4. Испанское наследие без Испании

Испанский порядок, но уже без Испании, так или иначе, обеспечил Америке долгий и сравнительно устойчивый мир. Конечно, не обходилось без волнений. Всякий раз находились недовольные, причем не только среди индейцев или метисов, но и среди креолов. Самым значительным из проявлений протеста было восстание Тупак Амару в Перу. Но порядок неизменно торжествовал, и сохранение его было признано делом первостепенной важности самими же борцами за независимость. Ибо там, где кончался колониальный порядок, Америку подстерегали хаос, анархия, а обретенная свобода оборачивалась произволом. Как только американцы выиграли битву за свое освобождение я изгнали испанских колонизаторов, они тотчас же принялись истреблять друг друга. Все это происходило на глазах у Боливара, который наблюдал один и тот же процесс как у себя на родине, так и во всей Америке. Поэтому, желая сохранить порядок, разрушенный войной за независимость, ее вожди стали подумывать об империях, королевствах и диктатурах. Имелся в виду некий сугубо американский государственный порядок, способный объединить под знаменем независимости те страны, которые прежде были объединены под игом испанской зависимости.

Проблема "вакуума власти" заботила не только великих освободителей, но и то поколение, что пришло им на смену. Предстояло вернуть железный испанский порядок, только на этот раз без Испании. К такому выводу приходили латиноамериканские мыслители, напуганные хаосом, наступившим после освобождения. К такому выводу приводил их и якобинский либерализм, взорвавший не только испанский порядок, но и угрожавший самому существованию заокеанских наций. В Эквадоре, подражая религиозному абсолютизму Филиппа II, Габриэль Гарсия Морена устанавливает теократическую диктатуру; Хуан Мануэль де Росас в Аргентине, Диего Порталес в Чили - вот самые характерные фигуры американского консерватизма; в Мексике Лукас Аламан попытался направить нацию по пути полного сохранения унаследованного порядка. Как образно выразился Порталес, народы Америки должны были покориться "гнету ночи". Либерализм рассеял эту долгую ночь. Порталес, как и другие американские деятели - сторонники отделения от Испании, более всего опасался хаоса, который мог бы помешать осуществить предназначение Америки и создать порядок, который отвечал бы ее сущности. А она была неотделима от наследия долгой "колониальной ночи". Это тот опыт, от которого нельзя отмахнуться, но который следовало американизировать, поставить на службу интересам самих американцев. Как бы то ни было, Америка оставалась частью Испании, она была порождена ею, а посему ей надлежало продолжать свое существование в русле, проложенном ее творцами.

Испаноамериканский консерватизм с самого начала опасался своего могущественного северного соседа, Соединенных Штатов, что было, кстати, высказано еще Боливаром. Он видел в них нацию, которая создана во имя свободы, но которая во имя той же свободы могла принести немало бедствий другой Америке. То же опасение мощи США было характерно и для Испании эпохи Бурбонов, которая совместно с Францией помогала Северной Америке в ее борьбе за независимость. Граф де Аранда^*, подписывавший от испанской стороны Версальский мирный договор 1783 г. и признававший тем самым независимость молодого государства, в то же время предупреждал о возможных последствиях этого акта. Одобряя вместе с Францией образование независимых Соединенных Штатов, наносившее удар по их общему сопернику, Великобритании, Испания тем самым содействовала возникновению нации, которая в недалеком будущем начнет вытеснять на мировой арене великие европейские государства, в том числе и своих благодетелей, чтобы тут же заполнить освободившееся место. Воистину, граф де Аранда оказался пророком, предрекая молниеносную войну 1898 г., лишившую Испанию последних ее колоний как в Карибском бассейне, так и на Тихом океане. К тому же признание Испанией независимости Соединенных Штатов тут же отозвалось волнениями в ее собственных колониях в Америке. "Признание независимости английских колоний состоялось,- писал де Аранда,- и это наполняет меня горечью и страхом. Франция обладает в Америке немногими владениями, но следовало бы иметь в виду, что Испания, ее ближайший союзник, имеет их там очень много, и отныне от них следует ожидать страшных потрясений"^**. Вплоть до этого момента Испания могла поддерживать в колониях порядок без особого труда, несмотря на свою отдаленность от них. Этот порядок признавался и принимался самими американцами. Но в связи с североамериканским прецедентом этот порядок ставился под угрозу. Де Аранда пишет по этому поводу: "Никогда еще не удавалось долгое время сохранять колонии столь обширные и столь удаленные от метрополии"^***. О том, как и почему удавалось-таки сохранять огромные колонии, несмотря на их удаленность от метрополии, скажет впоследствии Андрес Бельо. В тот момент над колониальным порядком нависла угроза: она исходила как от заразительного примера североамериканской революции, так и от бурного развития этой страны, стремившейся теперь вытеснить свою покровительницу Испанию из ее владений. Как писал де Аранда, эта федеральная республика "при своем рождении была сущим пигмеем, почему и вынуждена была просить поддержки у столь могущественных держав, как Испания и Франция, чтобы обеспечить свою независимость. Но недалек день, когда она станет гигантской, вырастет в настоящего колосса Америки. И тогда она забудет о наших благодеяниях и будет думать лишь о собственном возвеличивании. А по достижении зрелости и величия первым шагом ее станет попытка овладеть Флоридой, чтобы иметь возможность господствовать в Мексиканском заливе. Затруднив таким образом наши торговые сношения с Новой Испанией, она ринется на завоевание этой огромной страны, которую нам уже не дано будет отстоять в борьбе против сильнейшей державы, выросшей на том же континенте, да к тому же еще и обладающей общими с нами границами"^****.

^* (Имеется в виду вооруженная интервенция трех европейских стран в Мексику (1862 - 1867), проводившаяся под эгидой Наполеона III и завершившаяся полным крахом.)

^** ("Memorandum", широко цитируемый Ральфом Редером в его книге "Juarez у su Mexico", Secretara de Hacienda у Credito Publico, Mexico, 1967, pp. 22 - 23.)

^*** (Ibid.)

^**** (Ibid.)

В 1823 г. Диего Порталес писал по поводу лозунга президента Монро "Америка для американцев": "Газеты сообщают хорошие новости относительно продвижения революции на всей территории Америки. Признание нашей независимости Соединеннымп Штатами кажется делом решенным. ...Президент Североамериканской федерации заявил: "Будем считать, что Америка осталась за ними". Но как бы не попасть под новое ярмо, едва освободившись от прежнего! Не следует доверять этим господам, с такой легкостью признавшим торжество нашего дела, но не оказавшим нам никакой помощи. Откуда взялся этот внезапный пыл Соединенных Штатов - аккредитовать министров, делегатов, признать нашу независимость, до которой раньше им не было никакого дела? ...Я думаю, что все это отвечает заранее составленному плану: осуществить завоевание нашей Америки не посредством оружия, а посредством своего влияния во всех жизненных сферах. Это, быть может, произойдет и не сегодня, но завтра непременно. Не стоит, подобно несмышленышам, тянуться к лакомству, которое может оказаться отравленной приманкой"^*.

^* (Portales D. Epistolario, Carta a Jose M. Gea, Lima marzo de 1822, Ministerio de Justicia, Santiago de Chile, 1937 - 1938. T. I, p. 176 - 178.)

В 1852 г. Лукас Аламан, идеолог мексиканского консерватизма, попытался найти объяснение такому болезненному вопросу истории Америки, как аннексия более чем половины мексиканской территории Соединенными Штатами в ими же развязанной войне. Сбывались пророческие опасения де Аранды и Порталеса. Причины трагедии Аламан видел в том, что напору такой организованной нации, как Соединенные Штаты, противостоял столь слабо организованный народ, как мексиканский, который, сломив колониальный порядок, не сумел найти другой формы организации. "Если в какой-либо стране население не отличается однородностью и по этой причине оказывается не столько народом, сколько смешением самых разных народов, и если к тому же вся эта разнородная масса не руководствуется никакими иными законами, кроме тех, что им диктует сама природа, то рано или поздно, предоставленные самим себе, эти народы вступят в конфликт между собой. От такого поворота дел их может спасти только страна, превосходящая всех своей силой и всеми признанным авторитетом и предоставляющая всем одинаковую поддержку и защиту. В противном случае раздоры будут возникать при малейшей возможности, и нередко в те са-мые моменты, когда более всего ощущается необходимость в единстве: когда речь идет, например, о том, чтобы отразить иностранную агрессию, ибо именно в подобных случаях враг стремится разжечь внутренние распри в своих интересах, препятствуя объединению всей нации. Это как раз и произошло с нами в момент вторжения североамериканских войск в 1847 г."^* В этом случае Соединенные Штаты лишь повторили опыт Испании периода конкисты: как и Испания, Северная Америка без труда завладела Мексикой, воспользовавшись раздором соперничавших между собой народов, населяющих эту территорию. Ни испанцы, ни североамериканцы не опасались встретить сколько-нибудь серьезный отпор; они вступали на чужую землю как случайные союзники какой-либо из сторон, неся отмщение ее обидчикам. Так же поступали и испанцы: оказывая временную поддержку то одной, то другой стороне, они в конце концов подавили всю нацию. "Североамериканское командование,- пишет Аламан,- сразу же сориентировалось в создавшейся в стране обстановке, причем лучше, чем сами мексиканцы, которые словно нарочно закрывали глаза на происходящее. Как легко смогло убедиться североамериканское командование, это и было самым уязвимым местом в организации мексиканцев, а всякий, кто узнавал об этой слабости, делался обладателем самого действенного оружия для завоевания Мексики"^**. Испания же сумела впоследствии найти способ обеспечить однородность, единство своих колоний, поддержать необходимый порядок. И этот порядок просуществовал ни много ни мало три века. Но однородность исчезает, как только Америка завоевывает независимость и принимается внедрять у себя чуждые ей идеи.

^* (AlamanL. Semblanzas e ideario, UNAM. Mexico, 1939; p. 175.)

^** (Ibid., p. 177. )

Итак, Америке следовало найти такую форму общественного устройства, которая бы соответствовала ее действительности. Поэтому для Порталеса не было проблемы выбора между монархией и демократией. Латиноамериканцы, писал он, рассчитывали найти решение своих проблем, подражая либо демократии по образцу североамериканской, либо формам европейских монархий. "Демократия, которую так расхваливали наивные умы, является абсурдом в американских странах, где процветают все пороки, а граждане лишены всякой добродетели, без чего невозможно установление подлинной республики. Но и монархия не может быть американским идеалом"^*. Собственно говоря, Диего Порталес выступает за республику, но такую, которая строилась бы с учетом сугубых потребностей Испанской Америки, весьма отличных от проблем, свойственных республикам типа североамериканской. Именно республика есть та система, которую следует установить в Испанской Америке, но - республика, понимаемая по-своему, по-американски. А именно: "как сильная, централизованная власть, представители которой должны быть истинными образцами добродетели и патриотизма и собственным примером направлять своих сограждан по пути добродетели и порядка. И лишь когда весь народ сделается высоконравственным, настанет час правительства в полном смысле либерального, свободного, устремленного к идеалу, правительства, открытого для всех членов общества"^**.

^* (Portales D. Op. cit.)

^** (Ibid.)

Итак, свобода, какой она виделась проводникам и носителям либерального духа в Латинской Америке, оставалась чуждой южноамериканской действительности. Она была фактором, соприродным великому образцу - Соединенным Штатам, но совершенно чуждым странам, попытавшимся подражать их общественному устройству; и потому попытка подражания чуждому порядку породила в Южной Америке лишь хаос и анархию, а три века испанского порядка обратились в дым. Рассматривая первую либеральную Конституцию, принятую в Мексике в 1824 г., Лукас Аламан писал: "Создатели этой конституции и всех последующих совершенно необоснованно полагали, будто общественный порядок, исправно прослуживший 300 лет, мог бесследно исчезнуть и что мексиканское государство состояло будто бы из существ, едва покинувших лоно природы, не обладавших ни материальной основой, ни устремлениями, ни понятиями о своих правах"^*. Дело представлялось так, словно мексиканцы вознамерились зачеркнуть свое колониальное прошлое одним росчерком пера с тем, чтобы, подобно "доброму дикарю" Руссо, начать свое бытие с нуля. "Эта конституция была построена на надуманных основаниях, и все последовавшие в обществе волнения и беспорядки были обусловлены единственно столкновением между ложными положениями конституции и истинным положением вещей в нашей политической жизни"^**. Следует оговорить, что ни Лукас Аламан, ни Диего Порталес, ни представляемое ими консервативное течение в целом не должны однозначно восприниматься как реакционные, стремящиеся повернуть историю вспять, к колониальному прошлому. Они выступают, безусловно, против колониальной системы, против бывшего испанского владычества, приветствуют завоеванную независимость, признавая ее необходимость. Единственно, с чем они не согласны,- это с забвением собственно свободы, пусть даже и колониальной свободы, забвением,, происходящим от стремления установить новый, надуманный, чуждый американской действительности порядок. "Мы считаем достижение нами независимости,- пишет Лукас Аламан,- великим, необходимым и закономерным событием. Оно было повсеместно встречено с одобрением именно потому, что ориентировалось на благо общества, потому что узы, соединявшие наше прошлое с нашим настоящим и будущим, не были разорваны, но лишь развязаны"^***. Лукас Аламан заинтересован в сохранении связей, обеспечивавших единение народа как в колониальные времена, так и в период войны за независимость,- связей, исчезнувших вместе с окончанием колониальной эпохи и завоеванием независимости. Поэтому консерватизм Аламана ни в коем случае не реакционен. "Знаете, почему мы называем себя консерваторами? - спрашивает Аламан.- Потому что мы ставим себе первоочередной задачей сохранить едва теплящуюся жизнь в этом бедном обществе, которому вы нанесли смертельную рану, а затем - возвратить ему должную силу и жизнеспособность, отнятые вами. Но мы сохраним и вернем силы и жизнь обществу, так и знайте. Мы - консерваторы только потому, что не желаем допустить продолжения начатого вами грабежа, а вы отняли у родины все: национальность, добродетели, богатства, ее отвагу, силы и надежды... Но мы беремся вернуть ей все это, оттого мы и считаем себя консерваторами"^****.

^* (Аlaman L. El Tiempo, sabado 24.1.1846, t. I. num. 1. Цит. nor Noriega A. El pensamiento conservador у el conservadurismo mexicano, t. I, Instituto de Investigaciones Juridicas, UNAM. Mexico,. 1972, p. 94.)

^** (Ibid.)

^*** (Alaman L. El Universal, miercoles 9.1.1850.- In: Noriega A. Op. cit., p. 66.)

^**** (Ibid.)

Диего Порталес также приветствует обретение Чили независимости, по при этом выказывает себя личным врагом борцов за независимость. Так, он без колебания изгоняет их из воинских рядов, посчитав их причиной того хаоса, в который погрузилась республика, обретя независимость. Недолгое пребывание Порталеса у власти в качестве военного министра и его диктаторское правление явились серьезной угрозой для тех, кто смешивал понятия свободы и анархии. Для главы чилийского государства демократия отнюдь не означала безграничной свободы, а тем более анархии. "Слаба та власть,- писал он,- которая полагает, будто демократия - это полная свобода действий"^*. Для Порталеса демократия есть порядок, и только порядок. Именно поэтому за десять месяцев его руководства государством были созданы предпосылки для будущей чилийской республики. Порталес исходил из реальности Чили, в том числе из существования в ней остатков колониального порядка, столь долго служившего Испании. Очевидно, этот же порядок мог бы послужить и чилийцам в укреплении достигнутой независимости. Порталес не приемлет абстракций, не приемлет законов и конституций, которые не являлись бы выражением самой действительности, где они должны быть применены. Но создавать порядок, соответствующий народам, только что завоевавшим свою независимость, чрезвычайно сложно. Поэтому Порталес полагал необходимым сохранение того, что он назвал "гнетом ночи", прежде чем приступать к каким-либо переменам. "Общественный порядок сохраняется в Чили благодаря гнету ночи и тому обстоятельству, что среди нас нет людей предприимчивых, оборотистых и честолюбивых, ибо гарантией общественного спокойствия служит отсутствие в народе бурлящих сил. В противном случае нас ожидали бы мрак и полная беспомощность против строптивцев. Страна погружена в столь варварское состояние, что даже администрация интендантств не подозревает о существовании какого-либо иного кодекса законов, кроме Основного закона, и в отправлении дел руководствуется лишь теми принципами конституции, которые она произвольно трактует"^**. В результате такого невежества конституция истолковывается и применяется на местах с убийственным буквализмом. На самом же деле местные власти, по мнению Порталеса, обладают большими полномочиями, чем это официально предусматривается (ибо необходимость решения конкретных проблем диктует и большую широту полномочий); вот почему местные власти руководствуются самыми общими правовыми нормами, содержащимися в конституции, вместо того чтобы исходить из самих жизненных потребностей. Но жизненные проблемы не могут оставаться не решенными только оттого, что абстрактные законы не в состоянии их разрешить. Порядок обеспечивается не совокупностью законов, а совокупностью существующих традиций. Поэтому Испании удавалось управлять далекой страной в течение столь длительного времени. В подобных делах всегда следует исходить из самой действительности, а всякая попытка перестройки ее имеет шансы на успех только в том случае, когда для этого имеются конкретные, в самой действительности существующие предпосылки. Во всех остальных случаях попытка сбросить "гнет ночи" может привести лишь к полному хаосу, подобному тому, который уже был однажды порожден якобинством и который невозможно будет упредить, если вовремя не перестроить начавшийся уже процесс. "Я полагаю,- пишет Порталес,- что нам следует избегать частичных реформ, которые способны лишь усложнить механизм нашей государственной машины, и что задача четкой, всеобъемлющей и глубокой формальной организации также не разрешима в наше время. Поскольку эта задача требует от правителя определенного умения координировать силы, то она выполнима, скорее всего, при участии в управлении нескольких лиц. Но условий для этого я пока не вижу"^***.

^* (Portales D.- Carta a Jose M. Cea Lima, 10.2.1822.- In: Pоrtales D. Op. cit., t. I, p. 174 - 175.)

^** (PortalesD.Carta a Joaquin Tocornal. Valparaiso, 16.7.1832.- In: Portales D. Op. cit, t. II, pp. 226 - 230.)

^*** (Pоrtales D. Carta a Antonio Carfias, 14.5.1832.- In: Pоrtales D. Op. cit., t. II, p. 202 - 205.)

Провозглашенная в 1833 г. конституция, сменившая либеральную конституцию 1823 г., была детищем Порта-леса, стремившегося восстановить порядок, утраченный с обретением независимости. Но в намерения Порталеса не входило простое повторение прежнего порядка - для него тот или иной порядок, та или иная государственность не находились в непосредственной связи с определенной законностью, конституцией. Порядок, в его понимания, создавался самой практикой управления обществом, характером действий верховной власти, которая понималась им как административный аппарат, как механизм, управляемый единой личной властью, но не как единовластие одной личности. Поэтому Порталес писал, отвечая на предложение рассмотреть проект реформы либеральной конституции: "Я не намерен уделять внимание рассмотрению этого проекта: вы знаете, что ни одно из творений подобного рода не бывает ни безусловно хорошим, ни безусловно дурным и что ни лучший и ни худший вариант ничего не изменит, если окажется негодным принцип всего механизма"^*. Закон, говорит он далее, лишь наказывает за совершенное преступление, но не предотвращает его. Поэтому все совершающиеся беззакония и преступления будут не только караться, но и предотвращаться лишь при наличии инициативного правителя. Собственно говоря, весь консерватизм Порталеса сводится к тому, чтобы обеспечить надлежащий государственный порядок, поддержать общественную мораль и бороться с анархией и пороком, не останавливаясь перед тем, чтобы преступить закон, когда преступника не удается застать на месте преступления. "Да, закон предписывает, чтобы преступник был застигнут in fraganti... Но в Чили закон служит лишь тому, чтобы плодить анархию, безнаказанность, вседозволенность, нескончаемые тяжбы, покрывательство и кумовство. Если я, к примеру, схвачу злоумышленника, о котором я наверняка знаю, что он затевает недоброе, я нарушу закон. ...Поэтому я полагаю так, что законы законами, а эту дамочку по имени Конституция приходится насиловать, когда обстоятельства к тому вынуждают. Да и какая в том беда, коль скоро в первый же год с этой барышней такое уж не раз приключалось из-за ее полнейшей никчемности". Для Порталеса закон воплощен в его исполнителе, т. е. в правителе. "Судить честно и беспристрастно - вот и весь закон"^**. Но такая позиция не менее утопична, чем та, против которой выступал сам Порталес, поскольку предполагает правительство непременно честное и беспристрастное,- предполагает, не учитывая, что отождествление закона и власти, скорее всего, обернется злоупотреблениями. И концепция Порталеса, а вместе с нею и созданный им за недолгое время правления механизм государственной власти встретили решительную оппозицию в лице чилийского либерализма. Но это был уже не тот либерализм, который отождествлялся Порталесом с якобинством.

^* (Ibid.)

(Portales D. Carta a Antonio Garfias. Valparaiso, 12.1834.- In: Pоrta1es D. Op. cit., t. III, pp. 378 - 379.)

Лукас Аламан также видит причину хаоса, анархии и слабости американских государств в рабском подражании системам и идеям, чуждым реальности Америки. Как и Бельо, он не связывает идею независимости с импортированным либерализмом; завоевание независимости для него не предполагает обязательного отказа от собственного имущества, от родных стен. Как писал этот крупнейший идеолог консервативной мысли Мексики, "утверждение в Америке независимости - дело само по себе чрезвычайно трудное, а распространение ее на формы и способы правления представляет собой трудность едва ли одолимую. Соединенные Штаты осуществили лишь первую часть задачи, и весь последующий ход их дел, их порядок, стабильность и величие, достигнутое этой страной, обязаны исключительно тому, что ими не была затронута вторая ее часть". Поэтому "единственно верное подражание им состоит не в том, чтобы копировать их политическое устройство, к которому Мексика расположена не более чем, скажем, Турция, но в том, чтобы благоразумно перенимать сам пример осуществления независимости, оставляя в неприкосновенности ту форму правления, которая наиболее привычна нации"^*.

^* (Alaman L. Semblanzas e ideario, p. 118.)

Ибо, пишет Лукас Аламан, не подражание североамериканскому примеру завоевания независимости привела Испанскую Америку к анархии, к эпидемии гражданских войн, к угрозе новой зависимости, но подражание частным результатам и следствиям независимости: подражание вторичному ведет к зависимости от первичного. Иными словами, вместо того чтобы перенять порядок, который отвечал бы собственному опыту, делалась попытка пересадить на его почву нечто изначально чуждое. "Не приняв во внимание того, что наше социальное, политическое и религиозное единство диктовало нам монархическую форму правления, в то время как в Соединенных Штатах разнообразие религий, народов и языков обусловливало их республиканское устройство и федеративную организацию, мы вообразили себе, что наиболее скорый путь обеспечения нашей политической свободы заключался в том, чтобы последовать курсу США, послушно воспроизводить все их институты и в точности исполнять их коварные советы"^*. Лукас Аламан, как и многие другие консерваторы, видел решение проблемы прежде всего в монархической системе, коль скоро предстояло выбирать образец для подражания. Этой же мысли, пишет Аламан, придерживались и великие освободители, которые предполагали, что, освободившись от испанской монархии, Америка должна будет образовать собственные монархии или империи. Так, Итурбиде и Боливар были солидарны, когда "первый своим "Планом Игуала" возводил в Мексике трон для испанской королевской династии, а второй намеревался пригласить для предполагаемого королевства Колумбии представителя Орлеанского дома"^**. Что нам нужно, утверждает Аламан,- так это "прочное правительство, которое внушало бы доверие Европе и обеспечивало бы нам ее союзничество, дабы мы смогли оказать отпор Соединенным Штатам, возымей они притязания на нашу страну... Нас мало волнуют те досужие измышления, которые всегда вызывает наступление на беспорядок, злоупотребления, другие национальные проблемы... Одно мы знаем наверняка: мы никогда не станем потворствовать чужеземным притязаниям и никогда североамериканские звезды не затмят национальные цвета нашего флага"^***. "Мексика,- пишет Аламан,- нуждается в сильном правительстве, способном поддерживать внутри страны мир и порядок и утвердить свой авторитет за границей... Политика Североамериканских Соединенных Штатов по отношению к нам такова, что из всех наших нужд именно эта представляется наибольшей - наша богатая и прекрасная земля для них самая вожделенная добыча. Но они знают, что если в своих устремлениях натолкнутся на сильное и сплоченное правительство, то все их надежды рухнут. Удивительно ли, что они хотят видеть нас обессиленными и разъединенными, какими мы и были до сих пор"^****. Именно в этом и состояла причина поражения Мексики в момент, когда североамериканский колосс впервые испробовал свои силы в 1847 г. Тем с большим основанием следовало опасаться нового удара, который мог бы стать последним для мексиканского государства. Поэтому со временем консервативные силы в своем стремлении сохранить унаследованный порядок без особых колебаний обратились за поддержкой к Европе, согласившись принять не менее корыстную помощь Наполеона III^*****; последний же при поддержке французского оружия посадил на мексиканский трон прельстившегося властью австрийского эрцгерцога Максимилиана, сделавшегося вторым мексиканским императором...

^* (Alaman L. El Tiempo, sabado 7.2.1846, t. I, № 15.- In: Noriega A. Op. cit, p. 95.)

^** (Alaman L., Semblanzas e ideario, p. 118.)

^*** (Alaman L. El Tiempo, jueves 12.2.1846, t. I, № 19.- In: A. Nоriega. Op. cit., p. 97.)

^**** (Alaman L. EI Universal, lunes 20.8.1849, t II, № 278.- In: Nоriega A. Op. cit., p. 98.)

^***** (Имеется в виду вооруженная интервенция трех европейских стран в Мексику (1862 - 1867), проводившаяся под эгидой Наполеона ΙΙΙ и завершившаяся полным крахом.)

В конечном счете консерваторский проект, так же как и проект либертарный, терпит поражение во всей Испанской Америке, уступая очередной консервативной концепции, которая, однако, казалась антитезой первой. Имеется в виду цивилизаторский проект. Возможно, причины поражения предшествовавшего проекта, как никто другой, осознавал Хуан Мануэль де Росас; виднейший представитель латиноамериканского консерватизма, он выступил под лозунгом федерализма. Но его федерализм соврем иного свойства, нежели федерализм Соединенных Штатов: в основе позиции Росаса лежало его противление принципам либерального унитаризма, из которых впоследствии произошел цивилизаторский проект. Как полагал Росас, следовало сохранить и укрепить прежний колониальный порядок, обеспечив ему опору в каждой из провинций. Данный порядок предусматривал сохранить за провинциями их автономные права, единство же создавалось наличием общих целей. Унитарии же отказывались признавать автономию провинций, провозглашая централизацию власти в столице государства. Но колониальный режим всегда признавал права поместных владений. Как писал Бельо, вице-король никогда не обладал достаточными полномочиями, чтобы распространить свою власть на то, что зависело непосредственно от короля, которому и подчинялись провинции. Идеи Росаса наглядно изложены в одном из писем генерала Томаса Гидо, героя борьбы за независимость Аргентины: "Я думаю, что нам следует склониться в пользу усовершенствования организации каждой провинции в отдельности, что позволит умножить "очаги порядка и выдвинуть на место сил анархии законные органы, выражающие волю народа. Приступив к осуществлению представительной системы и начав свое укрепление посредством договоров, основанных на взаимовыгоде, наши провинции в силу своих собственных интересов придут к общему мнению, где совпадут их стремления. Тогда, как мне кажется, настанет момент для созыва всеобщего конгресса и для принятия конституции, способной покончить с фатальной разъединенностью, в которую нас ввергли наши же заблуждения"^*. Такова была и политическая основа колониального порядка, благополучно просуществовавшего триста лет, пока не вмешались силы анархии, вскормленные на идеях свободы, чуждых местным понятиям. Не случайно Росас был провозглашен выдающимся реставратором законности, т. е. реставратором колониального порядка, некогда обеспечивавшего единство Объединенных провинций Ла-Платы и всей Испанской Америки.

^* (Цит. по: Barba E. El primer gobierno de Rosas, "Historia de la nacion argentina". Levene R., vol. VII, El Ateneo. Buenos Aires, 1962, p. 12.)

И все же колониальному порядку не суждено было стать "порядком независимости". Новые силы были разбужены и приведены в действие,- силы, которые уже не поддавались укрощению, как того желал Лукас Аламан. Консерватизм представлял собой испанский порядок без Испании, который устраивал владельцев поместий, ферм, пастбищ. То был порядок хозяев бескрайних американских земель, которые не привыкли давать отчет в своих действиях кому бы то ни было, кроме как далекому, почти абстрактному испанскому монарху. Метрополия нуждалась в их поддержке, поэтому и обеспечивала суверенность их феодальных, княжеских прав. После ухода Испании они остались ее наследниками - креольские бароны, феодальные сеньоры, князьки, касики. Они создавали тот "гнет ночи", о котором говорил Порталес. Но в этой ночи уже сверкали новые, свежие идеи, зажигаемые новыми социальными группами, которые не могли удовлетворяться решениями, предложенными колониальным порядком. Крах этого порядка, который предвидел еще граф де Аранда, обусловленный просветительским либерализмом, декларациями прав человека, провозглашенными в Соединенных Штатах Америки и Франции, был неизбежен. Массы метисов, индейцев, креолов уже не могли вернуться к той социальной роли, которую они исполняли до завоевания независимости; либерализм, этот чужеземный элемент, подорвал старый порядок, унаследованный от колониальной эпохи. Враждебный угнетенным массам населения, этот порядок был чужд и всем тем, кто не был заинтересован в патерналистской системе энкомьенд, и потому не мог привести ни к какому примирению, как того хотел Лукас Аламан. Колониальный порядок был порядком замкнутым, ограниченным и неспособным выдерживать ситуации, в которых оказывались под угрозой интересы его сеньоров-феодалов. Это был порядок для хозяев земли, но не для тех, кто ее обрабатывал. Как писал еще Хуан Хинес де Сепульведа, это был порядок господ энкомендерос, которым оставались чуждыми интересы неимущих тружеников земли - индейцев, над которыми тяготело проклятье вечной кабалы. И этим неимущим массам, чувствовавшим себя отчужденными при колониальном порядке, предстояло взяться за создание нового общественного устройства, которое они могли бы признать своим. Так был вызван к жизни цивилизаторский проект.