Проект "мест памяти" П. Нора

По инициативе и под руководством Пьера Нора с 1984 по 1992 г. осуществлён масштабный исторический исследовательский проект, который был опубликован в Париже издательством Gallimard под названием "Места памяти" ("Памятные места") ("Les lieux de mémoire") (Республика, Нация, Франция). Отдельные статьи этого проекта были изданы на русском языке в 1999 г.^* Проект состоял из 7 томов и содержал 6000 страниц, написанные 130 учеными. Само понятие "места памяти" с 1993 г. стало классическим термином и постепенно стало приобретать всё более широкий и не всегда уместный смысл. Первоначальная цель проекта - "вернуть память под контроль историков в условиях, когда прошлое становится непредсказуемым... Первые тома "Мест памяти" (т. 1 "Республика" (1984); т. 2 "Нация" (1986); т. 3 "Разнообразие Франции" (1992)) составлялись в разгар "эпохи сомнений" - тогда они мыслились как работа по деконструкции отживших стереотипов национального мифа путем раскрытия механизмов их конструирования и функционирования"^**. Ключевой идеей проекта стала связь памяти с национальной идентичностью. Теоретическое обоснование этой связи, однако, не так легко поддавалось опосредованию.

^* (Франция-память - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999.)

^** (Уваров П. История, историки и историческая память во Франции //Отечественные записки. №5(19). 2004.)

От уверенного тона первой статьи этого проекта "Между памятью и историей. Проблематика мест" не остаётся и следа к середине 90-х.

В опубликованном фрагменте французского историка, академика, лидера научного течения "Новая история", преемника традиции школы "Анналов" П. Норы "Проблематика мест памяти"^*, автор констатировал исчезновение памяти социальных групп. Память исчезла потому, что исчезли сами эти группы - носители коллективной памяти (крестьянство). Согласно автору, потому и обострился интерес к памяти, что ее больше нет. Вместе с потерей органической целостности общества "повисли в воздухе" и институты передачи социальной памяти и традиций: семья, школа, церковь, государство, идеология. Наконец, изменилось и само историческое сознание (благодаря СМИ), ограничившее "свое наследие самым сокровенным, эфемерной фотографией актуальности". У Хальбвакса память выполняла функцию непрерывной связи поколений, поэтому с её исчезновением, делает вывод П. Нора, потребность в "непрерывности находит свое убежище в местах памяти"^** (lieux de mémoire). Разорванная на периоды и темы история и является, с точки зрения П. Нора, результатом разрыва целостной национальной памяти на исторические эпизоды абстрактного прошлого. Раньше история была тождественна памяти. Теперь с исчезновением эволюционирующих, живых социальных групп история искореняет память. Результат - обрыв связи идентичности. "Евреи пока не ассимилировали чуждые традиции за счёт их традиционализма - народ - память".

^* (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 17-50.)

^** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 17.)

Память сосредоточена на устойчивости, наследовании, традиции и консерватизме; история как познавательная операция - на изменчивости и забывании. В истории, в отличие от памяти, содержание меняется. С нового времени, согласно автору, возросло само стремление изменяться, возникшее вместе с правом и властью. Субстанция классики была противопоставлена историзму.

Память, в концепции П. Нора, абсолютно не терпит плюрализма интерпретаций, а это значит, что ей невозможно существовать в эпоху диалогического постмодернистского дискурса. Память - нерефлектируема, жизненна, всегда актуальна, в настоящем, символична и мифологична, связана с сакральным, достоверна, множественна и неделима, коллективна и индивидуальна, субъективна, связана с конкретным носителем (образом, объектом); история - всегда относительна, проблематична, аналитична, критична, репрезентативна, укоренена в прошлом, связана со светским, универсальна, претендует на объективность, не прикреплена ни к чему, кроме времени, история менее всего склонна доверять памяти^*. История практически полностью противоположна памяти. Иначе говоря, история - это тоже память, но которая из непосредственной объективно-коллективной превратилась в субъективно-индивидуально-психологическую и косвенную, архивную^**. Поскольку же неизвестно, что может понадобиться в будущем, постольку надёжнее всё вообще превращать в архивы и памятники, т.е. утрата национальной памяти повлекла лихорадочное увеличение процедур, которые могли бы её спасти. "Производство архива - это обостренное свойство нового сознания"^***. "В эпоху потрясений устоев знаний каждая дисциплина стремится проверить свои основания с помощью их ретроспективного просмотра"^****. Поэтому историей своих дисциплин усиленно занимаются все учёные, а не только историки.

^* (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 20.)

^** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 29.)

^*** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, $.)

^**** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 33.)

Память - психологическая, самоосуществляющаяся, неуправляемая способность; историческое познание - осознанная, регулируемая волей мыслительная операция. Проблема тогда ещё и в возможности и адекватности рефлексии психологического механизма, недоверии разума чувствам, их противоречиям и познавательным механизмам и возможностям.

При этом амбиции у историков, а не в социальной памяти. Историки сохранили бы памятники только для того, чтобы было о чем спорить и на чьём материале доказывать, т.е. как средство. Интерес был бы только в процедуре выяснения, а не в сакральности этих памятников. Признаком "отрыва истории от памяти является начало истории истории, совсем недавнее пробуждение во Франции историографического сознания... внутреннее превращение истории-памяти в историю-критику"^*. История всю реальность пытается рассмотреть как историю, она и приживается там, где множество памятей и традиций (США). Во Франции же традиция по преимуществу, а потому не были в чести историки. Появление интереса к историографии, согласно автору, - это смена непосредственности индивидуального восприятия стремлением к унификации и отчуждению. Занимаясь историографией события, "мы больше не идентифицируем себя полностью с его наследием", потребность в изучении традиции говорит об отмирании традиции, "деидентификации с памятью", сама память становится объектом истории. Если же история начинает заниматься ментальностями прошлого, то нация как целостный субъект уже потеряна, а вместе с ней теряется и традиция, необходимость в передаче ценностей (педагогика). Историческое исследование, согласно П. Нора, не может работать на интересы нации - страны. Только посредством нации память "отстаивает свою священность". Но "в кризисе 1930-х гг. пара государство-нация постепенно стала замещаться парой государство-общество... С тех пор, как общество заняло место нации, легитимизация через прошлое и, следовательно, через историю уступила место легитимизации через будущее"^**. Память стала рассматриваться как феномен исключительно индивидуальный. Автор фиксирует на примере памяти-истории распад, атомаризацию общества и, соответственно, множественность памятей. Автор зафиксировал на материале трансформации социальной памяти те процессы, которые в истории философской мысли со второй половины XIX в. назвали переходом от классики и субстанциализма к неклассической мысли и функциализму. Историки зафиксировали сдачу последнего бастиона холизма. Однако в целом этим выводом подчёркивается не возникновение новой метафизической установки (наряду с космоцентризмом, теоцентризмом и антропоцентризмом), а лишь тотальное воцарение новоевропейского субъект-объектного антропоцентризма в последних "закоулках" общественного сознания. Только если в XVI - XVII в. этот процесс был связан с утратой прочного основания в авторитете святого Писания, то в конце XX в. перестала быть прочным основанием коллективная память нации. Выходом из этой ситуации в новое время стал поиск предельных оснований познания и бытия. Какую форму общественное сознание (тенденция атомаризации общества не может изменить его социальной природы) примет в XXI в. в связи с полным проявлением внутренних оснований антропоцентризма остаётся пока под вопросом.

^* (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 21-22.)

^** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 24-25.)

Таким образом, от памяти остаются только места памяти - "крайняя форма, в которой существует коммеморативное сознание в истории, игнорирующей его, но нуждающейся в нем ... сообщество, которое по природе своей ценит новое выше старого, молодое выше дряхлого, будущее выше прошлого. Музеи, архивы, кладбища, коллекции, праздники, годовщины, трактаты, протоколы, монументы, храмы, ассоциации - все эти ценности в себе - свидетели другой эпохи, иллюзии вечности. ... в обществе, которое стремится распознавать только равных и идентичных индивидов... переход от тотемической истории к истории критической - это и есть момент мест памяти. Больше никто не прославляет нацию, но все изучают способы ее чествования"^*. Соответственно, с распадом национальной памяти особую значимость приобретают, согласно автору, люди, которые будут профессионально заниматься её сохранением. Субстанциализм памяти состоял в том, что "раньше истинное восприятие прошлого историей-памятью состояло в констатации того, что на самом деле прошлое не прошло"^**. Память нации была тем постоянством субстанции, которое сохранялось при всяком событийном изменении. Эта связь становится внешней как только сознание "замыкается" на внешнее, превращаясь в "алхимию сущности". Субъективность историка остаётся последней субстанцией. "...Историография, неизбежно вступившая в свою эпистемологическую пору, с определенностью завершает эру идентичности. .. Только те книги по истории являются местами памяти, основу которых составляет переработка памяти, или те, что представляют собой педагогические бревиарии"^***.

^* (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 26.)

^** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 35.)

^*** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 39, 44.)

П. Нора называет свою концепцию гипотезой "мест памяти" "в трех смыслах слова - материальном, символическом и функциональном, - но в очень разной степени. Даже место, внешне совершенно материальное, как, например, архивное хранилище, не является местом памяти, если воображение не наделит его символической аурой. Даже чисто функциональное место, такое как школьный учебник, завещание или ассоциация ветеранов, становится членом этой категории только на основании того, что оно является объектом ритуала. Минута молчания, кажущаяся крайним примером символического значения, есть как бы материальное разделение временного единства, и она же периодически служит концентрированным призывом воспоминания. Три аспекта всегда сосуществуют"^*. Значимые функции мест памяти состоят "в остановке времени, в блокировании работы забытья, в фиксировании настоящего порядка вещей, в обессмерчивании смерти, в материализации нематериального (золото есть единственная память денег) для того, чтобы заключить максимум смысла в минимум знаков"^**, т.е. в конечном счёте в устойчивости и целостности того, что изменяется, т.е. в субстанциальной идее. "Все места памяти - это отдельные предметы, отсылающие к памяти как к целому"^***. Места памяти - это "бессознательная организация коллективной памяти, которой мы позволяем осознать самое себя. Места памяти - это наш момент национальной истории... Все исторические и научные подходы к памяти, будь их предметом память нации или социальных ментальностей, имели дело с realia, с самими вещами, предельно живую реальность которых они стремились познать. В отличие от всех исторических объектов, места памяти не имеют референции в реальности. Или, скорее, они сами являются своей собственной референцией, знаками, которые не отсылают ни к чему, кроме самих себя, знаками в чистом виде. Это не значит, что у них нет содержания, физического существования и истории, совсем напротив. Но местами памяти их делает как раз то, благодаря чему они ускользают от истории"^****. "Места памяти" лишь по названию связаны с топографией, но большая их часть не является отсылкой к пространству. Это отметины, следы, временные символы - календарь, церемония, флаг... - всё, что ещё хранит фрагменты памяти, служит её укрытием. Эти "места" общие как для памяти, так и для истории, но "необходимо, чтобы существовало желание помнить. ...Если отсутствует это намерение помнить, то места памяти становятся местами истории". Разрыв континуальности памяти, зафиксированный П. Нора, имеет следствием разрыв в сознании социального субъекта. Атомаризация общества, его лишь номиналистическая общность в такой ситуации не кажутся парадоксальными.

^* (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 40.)

^** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 41.)

^*** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 43.)

^**** (Нора П. Проблематика мест памяти //Франция-память. - СПб.: СПбГУ, 1999. С. 48-49.)

В 2002 г. журнале "Transit" (№ 22) впервые опубликована статья П. Нора, переведенная в России как "Всемирное торжество памяти"^*. "Мы живем в эпоху всемирного торжества памяти. В последние двадцать или двадцать пять лет все страны, все социальные, этнические и семейные группы пережили глубокое изменение традиционного отношения к прошлому, ... прочно соединив верность прошлому - действительному или воображаемому - с чувством принадлежности, с коллективным сознанием и индивидуальным самосознанием, с памятью и идентичностью"^**. Но это уже не память нации. Возрожденный интерес к прошлому выразился в тотальных генеалогических изысканиях, "культе корней (roots)", юридических пересмотрах прошлых событий, росте числа музеев, архивов. Французы, согласно П. Нора, называют этот процесс "patrimoine" (аналог английского "heritage"). Предшествующее этому разрушение единства исторического времени вызвало обратную реакцию в общественном сознании. Все три господствовавшие стратегии построения будущего ("как реставрация прошлого, как прогресс или как революция") обнаружили свою ограниченность. "Именно конец всякой телеологии истории - конец истории с известным концом - возложил на настоящее тот "долг памяти", ... "работу памяти" (П. Рикёр)" ... потому что в них скрывается секрет того, что мы есть, нашей "идентичности"^***. Возникла тенденция "попросту вытеснить слово "история" и поставить занятия историей на службу памяти".

^* (Нора П. Всемирное торжество памяти //Неприкосновенный запас, 2005. № 2-3 (40-41).)

^** (Нора П. Всемирное торжество памяти //Неприкосновенный запас, 2005. № 2-3 (40-41).)

^*** (Нора П. Всемирное торжество памяти //Неприкосновенный запас, 2005. № 2-3 (40-41).)

Второй причиной этого интереса к памяти стал рост самосознания малых групп на волне демократизации, тех групп, у которых не было ранее "права на свою историю". "Он сделал актуальным малоупотребительное прежде понятие "коллективная память". Раньше история относилась к обществу, а память - к индивидууму, соответственно история была единой, а память - множественной. "Идея, что памятью обладают именно сообщества, предполагает глубокое изменение места индивидов в обществе и их отношения к коллективу: здесь секрет загадочного, взывающего к объяснению успеха еще одной идеи, а именно идеи идентичности, без которой невозможно понять theupsurgeofmemory - рост памяти. Слово "идентичность" претерпело смысловую инверсию, аналогичную и параллельную тому, что произошло со словом "история". Из индивидуального понятия она стала коллективным, а из субъективного - как бы логическим и объективным"^*. Идентичность перестала сводиться к отпечаткам пальцев и особым приметам на теле, характеризовать уникальность отдельного человека. "Теперь это слово стало категорией группы, формой определения человека "извне". ...Идентичность, как и память, стала долгом. От меня требуют самоопределения: кто я - корсиканец, еврей, рабочий, алжирец, негр. Именно здесь, на уровне обязательств, возникает связь между памятью и социальной идентичностью. С этой точки зрения они подчиняются одному и тому же механизму: эти слова стали практически синонимами, и их сближение характерно для новых механизмов исторической и социальной динамики"^**. Согласно П. Нора, произошёл переход "от исторического самосознания к социальному сознанию. Вместо национальной идентичности - торжество социальных идентичностей". Социальные группы потребовали своего признания.

^* (Нора П. Всемирное торжество памяти //Неприкосновенный запас, 2005. № 2-3 (40-41).)

^** (Нора П. Всемирное торжество памяти //Неприкосновенный запас, 2005. № 2-3 (40-41).)

Следствиями утери единства смысла и нынешнего расцвета памяти социальных групп стали бесконечные мемориальные чествования, которые стремятся к узакониванию "множественности возможных версий прошлого". Вторым следствием стала утеря монополии профессионального историка на интерпретацию прошлого. Эмансипация и освобождение оборачиваются своей противоположностью "и превращается в форму замкнутости, мотив исключения и орудие войны. Требование возвращения памяти - в принципе форма взывания к правосудию. Но на практике она часто оказывалась призывом к убийству. Может быть, пора обратить против памяти обвинение, предъявлявшееся Ницше истории, и повторить сказанное в "Несвоевременных размышлениях", заменив слово "история" словом "память": "...существует такая степень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развития исторического чувства, которая влечет за собой громадный ущерб для всего живого и в конце концов приводит его к гибели, будет ли то отдельный человек, или народ, или культура". Об этой стороне памяти мы тоже обязаны помнить"^*.

^* (Нора П. Всемирное торжество памяти //Неприкосновенный запас, 2005. № 2-3 (40-41).)

1 февраля 2010 г. член Французской академии Пьер Нора прочитал в Российском государственном гуманитарном университете открытую лекцию "Существует ли историческая идентичность Франции?". Лекция была опубликована в электронном журнале под названием "Расстройство исторической идентичности"^*. П. Нора с горечью констатирует, что в современной Франции сложилась целостная философия "удачно приспособленная к духу времени, ведущая к всеобщей криминализации прошлого". Её общим лейтмотивом является призыв к правящим политикам самим решать, что в истории является истиной и возводить в закон эти решения. Направлен этот призыв по замыслу "не против историков, а против активистов исторической лжи". Первым практическим результатом этого явилось расширение понятия "преступление против человечества" и его перенос на всех жертв национальной и даже всемирной истории. В результате возникают юридические основания преследовать не только участников расстрелов в Катыни, но и активистов Варфоломеевской ночи. Франция таким образом могла бы пойти и дальше и предъявить обвинения испанским завоевателям, истребителям американских индейцев, спросить за действия китайцев в Тибете. Ничто не мешает пересмотреть и Крестовые походы, в которых у Востока тоже есть серьёзные претензии к Франции. История, таким образом, превращается в память только одной политической элиты. Это пример того, сколь значительна может быть гегемония памяти при её неподобающем использовании.

^* (Нора П. Расстройство исторической идентичности //Мир истории. 2010. № 1.)

Пробуждение памяти эмансипирующихся меньшинств при внешней видимости справедливости имело результатом бесконечное разрастание исторических исследовательских перспектив, в которых эти группы начинают диктовать собственное прочтение прошлого. От скромного призыва к уважению и признанию эти группы переходят к требованию пересмотра всей истории и придания официального статуса их односторонней проекции. В результате, констатирует П. Нора, национальные дни празднования превращаются в дни покаяния о криминальном прошлом. "Всеобщая тенденция переписывать прошлое в свете памяти и судить его от ее имени прямо ведет к упразднению любых форм исторического мышления и духа истории... Память по определению стирает хронологические различия и переходы, игнорирует факторы трансформаций и условия изменений. Речь больше не идет о том, чтобы понять и объяснить другим прошлое ради него самого, познать его, чтобы сделать зримым, воссоздать цепь причин, которые сделали нас тем, чем мы являемся сегодня, а о том, чтобы пригвоздить к каждому феномену прошлого оценку, основанную на сегодняшних критериях и ценностях, как если бы сами эти ценности и критерии не были продуктами истории и существовали испокон веков... Случилось так, что память незаметно переплелась с моралью и поглотила историю"^*. История, делает вывод П. Нора, не должна судить прошлое современным судом.

^* (Нора П. Расстройство исторической идентичности //Мир истории. 2010. № 1.)

П. Нора ставит вопрос в самой традиционной форме: если предыдущая история была сплошным насилием, можно ли отвернуться от неё, "может ли человеческое сообщество и национальная общность обойтись без генетического понимания своего прошлого и позитивного отношения к собственной истории?"^* Можно ли усомниться в своей исторической идентичности?

^* (Нора П. Расстройство исторической идентичности //Мир истории. 2010. № 1.)

Противоречия в современном историческом сознании тем острее, чем глубже оказывается пропасть между светлым образом национального прошлого, передававшегося традицией, и "тяжким, запоздалым столкновением с исторической правдой, которая несовместима с этим образом, разбивает его и кажется еще черней, чем была на самом деле"^*. Ложь предшественников, претензии правителей и засекречивания архивов, а не успешная работа историков привели к этому противоречию. Но не следует при этом, по мнению П. Нора, впадать в противоположную крайность, создавая законы, приобретающие обратную силу. Мультикультурализмом Франция уже отреагировала на бывшую колонизацию народов, но продолжает заниматься национальным мазохизмом покаяния. Это и есть, по мысли французского историка, шараханьем в крайности политиков, присваивающих себе статус носителей истинной исторической памяти.

^* (Нора П. Расстройство исторической идентичности //Мир истории. 2010. № 1.)

В интервью П. Норы "Историки поняли, что законы - очень опасная вещь" от 31.05.2010, опубликованном в журнале "XXI век", глава ассоциации "Свобода для истории" обосновывал главную мысль о том, что история должна быть независимой от государства. "Власти имеют право и даже должны содействовать формированию коллективной памяти об исторических событиях, памяти о жертвах (например, заниматься компенсациями жертвам, облегчением их положения, сохранением памяти об их страданиях). Но всякий закон, принятый по поводу исторических оценок, может быть очень опасным"^*. Такие законы, даже принятые из благих побуждений, в конечном итоге оборачиваются против объективного исследования историков. И Франция на себе проверила опасность таких законодательных инициатив, в результате которых монополию на историческую истину присваивают меньшинства. Основаниями, которые не учитывают пострадавшие в истории группы являются: "Во-первых, современные моральные концепции не работают в области истории. Если судить о прошлом, применяя к нему современные нравственные критерии, тогда вся история может предстать, как история преступлений. Во-вторых, мы рискуем впасть в то, что известный историк Марк Блок называл "непростительным грехом анахронизма" (приписывание людям другого времени и другой культуры эмоциональных установок и норм поведения, свойственных самому историку и современности - urokiistorii)"^**.

^* (Нора П. Историки поняли, что законы - очень опасная вещь //21 век. Интервью 31/05/2010.)

^** (Нора П. Историки поняли, что законы - очень опасная вещь //21 век. Интервью 31/05/2010.)

В этом же интервью П. Нора разъяснил область определения своего понятия "места памяти". ""Мемориалы" - это то, что создают официальные общественные объединения или правительство, чтобы сохранить память о чем-либо. Название улиц, ассоциации ветеранов, памятники жертвам войны; все это - "мемориалы"... пространство памяти, которое гораздо шире, чем отраженное в мемориалах представление о прошлом. "Местом памяти" может стать слово, институция. Французская академия, например...".^* Места памяти, согласно П. Нора, не создаются искусственно, сверху. Они сами собой становятся символами нации.

^* (Нора П. Историки поняли, что законы - очень опасная вещь //21 век. Интервью 31/05/2010.)

Позже в статье "Нация-память" П. Нора отделит национальную память от государства, отказавшись и от посредничества истории. Статья "Поколение" в третьей части книги "Места памяти" опирается на идею горизонтальной социальной связи в лице поколения, "обеспечивает преобладание горизонтальной идентичности (через простое равенство людей разного возраста) над всеми формами вертикальной связи". Поколение, "которое единственно и послужило всем последующим поколениям моделью и шаблоном"^*. Однако заканчивается свод работ под заглавием "Места памяти" констатацией разрушения "модели национальной идентичности".

^* (Nora Р. Les Lieux de mémoire. III, p. 942-944.)

Э. Дюркгейма, для которого минувшее оставило лишь бессмысленные остатки для историков, П. Нора ратует за "возвращение события".