2. Солидарность: призыв и отказ

В 1808 г. Наполеон вступил в Испанию. 14 июля того же года испанский король Карл IV и его наследник Фердинанд VII отреклись от престола в пользу брата Наполеона - Жозефа Бонапарта. Это отречение повсеместно было воспринято как незаконный акт. Противозаконность его лишала силы пакт, подписанный разными провинциями Испании в средние века, в результате которого возникло единое Испанское государство; составляющие его самостоятельные государства или провинции восстанавливали свои прежние права, не будучи обязанными признавать новую власть, установленную французами. Колонии пошли пси этому же пути, полагая себя заокеанскими провинциями,, которые не признают никакой иной власти, кроме испанской. Повсеместно в Испанской Америке муниципальными центрами власти стали кабильдо, взявшие на себя полномочия впредь до освобождения полуострова. Это проявление независимости пришлось не по вкусу американским представителям испанской администрации, фактически не существовавшей. Поэтому они попытались сразу же подавить стремление колоний-провинций к обретению статуса равенства, при том что сама метрополия все еще находилась под наполеоновским игом. Ответом на эту политику стала война за независимость, а ее итогом - окончательное отпадение колоний от метрополии. Но пока этого не произошло, колонии по-прежнему считали себя провинциями, принадлежащими великой испанской общности и требующими признания своего равноправия.

В это время в другой части Латинской Америки - Бразилии - португальский король Жуан VI, спасаясь от наполеоновской оккупации, обосновывается со своим двором на американской земле и провозглашает в 1810 г. Объединенное королевство Португалии, Бразилии и Алгарви, превратив колонии не только в часть португальского королевства, но и в ее центр. Поэтому, когда в результате революции 1820 г. Жуан VI вернулся в Португалию, бразильцы с легкостью признали сына короля Педру VI своим регентом, а год спустя, по провозглашении независимости, императором Педру I. Завоевание Бразилией независимости было практически бескровным в сравнении с продолжительной освободительной войной в Испаноамерике. На подобный исход надеялись и испанские колонии, отвергавшие власть Наполеона и продолжавшие оставаться верными испанской власти метрополии. Поэтому мятежные кабильдос, точно так же, как и их пиренейские собратья, восстав против власти, не отвечавшей их интересам, полагали, что до тех пор, пока на испанский престол не взойдет законный монарх или его наследник, а французские войска не покинут территорию Испании, необходимо, чтобы в американских провинциях продолжали править вице-короли, но лишь как временные представители власти - до того момента, пока не будет восстановлена подлинная испанская власть, свободная от французского влияния. Вице-король должен был присягнуть на верность монархии и поклясться в том, что будет править согласно испанским законам, но с предоставлением существующим политическим и законодательным органам права свободно отправлять свои функции. Таким образом испанские провинции в Америке рассчитывали обеспечить свой суверенитет и свою автономию, подлежащие отчуждению только в случае возвращения к власти законного испанского монарха, который мог бы гарантировать в дальнейшем суверенитет всей монархии.

А пока этого не произошло, суверенность заокеанских провинций оставалась прерогативой ее местных властей, представляющих различные прослойки местного населения. Испании такое положение дел пришлось весьма не по вкусу, ибо в этом усматривалась некая уловка с целью оправдания независимости от метрополии. Однако весть о всеобщем восстании пиренейских государств против Наполеона была встречена в Америке с энтузиазмом и вызвала заверения в поддержке и признании Фердинанда VII, равно как и в готовности сражаться за него не на жизнь, а на смерть. И все же раскол между европейцами и креолами уже произошел. Позиция испанских наместников в Америке и позиция самой метрополии исключали признание за американцами какой-либо автономии, поскольку этим подрывались абсолютистские претензии пусть и обезглавленной, но все же монархии. Между тем американские кабильдос продолжали отстаивать свои позиции вопреки упрямству метрополии. В сущности, они не требовали ничего сверх того, что могли требовать во имя сохранения суверенности нации испанские муниципии, поднявшие народ против захватчика. Как писал историк Хосе Миранда, в Новой Испании "стихийно образовавшиеся после отречения испанских монархов и оккупации Наполеоном большей части Испании креольские группировки и партии поначалу выдвигали требования не независимости, а всего лишь равенства в правах с метрополией,-равенства, означавшего прежде всего право на самоуправление, на автономию, которая должна сохраниться до того момента, пока монарх, чья власть распространяется в равной степени на все пределы империи, не вернется на свой законный престол"^*. Те же требования многократно выдвигались и пиренейскими провинциями Испании. Следовательно, не существовало никакой причины, по которой вице-королевство Новая Испания или какая-либо другая провинция Америки расценивались бы как неполноценные по отношению к метрополии и подчинялись бы ее интересам К тому же речь шла о независимости не от Испании, а ох агрессивной Франции, которая, захватив Пиренеи, могла предъявить свои требования и на пиренейские колонии в Америке. Напрасно латиноамериканцев подозревали в тайном намерении поднять мятеж с единственной целью добиться независимости. Они были совершенно искренни в своем первом порыве. Знамя войны за независимость будет поднято лишь после того, как метрополия откажет своим заокеанским сынам в равноправии, откажется признавать за ними те же права и обязанности, которыми располагали составлявшие ее иберийские народы.

^* (Мiranda J. Lasideas e instituciones politicas mexicanas, Institute) de Derecho Comparado. UNAM. Mexico, 1952, D. 254.)

Не что иное как деспотическая испанская гордыня привела к полному расколу империи. Но и латиноамериканцам было не занимать гордости. Народы Америки не могли больше мириться с навязываемым им статусом второсортности, неполноценности, не могли, говоря словами Бельо, принимать порядок, законы и общественные институты, которые служили интересам только метрополии в ущерб народам Америки. Еще задолго до того, как в 1808 г. сложилась эта ситуация, в Америке уже имели место движения протеста, в том числе и вооруженные. В 1797 г. перуанец Хуан Пабло Вискардо-и-Гусман, член изгнанного с территории Америки иезуитского ордена, выступил с гневным обличением колониального режима и призвал к полной независимости Америки. Воззвание Вискардо "Письмо к американским испанцам" вскоре стал распространять среди борцов за независимость Франсиско Миранда. В этом документе говорится: "С нашей стороны мы заявляем, что мы иные, нежели испанцы, что мы представляем собой другой народ. Откажемся же от нелепой системы, якобы связывающей и уравнивающей нас с хозяевами и угнетателями. ...Испания первой нарушила свои обязательства по отношению к нам, она разорвала и те слабые связи, что еще могли бы соединить и сблизить нас". Испанцами Америки звались тогда ее жители - все еще испанцами! Но уже Александр Гумбольдт, посетивший Америку в ту пору, писал о том, что здешние жители предпочитают зваться американцами, а не креолами. А после событий 1783 г. и в особенности 1789 г. * здесь все чаще с гордостью произносили: "Я не испанец, я американец!" И вот спустя несколько лет и как следствие событий, начавшихся в 1808 г., в первых декларациях независимости появится выражение "американский народ". Таков путь, в конце которого сыны Испании пришли к полному отказу от отчего наследия, дабы найти иные формы общественного устройства. Последние уже не несли на себе отпечаток нации, не пожелавшей увидеть в американцах и Америке ничего, кроме объекта эксплуатации, включая сюда и самих креолов - законных детей конкистадоров и колонизаторов.

Оккупированная метрополия не вняла призыву своих американских провинций к испаноамериканской солидарности, подкрепленному жестом непризнания власти оккупантов и узурпаторов. Регентство, окруженное французскими войсками в сопротивлявшемся Кадисе и практически лишившееся всякой власти, тем более власти над своими провинциями за океаном, отвергло проявление их верности. В 1810 г. кабильдо в Каракасе первым в Латинской Америке объявил себя Верховной хунтой, подтвердив, однако, верность Фердинанду VII. За этим актом стояло стремление утвердить свою суверенность как испанской провинции, хотя и в качестве лишь временной меры, поскольку это никоим образом не означало нарушения верности Испании. Находясь на грани катастрофы, Испания не хотела вовлекать в нее своих американских подданных. Поэтому, когда в кадисских кортесах стало известно о событиях в Каракасе, регентство приняло решение о немедленной и строжайшей блокаде этой провинции и о суровом наказании предполагаемых мятежников. Итак, с одной стороны, Каракас никоим образом не был намерен обособиться от испанской монархии, а с другой - сами представители тропа, уже потерявшие всякую силу, своей непримиримостью способствовали неминуемой развязке. И не только жители американских провинций, но и многие из наиболее здравомыслящих испанцев, спрашивали себя в то время: какой смысл в том, чтобы сурово наказывать целый народ, предлагавший свою помощь и солидарность плененной метрополии и свою верность королю? Позиция, занятая Каракасом, ничем не отличалась от той, что всегда занимали пиренейские кабильдос в тех случаях, когда враг покушался на узурпацию законной власти. Тогда чем же вызвано такое отношение к испанскому народу, живущему по ту сторону океана? Чем он хуже пиренейской нации? Кто лишил их равных прав? Живущий в Англии испанец Хосе Мария Блаико Уайт спрашивал своих соотечественников: обладает ли народ Испании каким-либо превосходством в правах по отношению к народу Америки? Разве испанский народ не брал инициативу по обеспечению своей суверенности всякий раз, когда законная власть теряла свои полномочия? Отчего же тогда это право не признается за испанцами, живущими в Америке? "Разве приверженность народа Америки своему монарху, проявляющаяся в рамках колониальной зависимости, дает основание народу Испании пользоваться этой зависимостью на правах хозяина с целью диктата своих требований?"^* Вслед за Каракасом аналогичную позицию заняли кабильдосы Санта Фэ, Боготы, Кито, Буэнос-Айреса, Сантьяго-де-Чили и, наконец, мексиканские инсургенты, выступившие в 1810 г. Все эти события знаменовали начало той неудержимой лавины, которая вскоре охватила все народы Америки и вызвала яростный отпор испанской администрации в колониях. "Европейцы" и "американцы" вступили в открытую схватку, итогом которой стала знаменитая битва при Аякучо в 1826 г.

^* (Цит. по: Robledo A. G. Idea у experiencia de America, Fondo de Cultura Economica. Mexico, 1958; см. об этом также: Nicholson I. Los libertadores, Ediciones Martinez Roca. S. A. Barcelona, 1970.)

Восстание в Мексике, возглавляемое Мигелем Идальго, и его слова, оправдывающие это восстание, лучше всего характеризуют те цели, которые ставило перед собой все освободительное движение: ни в коей мере оно не было направлено против метрополии, частью которой все еще продолжали ощущать себя жители Америки. Более того, эти лозунги свидетельствовали о стремлении сохранить в неприкосновенности наследие, которому угрожала иностранная интервенция. Как писал сам Идальго, "мы никогда не взялись бы за шпаги... если бы не сознание того, что каша родина может бесславно пасть, а мы - превратиться в жалких рабов наших смертельных врагов". Речь шла о потере не только родины, но также и "нашей святой религии, нашего монарха ...наших традиций и всего, что есть. у нас святого и драгоценного и что мы должны охранять"^*. Таким образом, борьба, которую начала Америка, была не чем иным, как продолжением борьбы, шедшей в Испании. Как иберийцы, так и испанцы, живущие в Америке, были заинтересованы в одном и том же - в том, чтобы сохранить общее наследие. В этом отношении своего рода лучом надежды, блеснувшим в последний раз перед окончательным крахом, явились кортесы, созванные в 1811 г. в Кадисе по инициативе регентского совета.

^* (Цит. по: Мiranda J. Opi. eit., p. 256.)

Мысль о созыве кортесов возникла в наиболее либеральных умах Испании, но, как это ни парадоксально, их либерализм не коснулся Америки. Напротив, испанский либерализм, представленный кортесами, пытался упорно не замечать того, что становилось уже неизбежной реальностью,- начатую Америкой борьбу за независимость. В частности, на заседание кортесов должны были прибыть, представители так называемых провинциальных центров; из-за океана, располагая теми же правами и полномочиями, что и представители испанских провинций. Но это равенство было добыто силой американскими представителями уже по их прибытии. Предполагалось, что, поскольку американские провинции были частью общего целого- империи, их жители должны были обладать, равными правами с жителями испанских провинций. Однако так было лишь на словах, на деле воспользоваться этим равенством оказалось гораздо сложнее. В данных обстоятельствах представители американских провинций на заседании кортесов в Кадисе оказались в условиях неравенства. Требования американских делегатов о предоставлении им равных условий были в конце концов удовлетворены, правда с определенной оговоркой: реализация равных прав представительства откладывалась до следующего раза. Точно так же обстояло дело и с вопросом о равноправии американцев в государственных органах. Вопрос о равноправии жителей Нового Света оказался спорным в том, что касалось социально-этнической дифференциации населения. О равных правах для негров - как рабов, так и свободных,- а также мулатов не могло быть и речи. Что до индейской части населения, то предоставление ей полного и немедленного равноправия было сочтено несвоевременным. Примечательно, что против предоставления одинакового избирательного права всем слоям населения выступила и колониальная верхушка. Так, торговая палата Мексики (Консуладо) в письме, отправленном в адрес кортесов в мае 1811 г., ссылалась на то обстоятельство, что население Новой Испании чрезвычайно неоднородно по своему составу: из шести миллионов общего числа жителей при миллиона составляли индейцы, два - метисы и только дин миллион составляли белые, причем лишь половина белого населения подходила под категорию, позволявшую ей иметь свой голос на выборах в кортесы. На этом основании было предложено сократить до минимума представительство вице-королевства Новая Испания. Предложение е было принято, но сам факт заявления вызвал серьезное недовольство среди американских представителей. С горечью вспоминал об этой попытке дискриминации достославный мексиканец Сервандо Тереса де Мьер^*.

^* (Сервандо Тереса де Мъер (1765 - 1827) - мексиканский выдающийся деятель освободительной борьбы, чьи "Письма американца к испанцу" стали манифестом антиколониальной борьбы народов Америки.)

Главным итогом заседания кортесов в Кадисе стал Основной закон, или Кадисская конституция 1812 г., оказавшаяся подлинно современной конституцией, в которой отразились достижения либерализма XVIII в. Попытка либерализации и демократизации имела смысл, однако только для самой Испании, ибо за океаном к ней отнеслись с подозрением. Правда, в очень скором времени Конституция была отменена самим Фердинандом VII, осуществившим государственный переворот 10 мая 1814 г. К этому времени французских оккупантов уже не было в Испании, и королю при поддержке приверженцев роялизма и абсолютизма удалось вернуть Испанию на стадию, предшествовавшую событиям 1808 г.,- к абсолютизму. Этот возврат к прошлому означал и новые попытки восстановления испанской гегемонии в Америке, что привело к ожесточению войны. Война закончилась достижением полной независимости народов, которые Испания упорно рассматривала как зависимые и подчиненные, отвергая даже их претензии на статус американских провинций испанского государства, со всеми правами и полномочиями соответствующих провинций внутри страны.