1. Иберийское наследие

Латинская Америка оказалась вовлеченной в противоборство двух полярных по своему существу тенденций. В основе одной лежало стихийное, автохтонное начало, в основе другой - импульс подражания, имитации. Первая несла с собой диктатуру, вторая - прогресс, одна тяготела к политической независимости, другая - к гражданским свободам. Принципы независимости и свободы не только не дополняли друг друга, но препятствовали взаимному осуществлению, сталкивая между собой людей, полагавших, что им удалось добиться свободы и независимости. Однако, как писал Бельо, первая стала чужеземным союзником второй. И этот союзник с трудом воспринимался теми, кто был воспитан в испанском духе, ибо само стремление к независимости было продолжением духа борьбы. Этот дух, воодушевлявший восставших "комунерос", вдохновлял и Лопе де Бегу - создателя "Фуэнте Овехуны". Это был дух, обусловивший своеобразие гуманизма испанского Возрождения, гуманизма Хуана Луиса Вивеса, братьев Вальдес, Франсиско де Витории^* и Бартоломе де Лас Касаса, своеобразный отклик на Эразмову "философию Христа"^**, живой диалог с европейским гуманизмом времен конкисты и начала колонизации. Это дух, заставивший кортесы в Кадисе выступить в поддержку испанского монарха и своих прав против притязаний французских захватчиков. Это и просто извечная забота о независимости своего очага, нисколько, впрочем, не означающая отказа от общественных связей. Всякий принадлежавший испанской общности мог рассчитывать на отношение к себе как к ее члену. Вот за эту общность и боролась Испания на протяжении всей своей истории и поэтому восстала против Наполеона, который под знаменем свободы покушался на ее независимость. Поэтому и либерализм, будучи проявленнием индивидуализма, исключающего всякие иные социальные связи, кроме тех, что обусловливаются договорными отношениями, был чужд испанскому духу независимости. Как чужеродны были французы пиренейским народам, так чужеродны и североамериканцы, сформированные в иных представлениях о мире, их южным соседям. Южные американцы, потомки иберийских конкистадоров и колонизаторов, унаследовали от них и дух защиты своей независимости, своего очага, своей испанской общности, дух, который должен был быть сохранен.

^* (Сарагоса - город Испании, на протяжении истории не раз выдержавший осаду; в 1808 - 1890 гг. оказал героическое сопротивление французским интервентам.)

^** (См.: Zea L. America en la historia. Revista de Occidente. Madrid, 1970.)

Оказывается, не все, что принадлежало прошлому, подлежало отрицанию, многое стоило сохранить с тем, чтобы на его фундаменте воздвигнуть собственный порядок, сообщество наций, переставших принадлежать Испании после завоевания независимости, но продолжавших сохранять испанский дух. Этот дух и был тем главным, что следовало сохранить. Андресу Бельо внушала отвращение мысль о том, что народы, порожденные Испанией в Америке, не выкажут себя способными ни на одну общественную добродетель и впадут в духовное убожество, оказавшись нацией рабов. Однако "испаноамериканская революция,- писал Бельо,- противоречит подобным опасениям. Народ, осознающий свое ничтожество и свою неспособность к высоким деяниям, никогда не смог бы совершить великие подвиги патриотизма и самоотверженности, которые сопровождали борьбу за независимость в Чили и в других частях Америки".

Сама того не подозревая, Испания привила покоренным ею народам тот дух, который заставлял их действовать именно так, как действовали бы - и действовали - сами испанцы, когда отстаивали свою независимость. А теперь латиноамериканцы восстали против испанцев, так же как сами испанцы восставали против своих завоевателей. "И тот, кто окинет историю нашей борьбы с метрополией взглядом философа,- писал Бельо,- тотчас же согласится, что победу нам обеспечило не что иное, как наше иберийское начало. Природное испанское упорство встретилось во враждующих сынах Испании с самим собой. Патриотический инстинкт заговорил в душах испаноамериканцев, заставляя их повторить подвиги Нумансии и Сарагосы^*. Заокеанская Иберия с ее закаленной ратью и опытными полководцами была повержена в прах другой, молодой Иберией, с ее наспех обученной армией и стихийными вожаками. Отказавшись от родового имени, последняя унаследовала несокрушимый дух защиты своего очага"^**. Один и тот же дух присутствовал в борьбе испанцев против нашествия римлян, а затем французов и испаноамериканцев - против иберийских испанцев. Это была общая борьба, которая велась против врага, не желающего признавать права народа на чувство собственного достоинства.

^* (Вторжение Наполеона в Испанию в 1808 г. и последовавшие за ним события - отречение от престола короля Карла IV, передача им власти наследнику Фердинанду VII, а затем отказ последнего от престола в пользу Жозефа Бонапарта - имели прямое отношение к началу антииспанской освободительной войны колоний в Америке.)

^** (Веllо A. Op. cit, p. 169.)

Бельо не допускает мысли о том, что колонизация, при всей ее жестокости, могла задушить чувства национального достоинства и патриотизма, равно как и помешать развитию гражданских добродетелей. Напротив, он убежден, что именно благодаря колонизации - но вопреки усилиям колонизаторов - угнетенные американцы смогли восстать против поработителей. Колониализм не только не сделал их покорными рабами, но превратил в людей, способных вступить в открытую и упорную борьбу за свои человеческие и национальные права. Это вовсе не означает, что возникал вопрос о республике - республиканские идеи были пока чужды иберийской Америке. Латиноамериканцы только подтверждали свою готовность отстаивать права своих народов. Их возмущение было направлено не против Испании как таковой, но против порабощающих сил, действовавших от ее лица. Поэтому они и не признали Наполеона своим новым хозяином, но выступили против него под знаменем страны, которую считали своей родиной. "Предпосылок для республиканского строя еще не существовало, и Испания не могла создать их,- писал Бельо,- ее законы диктовали совершенно иную ориентацию. Но в самом характере испанского народа заключались великодушие и героизм, активная и щедрая потребность в независимости; и если этот характер проявлял себя в простых и скромных обычаях, ...то в этом было нечто большее, нежели тупая косность рабства"^*.

^* (Ibid.)

И тем не менее рабство, духовное рабство, о котором говорил Освободитель, было неотъемлемой частью прошлого. Правда, только частью - иначе как бы могли восстать против своей кабалы те, кто был в нее ввержен? Почему испаноамериканцы упорно стремились зачеркнуть, уничтожить свою собственную историю? Бельо пишет: "Попытаемся рассмотреть факты как таковые, без выяснения причин. Деспотизм унижает и нравственно калечит - это аксиома, и если ни в Европе, ни в Америке три века деспотизма не смогли привести людей к вырождению и растоптать в них благородные чувства - без которых невозможно объяснить возникновение нынешних проявлений морального подъема как в Испании, так и в Испанской Америке,- то, стало быть, существовали силы, противостоящие столь губительному влиянию"^*. Таким образом, несмотря на три долгих века деспотизма, народ не потерял импульсов благородства и жажды свободы, знаменующей для него независимость его очага. Все эти качества сохранились как в Америке, так и в Испании, вопреки всем попыткам ввергнуть народ в духовное убожество. "Не обладает ли каждый народ неким особым и неразрушимым духовным складом, самобытностью? - задавался вопросом Бельо.- А поскольку испанская нация оказалась смешанной с другими народами в Америке, то не попытаться ли объяснить разнообразие человеческого материала и форм наших революций в разных американских провинциях до некоторой степени разнообразием форм этого смешения?"^**. Иначе говоря, Бельо представляет метисацию возможной причиной сохранения некоторых наследственных испанских качеств.

^* (Ibid., p. 170.)

^** (Ibid.)

Бельо отмечает и тот факт, что за достижением независимости последовал период анархии и хаоса, причину которого некоторые склонны видеть в наследии колониального - испанского - прошлого. Бельо отвергает подобные обвинения. Завоевание независимости было для него несомненно благородным актом, обусловленным самим испанским прошлым и его наследием,, на которое делались попытки возложить вину за неудачи самого освободительного процесса. При этом не учитывалось, что, как говорил еще Боливар, независимость была достигнута в совершенно особой обстановке, когда латиноамериканцы не обладали еще ни определенной подготовкой, необходимой для ее восприятия, ни умением осуществить цели и задачи, связанные с нею. Так было в начале революции, так было и в конце. Ведь не от Испании же следовало ожидать помощи в подготовке народов Латинской Америки к независимости, сменившей ее владычество. Народам Латинской Америки надлежало тронуться в свой путь без помощи со стороны, и учиться им предстояло на ходу. Другого выхода не было. "Все беды были закономерным следствием того состояния, в котором мы находились,- писал Бельо.- В какую бы эпоху ни вспыхнуло восстание, неудачи были бы такими же, если не большими, а успех, возможно, был бы не столь обеспеченным"^*. Пусть американцы и не были в должной мере готовы к будущей независимости, все же упускать случай было нельзя. "Мы стояли перед выбором: либо использовать первую возможность, либо продлить наше рабство на века. Если нам не дано было получить воспитание, необходимое для того, чтобы пользоваться плодами свободы, то не от Испании могли мы ожидать его. Нам оставалось самим заняться собственным воспитанием, как бы дорого ни обошлась нам эта попытка. Надо было покончить с трехсотлетней опекой, оказавшейся не в состоянии за все это время подготовить подопечный народ к его освобождению"^**. Из сказанного следует, что латиноамериканцы, добившись независимости, вовсе не были лишены всякой возможности использования полученной свободы. В них самих было нечто, что позволило им подняться против своих поработителей и в борьбе за свою свободу превзойти своего бывшего повелителя в смелости и отваге. Это "нечто" шло к ним из их прошлого, а такое прошлое следовало сохранить.

^* (Ibid.)

^** (Ibid.)

В этом суть консерваторского проекта, который предполагал ассимилировать ту часть наследия прошлого, которая могла стать фундаментом будущей новой нации и которая являла собой определенный порядок - не тот, что обусловливал колониальную зависимость, но тот, что обеспечивал могущество метрополии, порядок, возникший в самой Испании и основывавшийся на единстве иберийских народов. Именно это единство позволило иберийцам покончить с восьмисотлетним арабским владычеством, а впоследствии - создать великую империю. Отсюда и стремление Испании сделать нации, созданные ею за океаном, такой же частью империи, как и иберийские. Отсюда в свою очередь и стремление латиноамериканских народов сделаться частью великой Испании. Ими руководило желание ощутить себя ее законными сынами; именно законными, а не бастардами, с такими же правами и обязанностями, которыми наделены народы Иберийского полуострова.

В формах общественного устройства, установленных конкистадорами на колонизированных территориях, Андрес Бельо видел тот же порядок, что и в самой метрополии. И если в пределах этих, по сути испанских общественных институтов вызревала оппозиция центральной власти, то она была аналогичной восстанию испанских "комунерос" против своего правительства. Тот же дух проявился в реакции народов Латинской Америки на вторжение Наполеона в Испанию^*: как и сами испанцы в далекой метрополии, они требовали уважения прав народа. "Несмотря на всеохватное могущество испанской короны,- писал Бельо,- народно-патриотический дух не угас в горниле муниципальной автономии; драгоценная традиция пережила запрет на свои главнейшие проявления. И когда страну заполонили французские войска, муниципалитеты выдвинули на престол Фердинанда VII и обратились за поддержкой к колониальным властям, которые на первых порах колебались, склонные признать власть метрополии независимо от того, какой бы династии ни принадлежал ее трон; те же муниципалитеты потребовали от правительства гарантий своего суверенитета, возможности участвовать в управлении государством, которой в последнее время были лишены"^**.

^* (1783 год - дата провозглашения независимости США; 1789 год - дата начала Великой Французской революции.)

^** (Bello A. Memoria sobre el servicio personal de los indsenas у su abolicion.- In: Вe11о A. Op. cit., p. 312.)

Таким образом, муниципальное самоуправление испанских городов явилось таким же очагом сопротивления всемогущей центральной власти самой метрополии, как и отдельные провинции, восставшие против захваченной интервентами короны. Испанские муниципии всегда оставались выражением суверенных прав народов Испании, их неотъемлемой привилегией. Этот общественный институт будет ревностно перенесен конкистадорами и колонизаторами на почву Латинской Америки. По словам Андреса Бельо, ни в вице-королевствах, ни тем более в генерал-капитанствах власть не обладала полномочиями представителя абсолютной монархии. Ни одна из форм латиноамериканской администрации не представляет вполне испанскую корону - ее власть была здесь строго ограничена местными законами. Поэтому колониальная администрация, будучи копией с испанского образца, была совершенно отлична от нее по своему духу. Огромные расстояния обеспечили латиноамериканцам большую независимость, нежели та, которой располагали по отношению к испанской короне народы самого полуострова. "На полуострове,- пишет Бельо,- монарх действовал непосредственно и незамедлительно - он замыкал на себе все действия местной администрации, которая находилась от него в полной зависимости. Между тем, в колониях все административные чины могли действовать независимо, если не вопреки друг другу, и с тем большей свободой, чем большим было расстояние от матери-родины"^*. Сама корона сделала возможной эту относительную автономию с целью предупредить возможную измену своих эмиссаров, если они пожелали бы превратить заокеанские территории в орудие своих личных интересов. Как писал Бельо, "вмешательство верховной власти было нечастым. Два соображения определяли именно такую систему правления. С одной стороны, необходимо было поддерживать и укреплять испанскую власть в ее бескрайних провинциях, сохранять вечную опеку над многочисленным населением и по возможности скрывать его от завистливых глаз других предприимчивых государств, покушавшихся на обширные п богатые испанские владения. С другой - обеспечивать гарантии против возможной измены представителей короны, ограничивать сферу их влияния и сдерживать их устремления в пределах законности"^**. Таким способом метрополия стремилась предотвратить возможность утраты контроля над заокеанскими провинциями, будь то по причине вторжения других держав, будь то из-за неверности собственных наместников. С этой целью она создала систему власти, в которой одна сфера ограничивала другую, одна администрация наталкивалась на полномочия другой. Это была система соперничающих властей, зорко следящих за тем, чтобы другая сторона не взяла верх. Метрополия была заинтересована в том, чтобы власти взаимно подавляли и ограничивали друг друга, подчиняясь единой верховной власти - власти короны, как бы далеко эта власть ни находилась.

^* (Веllо А. Метопа historico-critica del derecho publico chileno desde 1810 hasta 1883.- In: Веllо A. Op. cit, p. 329.)

^** (Ibid.)

"Сами вице-короли были бессильны против судебных органов - аудиенсий,- писал Бельо,- которым самой судьбой было предназначено вершить правый суд и которые, будучи жрецами закона, вмешивались в дела высшего административного и политического руководства. Неверно полагать, будто вся полнота власти вице-короля принадлежала исключительно военным губернаторам, власть которых даже не всегда распространялась на все департаменты страны"^*. В своем стремлении сохранить прежнюю силу власти корона готова была пойти на ограничение полномочий муниципий, однако упорство этих органов самоуправления в сохранении своих исконных привилегий было не слишком велико. "Среди всех колониальных институтов,- продолжал Бельо,- выделяется своей исключительностью такой орган, как муниципалитет, или, что то же, аюнтамьенто, кабильдо. Недоверие к этим органам со стороны метрополии проявилось в ее стремлении во что бы то ни стало подавить их активность и лишить их действенной силы. Но несмотря на все усилия, в результате которых удалось превратить муниципалитеты в жалкое подобие того, чем они являлись в первый век конкисты, поскольку в состав их входили люди, не избиравшиеся населением, а сами они подвергались суровому обращению со стороны власть предержащих, вплоть до оскорблений и унижений,- несмотря на все это, муниципалитеты ни разу не отступились от своего долга народных представителей и не единожды отважно поднимали свой голос в защиту общинных интересов. Не случайно первый клич независимости и свободы раздался именно здесь, в этих униженных муниципалитетах"^**. Таким образом, латиноамериканцы имели полную возможность найти основы для создания соответствующего их сущности порядка в своем собственном колониальном прошлом, что не обязательно предполагало ситуацию зависимости. Что же касается заокеанских испанцев, то они и не стремились порывать связь с той историей и тем прошлым, которые они считали действительно своими. Тем более не входило в их намерения отвергать форму власти, обеспечивавшую единство. Они хотели только добиться, чтобы их интересы понимались как интересы самой империи. Они не желали быть простыми орудиями чужих интересов и заботились о сохранении своей независимости как части большой испанской общности. Падение испанской короны в результате наполеоновского вторжения предоставило американцам возможость добиться своей автономии по отношению к власти, враждебной интересам той великой общности, которую они составляли. Именно так поступали на Пиренеях испанские провинции, не желая признавать власть, чуждую их интересам. Поскольку центральная власть в Испании была смещена и заменена властью, чуждой испанцам и историческому прошлому Испании, то и ее объединение в одно целое, совершившееся в период реконкисты, и распространение этой целостности в результате конкисты на заокеанские территории, сами собой утрачивались. И поскольку как испанские, так и американские провинции продолжали признавать только законное правительство в лице Фердинанда VII, то восстание охватило как метрополию? так и колонии.

^* (Ibid., p. 331.)

^** (Ibid.)