были истреблены только потому, что господь поручил великой испанской нации сделать этих заблудших частью своего порядка, обратить их в добрых христиан. Так звучит оправдание конкисты. Сам господь благословил открытие этих земель с тем, чтобы их обитатели впоследствии смогли стать частью мира, руководствующегося естественным законом, т. е. проявлением воли господней. Ибо закон этот, поскольку он распространяется на все сущее, должен соблюдаться и на вновь открытых землях. Приняв его, народы этих земель войдут составной частью в порядок, образованный народами, признавшими закон. "В силу многих и весьма серьезных причин,- пишет испанский теолог,- варварам следует покориться испанскому господству, ибо оно соответствует законам самой природы, а кроме того, оно более надобно самим варварам, нежели испанцам, поскольку несет с собой добродетель, человечность и истинную религию, что много ценнее, чем золото и серебро"^*. Следовательно, в своем завоевании заинтересованы сами туземцы, которые благодаря ему приобщаются к великой нации, обществу, достигшему вершин человеческой сущности. И не столь уж важно, какое место предстоит занять покоренным, завоеванным народам в новом порядке,- важен сам факт принадлежности к тому порядку, в котором им дано будет познать, что именно делает человека человеком. Что же до золота и серебра - а равно и пота и крови, которыми оплачивается это благо для колонизаторов и завоевателей,- то это можно расценивать просто как добровольную компенсацию в пользу тех, кто столько сделал во имя их спасения.

^* (Ibid., p. 135.)

Могут ли противиться эти человеки исполнению миссии, возложенной на их спасителей? Конечно, нет. Даже если бы они и осмелились сделать это, нация-искупитель силой оружия принудила бы их к смирению. Сам господь бог возложил эту миссию на испанскую нацию, и испанцы доведут ее до конца, если не ради блага своих упрямых противников, то, во всяком случае, во исполнение воли господней, направившей их ко спасению несчастных заблудших, воли того, кто "помышляет спасти всех людей и направить их к познанию истины". Примечательно, что испанский теолог признает человеческую сущность за теми, кого следует покорить во имя их же спасения: господу богу угодно спасение всех людей, а стало быть, и человечков, так или иначе принадлежащих к человеческому роду. Заставить их познать самих себя, свое человеческое естество - вот в чем миссия тех, кому предстоит выступить не столько в роли господ, сколько в роли отцов-покровителей. Это будет патернализм, опирающийся на насилие, благодаря которому покровительствуемые получают возможность встать на путь истины. Ибо, оказавшись склоненными перед силой, они, как пишет Хинес де Сепульведа, "окажутся склоненными и к тому, чтобы внимать Евангелию"^*. Но прежде чем приступить к проповедованию Евангелия, необходимо осуществить конкисту - завоевание; добиться предварительной покорности тех, кто потом будет покорно внимать проповедям. В самом деле, "как можно проповедовать этим варварам слово божье, не придя к ним по завету апостола Павла, но и как прийти к ним, не завоевавши их перед тем?.. Полагаю, что этих варваров, преступающих законы природы, богохульников и идолопоклонников, следует не только склонять, но и принуждать к тому, чтобы, приняв господство христиан, услышали они слово апостольское, несомое Евангелием"^**. Итак, впереди идет солдат, за ним следует проповедник; сначала - меч, за ним - искупляющий крест.

^* (Ibid., p. 141.)

^** (Ibid., p. 145.)

Таким образом, война есть такая же форма добычи и покорения, как и всякая другая, то есть вполне законная форма добычи, посредством которой человек преумножает свое добро, улучшает свое домашнее хозяйство, но в то же время она есть отчасти и способ евангелизации языческих народов. Вполне оправданно, пишет Хинес де Сепульведа, что в военных конфликтах "побежденные становятся рабами победивших не только потому, что победивший превосходит побежденного своей доблестью, как учат о том философы (и что справедливо в силу естественного закона, предписывающего несовершенному покоряться совершенному), но и потому, что в силу своей алчности человек предпочитает спасти жизнь побежденного, ибо подобный тип рабства необходим в целях защиты и сохранения самого человеческого общества"^*. Сам институт рабства выглядит, таким образом, как некое благодетельствование его жертвам. А сама алчность завоевателей обращается во благо этим жертвам, поскольку, сохраняя им жизни, вовлекает побежденных в христианский миропорядок их угнетателей.

^* (Ibid., p. 163.)

Следовательно, алчность, как и прочие пороки, свойственные конкисте, рассматриваются Хуаном Хинесом де Сепульведой как проявление естественного закона, неизменность которого не поколеблют даже очевидные пороки конкистадоров. Нарушителями закона всегда будут оказываться только туземцы, восстающие против завоевателей и не принимающие места, назначенного им самой природой в устанавливаемом пришельцами порядке. Завоеватели же не только не преступают этот закон, но всячески стремятся соблюсти его, подавляя тех, кто его нарушает. В то же время пороки и грехи, лежащие в основе самого завоевания, не противоречат естественному закону. Хинес де Сепульведа согласен с тем, что каждый из конкистадоров был движим собственными страстями и пороками, в том числе алчностью, но, добавляет он, воздержимся от опасных обобщений относительно наций в целом только на том основании, что отдельные ее представители грешат против естественного закона. Поведение отдельного человека еще не характеризует нацию в целом и ее интересы, ибо общественный интерес должен соблюдаться не в отдельно взятом человеке, но в обычаях и установлениях целого общества. Преступления, злоупотребления, жестокость и грабеж, которым подвергались туземцы, они заслужили собственным варварским состоянием и нежеланием принять господство тех, кто совершеннее их.

А кроме того, упомянутые злоупотребления могли вызываться совсем иными соображениями, чем обращение туземцев в христианство. Алчность завоевателей была лишь движущей силой всего этого деяния, но никак не основной характеристикой всей нации, которая его осуществила. Нация только использовала человеческую слабость в целях, которые были ей предначертаны свыше, а именно: привести к спасению души невежественных человечков, этих отбившихся от стада овец господних. "Нация, в которой воровство, прелюбодеяние, ростовщичество и прочие мерзкие грехи и преступления осуждаются и наказываются законом и обычаями, не может считаться нарушающей естественный закон только по той причине, что отдельные ее представители совершают грехи и преступления"^*,- пишет Хинес де Сепульведа. Если кто и нарушает естественный закон, утверждает он далее,- так это туземцы, которые преступили его и как общество, и как народ, и как культура. Они не ведают естественного закона и преступают его каждодневно. Поэтому, когда, принуждаемые к покорности и смирению во имя собственного блага и во имя того, чтобы принять естественный закон, они противятся этому, они тем самым дают повод для насилия как единственного средства добиться от них покорности и подчинения.

^* (Ibid., p. 123.)

Что может быть лучше, чем перспектива оказаться в подчинении у тех, кто превосходит туземцев по своему совершенству? "Что может более приличествовать этим варварам,- вопрошает Сепульведа,- чем подчинение власти тех, чье благоразумие, добродетель и религия имеют целью превратить их из варваров, едва заслуживающих того, чтобы именоваться людьми, в людей истинно цивилизованных, превратить из грубых и похотливых существ в существа целомудренные и честные, из безбожников и слуг дьявола в добрых христиан и почитателей истинного бога"^*. Для них нет ничего лучше, чем пребывать в христианском мире в качестве свободных людей, но в пределах, обусловливаемых порядком. Их ожидает неравноправие, поскольку любой порядок предусматривает различия между составляющими его. Сам великий Естественный Закон не предусматривает равноправия вообще - он предусматривает только ту его степень, которая соответствует в природном порядке творениям господним. Как говорит Хинес де Сепульведа, "Христос никогда не проповедовал: "Освобождайте рабов ваших, отпускайте их на свободу", поскольку сам божественный порядок не осуждает рабства, но он призывал лишь обращаться с рабами по справедливости и человечности"^**.

(Ibid., p. 133.)

(Ibid., p. 167.)

Такова была роль конкисты, и таковы были побудительные мотивы тех, кто ее осуществлял. Конкистадоры, осознающие свою великую миссию, должны были обращать безбожников в христианство, наставляя их в истинной вере и в то же время указывая неофитам на подобающее им место в христианском миропорядке. Варварство предстояло укротить, применяя, если потребуется, насилие. И лишь "когда само время сделает их более человечными и будет процветать меж ними чистота нравов и христианская вера, тогда,- говорит Сепульведа,- будет позволительно предоставить им более свободы и обращаться с ними любезнее"^*. Насилие представляется не чем иным, как необходимым, вынужденным средством в достижении поставленной цели. Это не насилие ради насилия, но насилие отца по отношению к сыну, которого первый научает должному поведению, причем сам больше всего страдает, совершая вынужденное насилие. Ведь все совершается во имя того, чтобы сформировать из этих получеловеков людей, а не рабов. Христианство не приемлет рабства, превозносимого Аристотелем. Цель христианства - освобождение человека, очищение его от животного, греховного начала, формирование истинного человека. Следовательно, к диким человечкам следует подходить не по-аристотелевски, не как к потенциальным рабам, а как к подопечным, как к непокорным детям. Однако те, кто злонамерен и коварен или же жесток и воинствен, заслуживают участи и несчастья быть рабом. Те же, кто проявит наибольшую покорность и смирение, заслуживают иного обращения: к ним следует относиться почти как к детям... но только почти, ибо они все равно будут оставаться всего лишь подопечными под надзором честных и справедливых испанцев, которые своим примером и поучениями приведут их к спасению души. "Исходя из этого,- добавляет Сепульведа,- я полагаю совместимым с христианством распределение некоторого количества этих людей по городам и поместьям с передачей их в руки честных, справедливых и благоразумных испанцев, особенно тех, кто покорял их, чтобы привить им в дальнейшем правильные и достойные человека манеры и нравы и наставить их в христианской религии, прибегая при этом не к силе, а к высоким примерам и к убеждению"^**.

^* (Ibid., p. 173.)

^** (Ibid., p. 175.)

Но подобное попечительство должно быть компенсировано теми, кому достаются его благие плоды, то есть спасение души. Что же могут предложить туземцы людям, взявшим на себя труд по их перерождению? Что они могут дать взамен благодеяний по спасению их душ? Ничего, кроме собственного труда, труда на благо своих господ, пекущихся об их спасении. На долю же спасаемых достаются такие работы, которые, согласно установлениям господа, могут выполняться только людьми низшего порядка. Ведь старания по наставлению и обучению невежественных туземцев должны быть вознаграждены, а честные и справедливые энкомендерос имеют полное право пользоваться услугами своих подопечных. Будет справедливо, полагает Хинес де Сепульведа, если в награду за свои труды они примут вспомоществование в виде работ со стороны индейцев, которые остаются свободными в силу необходимости господам. Нет ни единого юридического или человеческого запрета, как нет его и в христианской философии, на то, чтобы повелевать человеческими существами. Нет его и на то, чтобы иметь слуг или умеренно пользоваться трудом находящихся в услужении. Запреты существуют только в отношении власти, скупости и жестокости, делающих невыносимой жизнь находящихся в услужении, поскольку здоровье и благополучие слуг следует рассматривать как часть благополучия хозяина.

Раб может быть только рабом, а слуга может быть только слугой, категорически утверждает Хуан Хинес де Сепульведа. Таков закон, естественный порядок, созданный богом для того, чтобы человек следовал ему. Но порядок этот гуманный, и гуманность этого порядка должна поддерживаться его ревнителями любовью и сдержанностью. "Если постараться выразить в немногих словах все, что я думаю,- заключает Сепульведа,- то смысл будет таков: общество не должно забывать воздавать по заслугам своим лучшим и достойнейшим сыновьям, чтобы покоренные народы знали власть только справедливую, милосердную и человечную, соответственно своей природе и положению. Короче говоря, знали власть, подобающую истинным христианским принципам, сообразующим интересы властей и собственную выгоду с благом и свободой своих подданных, данной каждому из них согласно их природе и положению"^*. Итак, с одной стороны, справедливость и милосердие в соответствии с природой и положением подчиненных членов общества, с другой - материальные выгоды, по справедливости получаемые теми, кто обогатил общество и лоно господне новыми землями и подданными, кто распространил влияние естественного закона на людей, прежде неподвластных ему, неподвластных богу, да и дьяволу, по неведению.

^* (Ibid., p. 177.)