Часть 3.

го продукта, т. о. поскольку она выражает это определенное понятие.

Следовательно, она должна быть делимой и неделимой одновременно, т. е. делимой и неделимой в различном смысле. Более того, она должна быть в одном смысле неделима, лишь поскольку в другом смысле она делима. Она должна быть делима, и делима, как каждая материя, бесконечно, неделима, как эта определенная материя, также бесконечно, т. е. так, что посредством бесконечного деления в ней не окажется ни одной части, которая не представляла бы целое, не отражала бы целого.

Отличающий этот продукт характер (то, что изымает его из сферы просто явлений) есть, следовательно, его абсолютная индивидуальность.

Продукт должен быть неделимым (согласно понятию) лишь постольку, поскольку он делим (в своей явленности). Следовательно, в нем должны быть различимы части. Но части (речь идет не об элементах, ибо они, несмотря на то что таково представление обычной физики,— не части, а сущность самой материи) могут быть различены только по форме и образу.

Следовательно, первый переход к индивидуальности есть придание материи формы и образа. В обыденной жизни все, что само по себе или посредством человеческих рук обрело фигуру, рассматривается как индивидуум, и с ним обращаются как с таковым. Поэтому можно априорно вывести заключение, что каждое твердое тело обладает своего рода индивидуальностью, а также что каждый переход из жидкого состояния в твердое связан с кристаллизацией, т. е. с формированием в определенный образ; ибо сущность жидкого тела и состоит в том, что в нем нет ни одной части, которая отличалась бы от другой фигурой (в абсолютной непрерывности, т. е. неиндивидуальности своих частей), напротив, чем совершеннее этот процесс перехода, тем определеннее фигура не только целого, но и его частей. (Из химии известно, что кристаллизация является правильной лишь в том случае, если она происходит спокойно, т. е. если свободный переход материи из жидкого в твердое состояние тела не нарушается.)

Удивительно, что и в общепринятом словоупотреблении (против которого недавно некоторые протестовали, не замечая, в чем его серьезное основание) материальные причины, в которых ни одна часть не может быть различена, называют жидкостями: так говорят об электрической, магнитной жидкости (flude electrque, magnetque).

140

Человеческое искусство состоит в том, чтобы придавать грубой материи не столько нерушимость, сколько разрушимостъ. т. е. это искусство способно достигнуть той нерушимости, которую природа достигает во всех своих продуктах, лишь до известной границы. О разрушимости грубой материи говорят только тогда, когда человеческим искусством ей придана определенная форма. Знаток древностей способен (или во всяком случае делает вид, что способен) определить по отломленной голове не только статую, которой она принадлежала, но часто даже и эпоху, к которой эта статуя относится. Однако познаваемость целого по его части, которая в продуктах природы (если не для вооруженного глаза, то для более острого проникающего взора) уходит в бесконечность, в продуктах искусства никогда не уходит в бесконечность, в чем и проявляется несовершенство человеческого искусства, обладающего в отличие от природы властью не над всепроникающими, а только над поверхностными силами.

Таким образом, понятие нерушимости каждой организации свидетельствует только о том, что в ней, даже в бесконечности, нет части, в которой не продолжало бы сохраняться целое или из которого нельзя было бы познать целое. Но познанным одно из другого может быть лишь в том случае, если оно есть действие или причина этого другого. Поэтому из понятия индивидуальности следует двоякое воззрение на каждую организацию, которая в качестве идеального целого есть причина всех своих частей (т. е. самой себя в качестве реального целого) и в качестве реального целого (поскольку у нее есть части) есть причина самой себя в качестве идеального целого; в этом можно без труда познать вышерассмотренное абсолютное соединение понятия и явления (идеального и реального) в каждом продукте природы и прийти к конечному определению, что каждое истинно индивидуальное существо есть одновременно действие и причина самого себя. Такое существо, которое мы должны рассматривать как являющееся одновременно причиной и действием самого себя, мы называем организованным (анализ этого понятия дал Кант в «Критике способности суждения»), поэтому то в природе, что носит характер индивидуальности, должно быть организацией, и наоборот.

2. В каждой организации индивидуальность (частей) бесконечна. (Это положение, хотя оно и недоказуемо на опыте в качестве конститутивного принципа, должно быть положено в основу каждого исследования по крайней мере

141

в качестве директивного; даже в обыденной жизни мы считаем организацию тем более совершенной, чем дальше мы можем проследить эту индивидуальность.) Следовательно, сущность организующего процесса должна состоять в бесконечной индивидуализации материи.

Однако часть организации всегда индивидуальна лишь постольку, поскольку в ней познаваемо и как бы выражено целое организации. Это целое и само состоит только в единстве жизненного процесса.

Следовательно, в каждой организации должно господствовать полнейшее единство жизненного процесса применительно к целому и одновременно полнейшая индивидуальность жизненного процесса применительно к каждому отдельному органу. Соединить то и другое можно только, если принять, что один и тот же жизненный процесс бесконечно индивидуализируется в каждом отдельном существе. Здесь мы еще не дадим физиологического объяснения этого положения; оно установлено априорно, и этого пока нам достаточно. Однако в этом положении содержится другое положение, которое и представляет для нас здесь существенный интерес.

«Индивидуальность каждого органа объяснима только из индивидуальности процесса, посредством которого он создан». Индивидуальность органа мы познаем отчасти по его изначальному составу, отчасти по его форме и образу, или, вернее, индивидуальный орган есть не что иное, как этот определенный индивидуальный состав в соединении с этой определенной формой материи. Поэтому ни химический состав, ни форма органов не могут быть причиной жизненного процесса, напротив, жизненный процесс сам есть причина как определенного химического состава, так и формы органов. Следовательно, ясно, что, стремясь найти причину (не условия) жизненного процесса, эту причину надлежит искать вне органов, и она должна быть значительно более высокого порядка, чем структура или состав, которые сами должны быть рассмотрены как действие жизненного процесса.

Так как, впрочем, самый жизненный процесс состоит лишь в непрерывном нарушении и восстановлении равновесия отрицательных начал жизни и так как именно эти начала суть элементы всех смешений, происходящих в животной организации, то жизненный процесс есть лишь непосредственная причина индивидуального химического состава органов животного организма, и только в силу того, что он заставляет сопротивляющиеся элементы соединятьс

142

в определенном смешении, он есть также косвенная причина формы всех органов. Из этого следует положение, что свойства животной материи как в целом, так и в отдельных органах не зависят от их изначальной формы, наоборот, форма животной материи как в целом, так и в отдельных органах зависит от их изначальных свойств; это положение дает нам ключ к объяснению самых поразительных феноменов в царстве органической природы, и, собственно говоря, только оно и показывает, в чем разница между организацией и машиной; в машине функция (свойство) каждой части зависит от ее фигуры, тогда как в организации, наоборот, фигура каждой части зависит от ее свойства.

примечание. Приняв эту точку зрения, мы можем определить различные ступени, пройденные физиологией до ее нынешнего состояния.

Губительное влияние атомистической философии, сказавшееся не столько на отдельных положениях естествознания, сколько на духе философии природы в целом, выразилось в физиологии в том, что основание главных явлений жизни искали в структуре органов (так, даже Галл ер объяснял раздражимость мышц их структурой) — мнение, которое (подобно столь многим атомистическим представлениям) может быть опровергнуто уже самым обычным опытом (например, тем, что при совершенно неизменившейся структуре всех органов внезапно может наступить смерть); тем не менее и поныне для многих физиологов жизнь и организация равнозначны.

Незаметное преобразование философского духа, которое постепенно превратилось в тотальную революцию в области философского мышления, нашло свое выражение уже в отдельных его продуктах (например, в идее стремления к формированию у Блуменбаха 29, признание чего уже является выходом за границы механистической натурфилософии и уже не может быть объяснено в рамках структурной физиологии, вследствие чего, вероятно, вплоть до последнего времени и не была сделана попытка свести это к естественным причинам); одновременно новые открытия в области химии все более уводили естествознание с пути атомистики и вселяли в умы дух динамической философии.

Следует признать заслугу химических физиологов в том, что они впервые, хотя и смутно осознавая это, поднялись над механистической физиологией и достигли по крайней мере того, чего можно было достигнуть посредством их мертвой химии. Они по крайней мере первыми

143

установили в качестве принципа положение (хотя в своих утверждениях не следовали ему), что не форма органов есть причина их свойств, но, наоборот, их свойства (их качества, химический состав) суть причина их формы.

Но это было для них, по-видимому, пределом. В качестве химических физиологов они не могли выйти за пределы химических свойств животной материи. Делом философии было найти в высших началах основание химических свойств и тем самым поднять наконец физиологию над областью мертвой физики.

Нераздельность материи и формы (что составляет сущность организованной материи) как будто проявляется уже в ряде продуктов неорганической природы, так как многие из них (если не препятствовать их образованию) кристаллизуются в свойственной им собственной форме. Если специфически различные материи, например различные соли, которые в одинаковых обстоятельствах отделяются друг от друга под действием общего средства разложения, принимают в каждом случае свойственную им форму, то основание этого явления следует искать только в их изначальном качестве, а именно, так как положительное начало их кристаллизации, без сомнения, одно и то же,— в изначальном различии их отрицательных начал. Рассматривать всякую кристаллизацию как вторичное образование, возникающее из различных нагромождений первичных неизменных форм,— не более чем остроумная игра, хотя математически такое происхождение конструировать можно, ибо нет такого, хотя бы самого простого образования, для которого нельзя было бы привести доказательства, что оно само также вторично.

3. Если форма и вид органов — следствие их качеств, то спрашивается, от чего эти качества прежде всего зависят? Прежде всего они зависят от количественного соотношения элементов, входящих в их химический состав. Все зависит от того, какой из изначальных элементов в них преобладает (азот ли, кислород или углерод и т. д.), и от того, господствует ли в них только один из них. Что всякое различие органов зависит только от возможных комбинаций этих первичных веществ в животном организме, не может вызывать сомнения хотя бы потому, как я покажу ниже, что очевидна своего рода последовательность ступеней в органах: от тех, которые содержат меньше всего азота, до тех, которые (являясь собственно местонахождением раздражимости) должны иметь его в наибольшем количестве.

Таким образом, в будущем соотношение элементов

144

животного организма в химическом смешении можно будет с достаточной точностью определять не только посредством химического анализа отдельных его частей, но и преимущественно посредством наблюдения за их функциями. Не могу не заметить, что, поскольку различие между животными и растениями состоит лишь в том, что животные удерживают отрицательное жизненное начало, а растения его выдыхают, природа не могла совершить переход от растений к животным посредством скачка, но что в этом переходе от вегетации к жизни к элементам вегетации постепенно должно было присоединяться некое вещество, которое позволило им удерживать отрицательное начало жизни. Это вещество — азот, который в атмосфере неизвестным нам образом соединен с кислородом, даже искусственно едва ли может быть представлен свободным от кислорода и проявляет упрямое родство с этой материей. Теперь понятно, почему азот есть, собственно, тот элемент, который отличает животную материю от растительной. Достаточно признать, что в легких этот элемент до известной степени проникнут кислородом, чтобы понять, как в этом органе посредством одного только соприкосновения может происходить разложение воздуха, так как именно это вещество, будучи до известной степени окислено, столь сильно притягивает кислород.

Что с различными комбинациями элементов, как правило, должна быть связана и особая форма кристаллизации, известно не только априорно, но из многих опытов, ибо почти все (минеральные) кристаллизации так, как они порождаются в природе, обязаны различным элементам, с которыми они соединены и которые искусственно могут быть от них отделены.

Примечание. Что именно азот дает животным способность удерживать отрицательное жизненное начало, явствует из того, что и растения, такие, как сморчки и шампиньоны (Agarcus campestrs), и большинство губок, в составе которых содержится очень много азота (отсюда и питательность этих растений), с точки зрения дыхания близки к животным тем, что губят самый свежий воздух и выдыхают воздух, непригодный для дыхания (см. Гумбольдт. «Афоризмы», с 07. Его же: «Flora Frberg enss », с. 76 и о раздраженных нервных и мышечных волокнах). С помощью серной и азотной кислот можно, по-видимому, превратить то и другое в субстанцию, подобную животной материи ( с 77).

±. Поскольку источник всякого питательного вещества

145

находится в крови, поскольку каждый орган обладает своим особым химическим составом и берет из этого всеобщего источника только то, что он способен удержать, то следует допустить, что кровь, циркулируя, постоянно меняет свой состав; это подтверждается опытом, так как кровь, выступая из того или иного органа, всегда меняет свой вид. Однако поскольку основание этого изменения надо искать в органе, то следует предположить, что в органе действует причина, которая делает его способным определенным образом расслаивать проходящую через него кровь и тем самым одновременно определенным образом регенерировать самого себя. Эту причину следует искать не в отрицательных началах жизни, не в начале, которое порождается или разлагается самим жизненным процессом, следовательно, искать ее надлежит в более высоком начале, которое находится вне сферы самого жизненного процесса и лишь постольку есть первая и абсолютная причина жизни.

примечание. Таким образом мы опять оказались у границы, которую невозможно преступить средствами мертвой химии.

Какой физиолог с самого начала развития этой науки мог быть столь туп, чтобы не понять, что процесс ассимиляции и питания в животном организме происходит химическим путем? Вопрос, на который не был найден ответ, заключался только в следующем: какая причина поддерживает этот химический процесс и по какой причине он столь бесконечно индивидуализируется, что ведет к постоянному воспроизведению всех отдельных частей (постоянно в одном и том же составе и в одной и той же форме)? Теперь многие забавляются пустой игрой им самим непонятными словами: животное избирательное притяжение, животная кристаллизация и т. д., игрой, которая лишь потому кажется новой, что прежние физиологи не решались провозглашать последними причинами те действия природы, относительно которых ни у кого не возникает сомнения, что они совершаются, но причина которых им (как и новым физиологам) была неизвестна.

5. Как объясняют эти физиологи неистовство природных влечений, которые, если их не удовлетворяют, влекут человека к буйным проявлениям и к яростным действиям, направленным против самого себя? Читали ли они у поэтов о голодной смерти Уголино 30 и его сыновей? И как они объясняют страшную силу, с которой природа, если тайный яд грозит первоисточнику жизни, стремитс

146

подчинить это сопротивляющееся ей вещество законам, свойственным животной организации? Многие яды такого рода действуют ассимилирующе на вещества животного организма. По законам мертвой химии из того и другого должен был бы возникнуть общий продукт, при наличии которого жизнь, быть может, не могла бы сохраниться, но против которого мертвые силы не стали бы бороться. Как же поступает в данном случае природа? Она приводит в действие все силы жизни, чтобы подавить ассимилирующую силу яда и принудить его подчиниться ассимилирующим силам тела. Не действие яда, а собственная сила живого тела вызывает эту борьбу, которая часто завершается смертью, а часто и выздоровлением. Из этого (как мне представляется) достаточно ясно, что мертвые химические силы, действующие в процессе ассимиляции, сами предполагают некую высшую причину, которая управляет ими и приводит их в действие.

В

Вообще мне кажется, что большинство естествоиспытателей до сих пор не поняли, в чем истинный смысл проблемы происхождения организованных тел.

Если некоторые из них исходят из наличия особой жизненной силы, которая магической властью нарушает все действия законов природы в одушевленном существе, то тем самым они априорно устраняют всякую возможность физического объяснения организации.

Если другие, напротив, объясняют происхождение всякой организации из мертвых химических сил, то тем самым они устраняют всякую свободу природы в формировании и в организации. То и другое следует соединить.

. Природа должна быть свободной в своей слепой закономерности и, наоборот, закономерной в своей полной свободе, только в этом соединении заключено понятие организации.

Природа действует не совершенно вне законов (как должны утверждать сторонники жизненной силы, если они хотят быть последовательными) и не совершенно закономерно (как утверждают сторонники химической физиологии),— в своей закономерности она не подчинена законам, а в своей не подчиненности законам закономерна.

Проблема, которую надлежит разрешить, заключается в следующем: как природа в своей слепой закономерности может сохранять видимость свободы и, наоборот, действуя как будто свободно, подчиняться слепой закономерности?

147

Для этого соединения свободы и закономерности мы знаем только одно понятие — стремление. Следовательно, вместо того чтобы говорить, что природа действует в своих формированиях одновременно закономерно и свободно, мы можем сказать, что в органической материи действует изначальное стремление к формированию, в силу которого материя принимает, сохраняет и все время восстанавливает определенную форму.

2. Однако стремление к формированию — лишь выражение изначального соединения свободы и закономерности во всех образованиях природы, но не основание для объяснения самого этого соединения. На почве естествознания стремление к формированию (в качестве основания для объяснения), совершенно чуждое понятие, неприменимое к конструкции, если оно должно иметь в ней конститутивное значение,— не что иное, как преграда для исследующего разума или нечто смягчающее в виде некоего смутного качества, призванного успокоить разум.

Это понятие уже предполагает наличие органической материи, ибо такое стремление должно и может действовать только в органической материи. Следовательно, этот принцип не может указывать причину организации, напротив, само понятие стремления к формированию предполагает высшую причину организации; устанавливая это понятие, мы уже постулируем такую причину, так как названное стремление немыслимо без органической материи, а материя немыслима без причины всякой организации.

Следовательно, это понятие не только ни в коей мере не ограничивает свободу исследования природы, но, напротив, расширяет ее, так как оно указывает на то, что последнее основание организации, которое обнаруживают в самой органической материи, уже предполагает органическую материю и, таким образом, не может быть первопричиной организации, поэтому найти ее можно только вне органической материи.

Если стремление к формированию уже предполагает бесконечное наличие органической материи, то в качестве принципа это означает лишь одно: если считать, что первопричину организации следует искать в организованной материи, то она должна находиться в бесконечности. Но причина, которая находится в бесконечности,— то же, что причина, которая нигде не находится; ведь, когда говорят, что точка пересечения двух параллельных линий находится в бесконечности, это означает, что ее нет нигде. Следовательно, в понятии стремления к формированию

148

заключено положение: первопричина организации может быть найдена в самой организованной материи в ее бесконечности, т. е. вообще не может быть найдена; следовательно, искать подобную причину, если она должна быть найдена (от чего естествознание никогда не отказывается), следует вне организованной материи, и поэтому стремление к формированию никогда не может служить в естествознании основанием для объяснения — оно может только напоминать исследователям природы, что первопричину организации следует искать не в самой органической материи (в ее мертвых формирующих силах), а вне ее.

Примечание. Я далек от того, чтобы считать, будто тот, кто создал это понятие, мыслил именно так; достаточно, если из его понятия следует то, что я из него вывел. Это понятие, занявшее место эволюционной теории, впервые открыло путь к возможному объяснению (доступ к которому данная теория с самого начала закрывала). Ибо я не могу поверить в то, что это понятие должно было вновь закрыть путь к объяснению и само служить первым основанием для объяснения, хотя многие из тех, кому подобное основание для объяснения кажется вполне приемлемым, по-видимому, так полагают. Для них стремление к формированию есть последняя причина роста, воспроизведения и т. д.; если же кто-нибудь выходит за пределы этого понятия и спрашивает, посредством чего же стремление к формированию постоянно сохраняется в самой организованной материи, то они сознаются в своем неведении и требуют, чтобы и другие пребывали вместе с ними в том же неведении. Некоторые из них утверждают даже, что Кант в «Критике способности суждения» дает возможность для такого удобного объяснения. Что касается уверений в невозможности выйти за пределы данной степени формирования, то наилучшим ответом на них будет выход за эти пределы.

3. Я совершенно убежден в том, что организующие процессы природы можно объяснить и исходя из начал природы. Формирование животной материи происходило бы без влияния внешнего начала по законам мертвых химических сил и вскоре привело бы к остановке природного процесса, если бы на животную материю беспрерывно не воздействовало внешнее, не подвластное химическому процессу начало, если бы оно вновь и вновь не возбуждало природный процесс и беспрерывно нет нарушало образование животной материи по мертвым химическим законам; если же принять в качестве предпосылки подобное начало, то слепую закономерность природы во всех ее образованиях

149

можно, как мне кажется, полностью объяснить из действующих при этом химических сил материи, а свободу в этих образованиях или случайное в них — из случайного по отношению к химическому процессу нарушения действия сил, формирующих животную материю, посредством внешнего, независимого от химического процесса начала.

4. Если бы стремление к формированию было абсолютным основанием ассимиляции, роста, воспроизведения и т. д., то его невозможно было бы подвергнуть дальнейшему анализу; но оно — понятие синтетическое, которое, подобно всем понятиям такого рода, имеет два фактора: положительный (природное начало, посредством которого все время нарушается мертвая кристаллизация животной материи) и отрицательный (химические силы животной материи). Только из этих факторов можно конструировать стремление к формированию. Но если бы оно было абсолютным основанием, не допускающим дальнейшего объяснения, то оно должно было бы быть присуще организованной материи вообще как таковой и проявляться с одинаковой силой во всех организациях, подобно тому как тяжесть в качестве основного свойства присуща все телам в равной мере. Между тем, например, в способности к воспроизведению у различных организаций обнаруживается очень большое различие, и это может служить доказательством того, что само это стремление зависит от случайных условий (следовательно, не есть абсолютное основание).

5. Равномерный рост всего тела может быть объяснен, только если приписывать каждому органу свойственную ему (специфическую) силу ассимиляции; однако она сама также окажется qualtas occulta, если не принять, что сохраняющая ее причина находится вне организации. Можно установить в качестве закона, что орган тем труднее восстанавливается, чем большей специфической силой ассимиляции он обладает. Если бы стремление к формированию было абсолютным основанием воспроизведения, то не было бы основания для того, что один орган восстанавливается с большей легкостью, чем другой. Если же это стремление зависит, с одной стороны, от постоянного влияния на организацию положительного природного начала, с другой — от химических свойств органической материи, то очевидно, что, чем своеобразное и индивид у алчнее (химический) состав и форма органа, тем труднее должно быть и его восстановление. Поэтому способность к восстановлению свидетельствует не столько о совершенстве, сколько о несовершенстве организации. Если бы стремление к формированию

150

было абсолютным, то воспроизведение во всех его формах должно было бы быть всеобщим свойством органических частей, а не только таких организаций, в которых отсутствует выраженная индивидуальность органов (по их качеству и форме).

Рассмотрим тело полипов. Все тело этих созданий, известных своей неизменной способностью к воспроизведению, почти сплошь однородно; здесь ни один орган не выделяется, здесь нет ярко выраженного образа: весь полип кажется единой массой слипшегося студенистого вещества; вся его ткань состоит из студенистых частиц, которые держатся на тонкой общей, также студенистой основе (см. Блуменбах. «О стремлении к формированию», с. 88). Именно эти полипы, восстанавливая часть тела (ибо в данном случае вряд ли можно говорить об органе), используют для этого вещество материи всего своего остального тела, и это может служить доказательством того, что их способность к воспроизведению зависит от однородности материи, из которой состоит все их тело. «При этом весьма заметно, что восстановившие утраченную часть своего тела полипы даже при обильном питании становятся значительно меньше, чем были прежде, и, по мере того как искалеченное тело воспроизводит утраченные части, оно само как будто в такой же степени сжимается и становится короче и тоньше» (Блуменбах, с. 29).

Сколь значительна, напротив, индивидуальность органов во всех тех организациях, которые не восстанавливают утраченные члены! И разве не снижается заметно способность к восстановлению, по мере того как индивидуальность органов (а следовательно, и разнородность их химического состава и связанное с этим различие в их виде) бесконечно увеличивается? И разве мы не видим, как в одной и той же организации способность к воспроизведению уменьшается пропорционально росту индивидуальности и прочности органов? Что (по Блуменбаху) сила стремления к формированию уменьшается обратно пропорционально возрасту, может быть объяснено только тем, что с возрастом каждый орган все более индивидуализируется; разве смерть от старости приходит не из-за увеличивающейся закостенелости органов, которая препятствует непрерывному осуществлению жизненных функций и, обособляя органы, делает невозможной жизнь целого?

И наконец, разве мы не видим, что органы, которым мы из-за важности функций должны приписывать самую полную и нерушимую индивидуальность, такие, как мозг,

151

уже с первого момента их формирования выделяются природой из всех остальных и что именно эти органы в наименьшей степени допускают восстановление? Галлер утверждает, что, когда в эмбрионе уже можно что-либо различить, оказывается, что голова и особенно церебральные части относительно велики, тело же и отдельные члены малы. Наконец, строение мозга наиболее неизменно, все остальные, менее индивидуализированные части отличаются более часто встречающимся и заметным разнообразием (см. Блуменбах, с. 07). Из всего этого следует (как мне кажется) с достаточной ясностью, что способность к воспроизведению вообще не есть абсолютная способность, а зависит от меняющихся условий, следовательно, без сомнения, сама предполагает материальное начало в качестве своей первопричины.

С

Разве мы не видим отчетливо, что все действия природы в органическом мире являют собой постоянную индивидуализацию материи? Предполагаемое обычно постепенное облагораживание и очищение питательных соков в растениях есть не что иное, как подобная растущая индивидуализация. Чем более богатые и грубые соки поступают растению, тем оно пышнее и тем сильнее оно разрастается; это произрастание — не цель природы, оно только средство, чтобы подготовить более высокое развитие.

. Как только семя начинает прорастать, мы обнаруживаем, что растение сначала обретает листья и стебель, и, чем обильнее поступают ему питательные соки, тем дольше можно сохранять его в таком состоянии и препятствовать процессу природы, которая, если ей не мешать, безудержно стремится к конечной индивидуализации всех питательных соков. Как только соки достаточно наполнили растение, оно сжимается в чашечке, а затем вновь расширяется в лепестках цветка. Наконец, природа достигает величайшей индивидуализации, возможной в одной растительной индивидуальности, посредством образования противоположных половых органов. Ибо с последней ступенью, которую природа также посредством смены расширения и сокращения наконец обретает в плоде и семени, уже заложена основа для нового индивидуума, в котором природа с самого начала повторяет свое созидание. «Так посредством непрерывного расширения и сокращения она совершает свое вечное творение — продолжение рода посредством двух полов» (И. В. Гёте. «Опыт о метаморфозе растений». 790).

152

2. Следовательно, можно установить закон, согласно которому последней целью природы в каждой организации является постепенная индивидуализация (то, что в этой

продолжающейся индивидуализации возникает как бы по путно, по отношению к цели природы совершенно случай но) ; ибо, как только в организации достигнута высша

индивидуализация, она должна в соответствии с необходимым законом перенести свое существование на новый индивидуум, и, наоборот, природа не допускает, чтобы растение размножалось, пока она не достигла в нем высшей индивидуализации. Поэтому постепенно идущий рост, когда произрастающее растение переходит от узла к узлу, от

листа к листу, есть не что иное, как феномен постепенной индивидуализации и тем самым такое же действие природы, как само размножение (ср. Гёте, § 3).

3. Мы видим здесь, следовательно, непрерывную связь между ростом и размножением всякой организации. Поскольку мы в развитии одушевленных организаций познаем ту же последовательность в действиях природы (ибо образование половых органов и способность производить потомство есть момент остановившегося роста; животные,

наиболее схожие с растениями, например насекомые, которые, подобно растениям, обретают органы размножения лишь посредством метаморфозы, погибают, как и цветок,

как только совершен акт размножения), мы должны считать всеобщим законом природы, что рост всякой организации есть лишь продолжающаяся индивидуализация, вер

шина которой достигается в развитой способности к раз умножению двух противоположных полов. Одно и то же развитие ведет к возникновению того и другого пола: в растениях это бросается в глаза. Только разделение на два пола происходит на различных ступенях

развития. Чем выше индивидуальность, которой достигает зародыш будущего растения, тем раньше разделяются два пола (распределенные между двумя стволами). Другие

достигают степени индивидуализации, при которой про исходит разделение полов, позже, но прежде, чем чашечка образует цветок; тогда два пола распределяются между

Двумя цветками, но в одном индивидууме. И наконец, на последней (высшей) ступени разделение полов происходит одновременно с раскрытием цветка, и простой процесс

развития каждого растения подтверждает, что рост и раз умножение ~ лишь феномены безудержного стремления природы бесконечно индивидуализировать организацию;

а с этим совпадает общее наблюдение, что в тех организациях

153

, которые обладают выраженной индивидуальностью, пол развивается позднее всего и, наоборот, что раннее развитие пола происходит за счет индивидуальности.

5. Если мы теперь обратимся к причинам этого постепенного развития, то ясно, что, например, растение на каждой более высокой ступени развития обладает более высокой степенью редукции (или раскисления), которой оно в конце концов достигает одновременно с образованием плода. Сначала растущее растение образует листья — это первый механизм выдыхания, так как только посредством листьев испаряется необходимый для дыхания воздух; продукт редукции открывается на первой ступени в виде цветка (который своим цветом обязан кислороду, и, выдыхая беспрерывно портящийся воздух, цветок показывает, что удерживает в себе это животворное вещество), наконец, на высшей ступени, в плоде, который, вытянув из растения все питательные соки, оставляет растение совершенно расчисленным.

Примечание. Уже почка, образовавшись, может рассматриваться как совершенно отличный от маточного растения и пребывающий для себя индивидуум, как хорошо показал Дарвин в своей «Зоономии» (перевод Брандиса, с. 82) 3. Сколько почек на дереве, столько же новых индивидуумов. Впрочем, что природа только в почке достигает первой ступени индивидуальности, явствует из феномена прививки растений, так как получается, что характер ствола не оказывает никакого влияния на образование плода. Различные качества плода целиком и полностью зависят от различной стадии процесса редукции, который предшествовал его образованию; это становится очевидным, например, из того, что посредством добавления кислорода одна растительная кислота превращается в другую. Сами растения отличаются друг от друга только различной степенью редукции питающей их воды. Следует заметить, что существует бесконечное число степеней раскисления и что ни одна из них не является предельной. Наиболее горючие растения, темных цветов, встречаются, как и животные темной окраски, в жарком климате; ароматные растения, преобладающие в нашей климатической зоне, любят тепло песчаной почвы. Маслины лучше всего произрастают на сухой и каменистой почве, благородная виноградная лоза — на каменистом грунте; это доказательство того, что облагораживание растительных соков зависит только от степени процесса редукции в растении. 6. Разделение на два пола в природе столь же необходим

154

мо, как рост, так как оно — лишь последний шаг к индивидуализации, поскольку единое, однородное до этого момента начало распадается на два противоположных. Мы не можем удержаться от того, чтобы и разделение на два пола не объяснять в соответствии со всеобщими принципами дуализма. Там, где природа достигла крайнего предела разнородности (нарушенного равновесия), она в силу необходимого закона возвращается к однородности (к восстановлению равновесия). После того как жизненные начала в отдельных существах индивидуализированы до противоположности друг другу, природа торопится восстановить однородность посредством соединения полов. Закон, по которому головка, оплодотворяющая цветок, приближается к женскому рыльцу и после оплодотворения отталкивается им, есть лишь модификация всеобщего закона природы, по которому и частицы противоположного электрического заряда сначала притягивают друг друга, а затем, возбудив друг в друге однородное электричество, отталкиваются. Даже насекомое, переносящее оплодотворяющую пыльцу от мужского цветка к женскому, только следует в этом необходимому инстинкту, который ведет его от одного к другому. Если мы и не можем материально показать начала, разделяющиеся на два противоположных пола, даже если наше воображение неспособно проследить эту уходящую в бесконечность индивидуализацию начал, то подобный дуализм начал тем не менее заключен в первых принципах натурфилософии; ибо, что только существа, принадлежащие к одному физическому виду, в своем соединении способны к воспроизведению, и наоборот,— принцип, являющийся высшим принципом всякой естественной истории (см. Гиртаннер. «О Кантовом принципе естественной истории», с. 4 U) ,~ следует лишь из всеобщего принципа дуализма (который подтверждается как в органической, так и в неорганической природе), а именно из того, что только между началами одного типа существует реальное противоположение. где нет единства такого рода, нет и реального противоположения, а где нет реального противоположения, нет и порождающей стиль. Поскольку природа не терпит в органическом мире нейтрализации, то посредством соединения противоположных начал в ней пробуждается ее стремление к индивидуализации; когда она нарушает соотношение двух (какими бы средствами это ни достигалось), в ней возникает новый индивидуум. Какое начало получает при этом перевес, представляется нам случайным; необходимо

155

же, чтобы перевес одного начала над другим выражался в различном строении; это, без сомнения, столь же естественно, как и то, что на посыпанном янтарным порошком сгустке смолы появляются фигуры, одни из которых обладают положительным, другие — отрицательным электрическим зарядом.

Всякое образование как в органической, так и в неорганической природе происходит посредством перехода материи из жидкого состояния в твердое. Этот переход называется, преимущественно применительно к животным жидкостям, свертыванием. Поразительно, что уже в крови (непосредственном источнике всех питательных соков) можно различить как бы дуализм основных органов животного тела. Кровь, вытекая из сосудов, делится на две различные составные части, на кровяные сгустки и плазму. По-видимому, можно считать решенным, что в первых содержатся составные части мышечной ткани. Мнение, будто кровь вне тела сгущается в результате утраты тепла, опровергнуто уже, а позднее Пармантье и Дейё (см. их работы о крови в «Физиологическом архиве» Райля. Т. , № 2, с. 25) 32. Ученые, названные последними, утверждают, что причиной свертываемости крови служит исчезновение особого рода жизненного начала.

Несомненной причиной свертываемости крови является кислород. Ведь общеизвестно, что все животные жидкости, например молоко, свертываются при введении кислот. Масло отделяется от молока только под действием атмосферного кислорода. Слизистые выделения из носа обретают твердость вследствие влияния сконцентрированного в воздухе кислорода и тем самым становятся причиной насморка, который можно искусственно вызвать вдыханием пара окисленной соляной кислоты (см. работу Фуркруа и Воклена, там же, № 3, с. 48 ел.33). Слезы также свертываются под действием окисленной соляной кислоты, под действием щелочи они становятся более жидкими. Со свертываемостью всегда связано отделение кровяных сгустков от плазмы. Создается впечатление, что при соприкосновении с кислородом нейтральное соотношение этих двух субстанций крови нарушается и что за этим следует свертывание красной и волокнообразной части. Ибо во всяком случае несомненно, что все кислоты, в особенности минеральные, вызывают свертываемость крови. Напротив,

156

при соприкосновении со свободной от кислорода средой, например с водородом, кровь становится более жидкой н меньше свертывается (Гамильтон в «Annales de chme».

Но самое поразительное заключается в том, что нейтральные соли полностью останавливают свертывание крови, причем так, что его больше уже ничем нельзя вызвать. Из этого следует, что свертыванию крови должно предшествовать разделение двух ее составных частей (кровяных сгустков и плазмы). В последней содержится чистая щелочь в свободном состоянии. Из этого следует, как я полагаю, что в крови живого тела кислород и щелочь находятся в равновесии и что всякое свертывание, или соединение в твердые части, связано с нарушением этого равновесия. Эту идею я рассматриваю как первооснову теории процесса питания. Если красная часть крови содержит элементы мышечной ткани, то, вероятно, каждое соединение в мышце твердых частей связано с кислородом, что является первым подступом к раздражимости. Основой всех белых органов животного тела, следовательно преимущественно нервов, служит студенистое вещество. Волокнообразная часть крови, по Пармантье, Дейё, Фуркруа, не содержит студенистого вещества. Следовательно, элементы нервных фибр должны содержаться в другой части крови, в так называемой плазме. Так оно и есть, студенистое вещество находится только в плазме. В ней оно соединено со щелочью и поэтому теряет свою студенистость. Разделение крови на противоположные части, беспрерывное сокращение и связанное с •этим воспроизведение первых органов жизни (мышц и нервов) есть тем самым, без сомнения, один и тот же процесс.

7

Поскольку (в соответствии со сказанным выше) жизненный процесс оставляет в каждой организации осадок мертвой массы в качестве Caput mortuum 34, природа может придать жизненному процессу постоянство только в том случае, если она все время повторяет его с самого начала, т. е. посредством непрерывного разложения и восстановления материи. Следовательно, в каждом одушевленном теле Должна поддерживаться постоянная смена материи, даже если бы мертвая масса сама по себе не была подвержена постоянной угрозе разложения, поскольку она находится в состоянии вынужденности, из которого она, во всяком

157

случае когда жизнь угасает, произвольно выходит. Следовательно, для того чтобы была возможна жизнь, необходимо постоянное чередование процессов разложения и восстановления, в ходе которых животная материя повинуется не только слепым законам химического сродства, но и влиянию положительной причины жизни, которая препятствует полному разложению в живом теле. Что подобное непрерывное чередование в животной материи следует и из опытных данных, убедительно показано в работе Брандиса о жизненной силе.

8

Нет сомнения в том, что с каждым соединением твердых частиц (происходящим посредством свертывания) связано наличие кислорода, который поступает в кровь посредством дыхания. Там, куда этот поступивший в кровь кислород проникает, он должен был бы в конце концов привести к перенасыщенности им органов (suroxydes); тем самым соединение твердых частей, т. е. процесс питания, должно было бы наконец прекратиться, если бы кислород не выводился посредством обратного процесса и емкость органов таким образом не восстанавливалась бы. Следовательно, мы можем априорно доказать, что процессу окисления, который постоянно идет в животном теле, должен быть противопоставлен постоянный процесс раскисления, в результате чего мы, наконец, приходим к более высокому понятию жизни; согласно этому понятию, жизнь состоит в чередовании отдельных процессов, каждый из которых есть обратный, или отрицательный, по отношению к предыдущему.

Теперь спрашивается только, можно ли действительно апостериорно обнаружить подобный постоянный процесс раскисления в живом теле?

Опыт как будто бы сам идет нам навстречу. Давно уже творят, и это можно считать решенным, что кислород играет в раздражимости значительную роль. Неизвестно было только, как кислород при этом действует. По нашему представлению, роль его в этом только вторична. Каждое сокращение есть раскисление; для того чтобы понять, как подобный процесс создает сокращение, можно сначала представить себе, что в результате каждого раскисления объем органа, в котором оно происходит, сокращается.

158

Во все функции жизни должна быть привнесена непрерывность, одна функция должна переходить в другую, дома — непрерывно воспроизводить другую. Подобно тому как ходьба есть постоянно сдерживаемое падение, так жизнь — постоянно сдерживаемое угасание жизненного процесса. Функции животного организма по отношению друг к другу должны быть положительными и отрицательными. Таким образом, раздражимость для нас прежде всего не что иное, как отрицательный процесс питания. Лишь постольку, поскольку раздражимость есть процесс, обратный процессу питания, она необходима в системе жизни животного организма, и в качестве таковой мы могли вывести ее априорно. Непосредственное доказательство нашего утверждения состоит в следующем.

a) Чем большей раздражимостью обладает живое существо, тем больше его потребность в пище. Животное. которое много двигается, обладает большим аппетитом, но

тем не менее остается худым. Вместе с тем его дыхание более учащенно, кровь чаще поступает в легкие для насыщения кислородом, который она сообщает всему телу;

в таком же соотношении растет и потребность в пище (см. Брандис. «О жизненной силе», § 6). Мы видим, следовательно, что посредством раздражения устраняетс

действие питания и наоборот. b) Мышцы образуются лишь постепенно, благодаря интенсивному движению. То, что разлито в виде полу жидкой лимфы вокруг всех органов, посредством частого упражнения мышц (как правило, связанного с раскисленим), по-видимому, постепенно все больше сжимается в твердую мышечную ткань, вследствие чего возникает раз витое тело и ярко выраженные мышцы, вызывающие наше

восхищение в ряде мужских фигур древности. Следовательно, там, где мышцы находятся в движении, мышца питается сильнее, как это и должно быть в соответствии

с нашими принципами, если исходить из того, что питание есть процесс, обратный раздражению. c) Наоборот, там, где мало движения мышц и наличествует раздражимость, тело перенасыщается кислородом — состояние, которое находит свое выражение в ожирении. Каждому известно, что покой при частом питании

ведет к ожирению и что обычно с увеличением жира уменьшается раздражимость. Своего рода маслянистая материя, которая отходит на концы артерий, по возможности дальше

159

от центра движения, посредством значительного добавления кислорода превращается в жир (см. Фуркруа. «Химическая философия», пер. Гелера, с. 56). Что для образования жира используется кислород, очевидно и из того, что орган, предназначенный для того, чтобы отделять жир от ' крови, у новорожденных, неспособных разлагать кислород движением, несоразмерно велик и что ту же особенность этого органа мы обнаруживаем у животных, которые при ограниченности дыхания неподвижны, чувствительны и почти безжизненны (см. Воклен. «О печени ската».— Annales de chm[e]». Vol. 0, и «Архив Райля», т. , № 3, с. 54). Здесь не место далее рассматривать, какие следствия можно вывести из этого представления о происхождении некоторых болезней; я удовлетворюсь тем, что мне удалось доказать, а именно что раздражение изначально не что иное, как обратный процесс питания.

Примечание. Из предыдущего ясно, что сказанное Гиртаннером в общей форме неверно. Он утверждает: то, что увеличивает в теле количество кислорода, увеличивает и раздражимость. Между тем верно скорее обратное: то, что увеличивает раздражимость, уменьшает количество кислорода в теле (создает худобу), а то, что уменьшает раздражимость, накапливает в теле кислород (делает тело жирным). Если бы Гиртаннер это заметил, он сделал бы и дальнейший вывод, что кислород не может быть единственным основанием, тем более первопричиной раздражимости, так как не раздражимость зависит от количества кислорода в теле, а, наоборот, количество кислорода в теле зависит от степени раздражимости. Должен признаться, что поставленные гном Гиртаннером опыты отнюдь не представляются мне убедительным доказательством (его гипотезы); но тем больше доказывает причастность кислорода к феномену раздражимости множество фактов обыденного опыта, которые он собрал в своей работе Этих фактов действительно (помимо приведенных Гиртаннером) столько, что трудно сделать из них выбор.

Напомню только о необычайно быстро наступающих и бросающихся в глаза симптомах ослабления всех мышц на высоте 400—500 туазов 35 над уровнем моря. Подобное утомление Буге ощутил уже на Кордильерах, но счел его естественным следствием обычной усталости; однако Соссюр («Voyages dans les Alpes». Vol. 2, § 559) убедительно доказал, что это утомление совершенно особого типа, оно выражается в абсолютной невозможности двигаться, которая, однако, после короткого отдыха на некоторое врем

160

исчезает (чего не бывает при обычном утомлении) полагает, что это состояние не может быть объяснено ослаблением сосудов (что несовместимо ни с одновременно заминающейся деятельностью артерий и необычайно ускоренным кровообращением, ни с быстрым восстановлением мышечной силы после короткого отдыха) или уменьшением атмосферного давления, неспособным уравновесить увеличивающиеся силы тела, и что объяснить это состояние следует скорее недостатком кислорода на этих высотах, так как воздух там не только разрежен, но и испорчен все время поднимающимся из стоячей воды воспламеняющимся газом (ср. Volta. «Lettere sulTara nflammable natva della palnd». Como, 777 3). Соссюр действительно открыл с помощью эвдиометрических опытов, проведенных на вершине высочайших Альп, что воздух там значительно менее чист, чем на средней высоте 38.

Здесь мы впервые сталкиваемся с совершенно определенным действием, которое уже не может быть объяснено исходя из отрицательных жизненных начал, а именно с причиной, в силу которой в живом теле непрерывно поддерживается процесс, обратный окислению, и которая, следовательно, не может быть обнаружена в кислороде или в каком-либо другом вторичном начале. Если бы физиолог, который первым назвал кислород жизненным началом, задался вопросом, как кислород может быть причиной раздражимости, то исследование само привело бы его к открытию, что кислород может быть лишь отрицательным началом раздражимости и что, следовательно, он сам предполагает некую положительную, более высокую причину этого феномена. Между тем ни плебейская манера нескольких ненавистников всего нового, выступавших против этой гипотезы, ни важность, с которой ряд других опровергали ее, не имея ничего, что можно было бы ей противопоставить, и надеясь в своих слепых поисках, что истину им подбросит счастливый случай,— ни то ни другое не могло лишить заслуженной славы эту смелую гипотезу, первую попытку сближения данного явления природы с химическими условиями.

Из наших предшествующих исследований вытекают «дующие основные положения:

а) понятие жизни (и, следовательно, раздражимости) может быть сконструировано только из противоположных

6 Ч>. Шеллииг. т.

161

начал. Это положение, несомненно, априорно (выше, с). Из этого следует

в пользу этой гипотезы, что в самом деле надо принять особое отрицательное начало раздражимости, о наличии которого свидетельствуют и другие, взятые из опыта основания, приведенные Пфаффом в его замечательном исследовании раздражимости (в работе о животном электричестве, с. 279 ел.);

bb)против этой гипотезы, что одного отрицательного начала раздражимости недостаточно для объяснения этого феномена.

Ь) Раздражимость лишь постольку необходима в системе жизни, поскольку она состоит в процессе раскисления (я пользуюсь здесь кратким выражением, более подробное его определение будет дано ниже); из чего в свою очередь следует

аа) в пользу этой гипотезы, что кислород действительно играет известную роль в раздражимости, о чем говорят и другие основания, приведенные Пфаффом. Основные из них следующие:

а) количество кровеносных сосудов, находящихся в мышцах; у растений их заменяют воздухоносные сосуды;

Р) онемение, которое возникает в мышце, когда перевязывают артерию или перерезают нервы;

у) нарушение раздражимости при сильном (общем или местном) кровотечении и при введении в кровь удушливых газов (преимущественно таких, которые поглощают кислород, как, например, селитренный эфир).

Все это доказывает, что в животных через кровь (соприкасающуюся в легких с воздухом), в растения через воздухоносные сосуды должно быть введено начало, необходимое для раздражимости, которое не может быть ничем иным, кроме атмосферного кислорода.

Примечание. Никто не опровергал эту теорию более странно, чем ученый Райль из Галле. «Если мы,— говорит он в своем «Архиве», т. , № 3, с. 73,— принимаем какое-либо вещество тела в качестве начала сокращаемости, то оно должно в полной мере обладать теми свойствами, которые ему приписывают, и тогда, когда оно пребывает для себя и обособленно. Между тем мы не обнаруживаем в природе вещества, которое, пребывая для себя и обособленно, производило бы те явления, которые мы называем сокращаемостью у животных. Кислород не обладает для себя ни раздражимостью, ни сокращаемостью» — аргументация, без сомнения, столь же глубокомысленная, как,

162